Пришедший последним

- Это же тот майа-Истари, который вечно в птичьем дерьме! - Феанаро! Кто тебя научил так выражаться?! - Извини, мам, это всё Индис. Но ты не на меня смотри – на гобелены!   - Тьелко, они что – на Песнях Силы?! Только Нельо не говорите, я даже представлять не хочу, что с ним будет. - Что – мне не гово… ЧТО ЭТО?! - Н-да, Тэльво… Поздно.   *** Кано действительно ожидал разговора. Разговора – а не удара Песней, такого быстрого и мощного, что не успел даже защититься. Сокрушительная волна звука отбросила Макалаурэ к стене. Чужая Музыка вихрем вгрызлась под кожу, разрывая её изнутри. Он рухнул на пол, согнувшись, чуть не сломав нос о собственные колени, и рука, уже скользкая от крови, коснулась сапога и нащупала за голенищем рукоять ножа. Бросок – и тишина, звенящая, благословенная. Майа – не косуля, его нельзя убить таким ножом, но заткнуть, отвлечь – можно. Айвендил с противным звуком выдернул кинжал, вошедший ему по самую рукоять точно над верхней губой, и открыл было рот, но Кано опередил его – резко и хрипло, скорее воплем, чем песней, подрубил две каменные колонны, обрушив потолок ему на голову. Передышка – секунды три – и возможность думать. Его только что пытались распеть на куски. Какого Моринготто?! Да даже переметнувшийся Саруман сначала попытался бы договориться! Айвендил не ответил на вопрос – понимает ли он вообще речь? Бывают ли майар безумными? Ладно, неважно. Как отбиваться? Будь они вдвоём, Кано спел бы пламя – огонь всегда подчинялся ему особенно легко, он же сын Феанаро, - но вокруг сухие лианы и стволы деревьев. А в камере – гномы, да ещё и люди наверху. Нельзя.   Груда обломков дерева и камня едва заметно шевельнулась – и разлетелась в разные стороны, будто взорвавшись. Грянул ещё один удар всё тем же мотивом, но на этот раз Кано был готов и окутал себя щитом – таким же, какой пел в Сирионе от синдарских стрел, только попрочнее. Сработало. Щит нужно было петь очень низко, не разжимая губ, почти шмелиным вибрирующим гудением, Кано мог непрерывно держать его минут шесть – и Айвендил, хоть и майа, выдохся первым, сделал крошечную паузу. Макалаурэ атаковал. Он выбрал ту Песнь, которой во время своих скитаний в начале Второй Эпохи чистил пойманную рыбу. Одна рука у него тогда была обуглена из-за камня, а вторую достал во время очередной стычки орочий ятаган, она распухла и загноилась, так что рыбу приходилось подманивать чарами, вытаскивать на берег ногами и чистить Песней. Эта же мелодия отлично подходила, чтобы сдирать живьём кожу с орков, находясь при этом на безопасном расстоянии, так что звучала она тогда на заброшенных побережьях гораздо чаще, чем отрывки Нолдолантэ. Кано считал эту Песнь чем-то вроде талисмана. Айвендил со щитом опоздал – на его руках и лице затемнели трещины, на толстом тулупе начали медленно набухать пятна крови, - но тут же ударил в ответ, и теперь уже Макалаурэ пришлось срочно забрасывать атаку и снова петь себе щит. Две мелодии столкнулись, полоснули по ушам уродливым, колючим созвучием. Кано стоял напротив обезумевшего майа и понимал, что ни на какое нападение сил у него не хватит – только на защиту, которую тоже не продержишь до бесконечности. По животу и спине противными ручейками стекала кровь, раны от первой, самой удачной атаки Айвендила зудели и ныли. А ещё Кано был очень, очень зол, а злость хорошо проясняла мысли.   Айвендил – майа. Он нерасторопен, неловок в этом облике, у него наверняка нет никакого опыта песенных поединков – но он сильнее, неизмеримо сильнее, значит, уничтожить его фана не получится – придётся бить по фэа. Но чем? Чем?! Они даже не знакомы. Всё, что он знает – это…   - Тебя бросили здесь, Айвендил. Сауроновская тактика, но что делать? Так у него будет хоть какой-то шанс на победу. - Ты никогда не увидишь Амана – а что получишь взамен? Это можно развернуть против него самого, но он-то отобьётся. - До Дагор Дагорат ты будешь таиться здесь, Айвендил, вспоминая былые дни и другие земли. Ты умер, когда отчалил последний корабль в Валинор. У тебя нет цели. Тебя нет.   В Песенном поединке не звучат песни как таковые – нет ни мелодий, ни рифмованных текстов. Каждый выпад – это просто мысль, кое-как облачённая в слова и подкреплённая ударной дозой Силы, превращающей её в часть Музыки Арды. Для противника эта мысль становится частью реальности – ярким образом взрывается прямо в сознании, заставляя в неё верить и подтачивая силы фэа. Можно не найтись с ответом и пасть под напором чужой Силы, как когда-то Финдарато, и тогда в конце концов фэа не выдержит и покинет тело – а можно отразить удар, опровергнуть то, что против тебя спели – но обязательно чем-то, во что безоговорочно веришь сам. Это самое главное - в Песенном поединке невозможно соврать. Как бы неуклюже ни звучал выпад Макалаурэ, Айвендилу придётся на него ответить, и ответить правдой. А единственное, чем можно отбить «у тебя нет цели» - назвать свою цель. Раз Айвендил не захотел разговаривать мирно, он получит допрос прямо во время поединка.   - Ты ошибаешься, Маглор. - Его узнали. Это достаточно плохо. - Я остался сам. – Айвендил ухмыльнулся, это было слышно. – Я должен отомстить за неё. – За ухмылкой проступил гнев, пока сдерживаемый, тлеющий – но гнев развязывает язык лучше любого вина и любых пыток. На секунду стало нечем дышать, Кано замер, и Айвендил ударил: - Гномы убили Мелиан. Гнев – сила, почти несокрушимая в песенном поединке. Макалаурэ снова отлетел к стене, спина отозвалась болью, сердце на миг окутало холодом – но зато он наконец-то почувствовал себя небезоружным. Когда погиб Тингол, Мелиан не выдержала горя и умерла – ушла в Чертоги Эру, невольно оставив Дориат без защиты. Келеборн много рассказывал о ней и о её смерти. А ещё о том, что на Заре Времён у Владычицы Мелиан был брат – тоже майа Йаванны. Вот оно что… Друг птиц и повелительница соловьёв – он мог бы догадаться и раньше. - А ты знаешь, как она умерла, Айвендил? Она осталась одна, совсем одна. Ни дочери, ни любимого, ни брата. Не на кого опереться, не на кого надеяться. Тингол не хотел умирать – его убили. Лютиэн не хотела умирать – ей не дали выбора. Ты, только ты оставил её добровольно. Ты убил её сам. Отомсти себе. Никто во всей Арде не пел об одиночестве столько, сколько Макалаурэ. Об отчаянии, о горе, о памяти – здесь ему не было равных. Он бил своей собственной болью – старой, тщательно хранимой в тёмных погребах фэа, будто особенно опасный порох – и против этого у Айвендила не нашлось оружия. Шаг вперёд. Ещё. Ещё. Близко. Не прерывая Песни и не отрывая взгляда от побледневшего лица Айвендила, он кошачьим плавным движением выхватил меч – и прыгнул, одновременно с хрустом вонзая лезвие в дряблую шею майа и повышая голос до предела. - Будь проклят, Олорин, - пробулькал Айвендил, вращая почти вылезшими из орбит глазами. - Ты же обещал! Кано провернул меч. Майа захлебнулся – и начал рассыпаться. Макалаурэ держал ноту, пока на полу не осталась только хлюпкая кашица из пепла и крови, а присутствие айну не исчезло из Музыки без следа. Зрелище было неприглядное, но он видел и не такое, а вот Хольдрему, судя по донёсшемуся из камеры сдавленному хрипу, стало слегка не по себе.   На то, чтобы открыть все цепи, сил хватило еле-еле. Гномы молчали – двое по-прежнему были без сознания, Лори и Холин, кажется, уснули, а Хольдрем несколько раз открывал рот, но так ничего и не сказал. Кано вернулся к люку и привёл гондорцев – пусть тащат. Самому ему сейчас даже арфа за спиной казалась непомерной тяжестью. Эру, как же он устал… Лагерь у тракта встретил их треском костра и обеспокоенными голосами. Всё тело болело, как после долгой битвы, в голове было до звона пусто и больше всего хотелось лечь прямо посреди дороги. Он доковылял до огня и с кряхтением, как старый смертный, уселся на бревно. Незнакомые гондорские солдаты – те, кто оставался сторожить обоз – смотрели на него удивлённо, но без вражды. А может и с враждой, какая разница. Он смог бы убить их всех даже сейчас – как же хорошо, что этого не надо делать. Как ему повезло.   Вокруг костра летали искры, будто кто-то пригоршнями черпал из глубины земли и подкидывал вверх золотистые крупинки пламени. Кано минут десять смотрел в огонь и дышал его тёплым оранжевым светом, потом опомнился, достал меч и принялся его чистить. Кровь майа успела присохнуть, но платком оттиралась неплохо.   - Эй, менестрель! – сзади боязливо подошёл Рыжий, за ним подтянулся Хольдрем. – Ты как, живой? Вид у тебя… Небодрый. - Устал. И не ел ничего с утра, не успел поохотиться. У вас бинтов случайно нет? Бинты нашлись. Кано снял тунику, нащупал самую неприятную рану на спине. Рыжий и Хольдрем вызвались помочь, и в четыре руки ловко его перевязали. Гном, который всю дорогу звучал совершенно непроглядным ужасом, вроде бы успокоился и перестал видеть в Макалаурэ какое-то жуткое всемогущее существо. Рыжий объявил, что принесёт поесть – благослови Элберет этого человека! – и они с Хольдремом остались вдвоём. Гном заёрзал, опустил взгляд. - Слушай, я это… Спросить хотел, - воровато прошептал он - единственный, кто видел поединок от начала до конца, кажется, всё ещё боялся это поверить. – Что это там за тварь была? - Это майа. Вроде балрога или Серого Странника, только послабее. - Балрога? - Ты не волнуйся, тут таких больше нет. Этот точно последний. Помешался слегка и решил, что ему гномы жить не дают.   - Я всё думаю, - Хольдрем подвинулся ещё ближе, снизу вверх заглядывая в глаза. - Отец бы этого так не оставил, отряды бы отправил меня искать. Может, и армию, всё равно Эребор ни с кем не воюет сейчас. Вот только что армия в таком лесу сделает? - Сгинет. На это и был расчёт. Понятно, что все силы на такие поиски ни один король не бросит, но когда отряд за отрядом уходят в лес и не возвращаются… Правильно посеянным страхом можно даже город без боя взять. Не ваш, конечно, Эребор так просто не расколешь, но Эру его знает, что он собирался делать дальше. Его называли Другом птиц, и птицы служили ему, в том числе соглядатаями. У него мог быть какой угодно план. Теперь это уже ничего не значит. – Кано зевнул, спать хотелось даже сильнее, чем есть. – Ты сам-то как? И как остальные? - Живы. Те четверо, что были со мной. Нас было двадцать, а вернётся пятеро. Кано промолчал - тут никакие слова не помогут. Рыжий принёс три миски похлёбки, одну сунул Макалаурэ, вторую – Хольдрему, третью взял себе. Кано даже не понял, из чего похлёбка – проглотил за минуту, пьянея от аромата и от ощущения горячей пищи в желудке. Потом расстелил плащ и привычно устроился на ночлег. Впереди потрескивал костёр, за спиной гудел лес, гондорцы и гномы вокруг шумно дышали и стучали ложками. Он отвык от этих звуков, от разговоров, от незаменимого чувства защищённости, какое испытываешь только передвигаясь с большим отрядом. Глаза слипались. Раны уже почти не болели, к утру совсем затянутся. - Спокойной ночи, - сказал он. - Спокойной ночи, - откликнулся Хольдрем. – И… Спасибо, Маглор. Спасибо. - Маглор?! – ошеломлённо переспросил Рыжий. - Его зовут Маглор?! Кано демонстративно натянул плащ на голову, давая понять, что больше разговаривать не намерен. Н-да, кажется, Рыжий знал историю гораздо лучше, чем Хольдрем.   Кано проснулся, когда небо уже порозовело – проснулся первым во всём лагере. Сероватый предрассветный воздух щекотными холодными пальцами пробирался под одежду. Пахло прогоревшим костром, росой, мхом и древним лесом. Кано сел на спутанную траву, подпирая рукам голову, и несколько раз глубоко вздохнул. Вопреки опасениям, воспоминания на него ночью не нахлынули - снова ушли на глубину, до первого зова, - но настоящее беспокоило куда больше. Айвендил, которого считали чуть ли не блаженным, оказался одержимым мстителем – и при этом достаточно сильным и достаточно жестоким, чтобы напасть на Кано и ощутимо его потрепать. Где было всё это во время войны с Сауроном, ради которой Истари сюда, вообще-то, и приехали? И как Айвендил собирался отвечать перед Валар за своё бездействие в Войне Кольца? Ответ напрашивался – тёмный такой, подгнивший снизу, как забытое под шкафом яблоко. Айвендил прибыл в Средиземье только ради этой мести. Он ждал ухода эльфов и поэтому ещё не успел её как следует развернуть, пленение Хольдрема стало бы только первой стрелой в сторону Эребора, - но он ехал в Эндорэ, чтобы уничтожать гномов, а не орков, и с самого начала не планировал возвращаться в Валинор. Что мог Митрандир ему обещать? Что все эльфы уплывут в Аман? Или, точнее, что все эльфы покинут Эндорэ, а куда они при этом попадут, в Валинор или в Чертоги Мандоса – дело десятое? А зачем это Митрандиру? И как Серый Странник, который сначала так рьяно помогал Торину, а потом пытался исцелить вражду между гномами и синдар, подружив Леголаса с Гимли, мог оказаться замешанным вот в это? Да, поздновато для таких вопросов, если учесть, что Макалаурэ только что лично убил единственное существо, способное на них ответить. А впрочем, точно ли единственное? Курунир мёртв, Митрандир в Амане – эх, посмотреть бы ему в глаза и спросить ещё раз про Завесу! – Айвендил теперь тоже мёртв, Алатар совершенно точно погиб в Руне – об этом независимо друг от друга сказали Элронду Митрандир и Курунир, а они терпеть друг друга не могли и ни за что бы не сговорились, - но вот о смерти Палландо, который должен был направиться в Харад, никаких вестей не поступало. Кто может знать о делах Истари лучше, чем один из них? Решено. Гондор отменяется. Ему нужно как можно быстрее попасть в Харад и поговорить с Палландо – действительно просто поговорить.   Единственный на весь лагерь часовой стоял по другую сторону поляны, спиной к нему – всё-таки люди поразительно беспечны, у них же нет эльфийских боевых рефлексов, позволяющих в случае опасности мгновенно вскочить и вступить в сражение. Почему бы не выставить караул побольше? Ну да это не его дело. Можно было сейчас скользнуть в лес и исчезнуть, оставшись в памяти этих людей и гномов странным ночным призраком, может быть, даже сном – но Кано вспомнил вчерашнюю восхитительную похлёбку и принял прозаичное решение остаться и напроситься на завтрак. Всё-таки путь пешком в Харад – это не конная прогулка от Лориэна до Имладриса.