A flawless ending

      Даже сейчас, глядя на то, как Гониль нелепо пританцовывает возле плиты, шипит, обжигая пальцы о подгоревшие тосты, недовольно цокает и убирает голубые пряди с лица, тут же тихо ругаясь, что испачкала их жиром, Кваниль не может до конца поверить, что ему так повезло.       Что эта девушка, эта действительно невероятная девушка согласилась стать его девушкой. Что согласилась поверить ему, приняла его руку и лёгкой поступью, шлёпая босыми ногами, вошла в его сердце и комнату. Позволила быть рядом. Позволила подойти настолько близко, что, казалось бы, ближе уже невозможно. Позволила быть сильным рядом с ней, и так невероятно сильной. Он и мечтать о таком не мог, ведь он до последнего верил, что ничего большего, чем просто дружба, между ними не может быть.       Слишком разные.       Зато последний слог в имени одинаковый.              — Ты чего? — чувствует его присутствие и оборачивается, неловко дёргая острым голым плечом: футболка Кваниля ей велика настолько, что смотрится, как платье, доставая едва ли не до колен, то и дело сползая то с одного, то с другого плеча.              Он лишь качает головой, скрещивая руки на груди, опершись плечом на косяк.       Стоял бы так вечно, наблюдая за её жизнью. А ведь и правда — ему достаточно было бы просто наблюдать. Наблюдать, как в красноватых глазах плещутся искорки радости, как отражаются закаты и рассветы, как светится любовь, даже если не к нему.       Кван усмехается, качая головой.       Нет уж.       Он может не только наблюдать.       Поэтому легко подходит к ней, обнимая со спины, — пусть и шипит тихонечко о том, что он тяжёлый, всё равно невольно улыбается тонкими губами, чувствуя его тепло.              — Давай закажем доставку, а? — хнычет, выключая газ под сковородкой. — Притворимся, что я всё сожгла, а ты не видел этих пыток хлебушка огнём?              Он мычит что-то неопределённое ей в шею, внезапно поворачивая к себе и поднимает, легко перекидывая через плечо, придерживая рукой за спину, и несёт в спальню под её отборный английский мат и, скорее, сделанные ради приличия шлепки по спине.       Кваниль аккуратно опускает её на постель, падая рядом и тут же сгребая её в объятия.       «Медвежьи», — смеётся Гониль каждый раз, но всё равно невероятно любит, прижимаясь к большому телу парня, впиваясь в мягкость кожи костями, запуская тонкие пальцы в каштановые кудри, массируя кожу.       Пусть и медвежьи, зато тёплые и искренние. Настолько, что девушке поначалу плакать хотелось, поэтому быстро вырывалась и уходила на балкон к раскрытому окну, судорожно вдыхая знойный воздух.              Они познакомились летом, когда её жизнь под стрекот цикад распадалась крошащимся бетоном в пустоту небытия. Не хотелось никому верить. Не хотелось снова начинать. Не хотелось даже дышать, ведь вокруг — сухая серая пыль, слепящая глаза. И кислый привкус яда на языке.              Он пришёл с августовским дождём и прохладой.       Неловко вошёл в бар, капая с мокрых волос и оставляя следы грязи на недавно вымытом ею кафеле. Тихо попросил, если возможно, полотенце и стакан кипятка. Так же тихо извинился за испачканный пол и попросил швабру, чтобы убрать.       Гониль в недоумении протягивала всё, что он хотел, и потом, когда он так же тихо попросил её номер, солнечно улыбнувшись, не задумываясь написала тот на салфетке, лишь бы увидеть эту открытую улыбку снова.       По-детски искренняя, немного грустная, совершенно тёплая, чистая — без всяких намёков, — как глоток свежего воздуха. Поэтому, когда слышит тихий голос в разбитом смартфоне, сама кривенько улыбается — разучилась за последнее время. Поэтому, когда слышит тихий голос в разбитом смартфоне, говорит, что в баре есть вакансия музыканта-исполнителя на вечерние смены по чётным дням (её смены).       Поэтому слушает тихий, но сильный голос и переборы струн, задыхаясь в собственном бессилии перед этим человеком.       Она была просто в замешательстве, когда Кваниль, вдруг краснея и, видимо, очень смущаясь, предложил встречаться. Она совершенно не думала, что допустит всё до такого. Совсем не хотела, но, тем не менее, позволила. Позволила в первую очередь себе отпустить все обиды на прошлое, растворяясь в чужом тепле. Позволила ему — неловко, вперевалочку — войти в её жизнь.       Она ведь совсем не простая и далеко не подарок. За день сцеживает яда столько, что страшно представить, сколько человек она могла им убить.       А он терпит.       Терпит, беззащитно раскрываясь перед ней. Исцеляя её израненное сердце своей огромной, по-медвежьи порой неуклюжей любовью.              — Ты странно пахнешь, — выдаёт он, аккуратно отстраняясь и подпирая голову локтем, чтобы удобнее было на неё смотреть.       И, пожалуй, впервые он видит, что она не знает, что сказать.       — Гониль? — говорит требовательнее, садясь на постели, уже чувствуя что-то нехорошее. — Я не могу понимать без слов, объясни. От тебя пахнет иначе.              — Я удалила их, — тихо выдыхает она, тоже поднимаясь и садясь на край кровати к нему спиной, ведь на глаза наворачиваются совершенно непрошенные слёзы.              — Кого? — он придвигается ближе, но коснуться не решается. Но ей и этого достаточно, чтобы чувствовать его тепло.              — Ядовитые железы. Я удалила их, — повторяет Гониль, нервно заламывая пальцы.              — Зачем? — парень в недоумении слезает с кровати, присаживаясь перед ней на корточки. — Это связано с твоим здоровьем?              — Это связано с твоим здоровьем, — усмехается она, опуская ладонь ему на щёку. — Теперь я не смогу навредить тебе, даже если очень сильно захочу.              — Ты дурочка? — вскинув брови спрашивает он, чуть не заваливаясь назад и поднимаясь в рост. — Это же было опасно… Ты могла умереть после операции! А теперь? Что станет с тобой теперь?              Она неопределённо поводит плечами.              — Ничего не изменится. Просто яда не будет. Просто… вот так вот.              Кваниль, тяжело ступая, доходит до окна, высовываясь из него чуть ли не наполовину и зарываясь пальцами в волосы, судорожно выдыхая.       Он мог её потерять. Просто не из-за чего. Просто так. Просто вот так вот.       И он ничего не знал. Она ведь сказала, что это обычное обследование в клинике на три дня. Что ничего нет страшного. Что она каждый год проходит такое. Уже тогда нужно было задуматься… Толстокожий идиот.              — Я в порядке, — чувствует холодные руки на животе и жмущееся тело к спине, — и дальше всё будет хорошо.              Он поворачивается, заглядывая ей в глаза и усмехается.              — Почему ты мне не сказала?              — Ты бы отговаривал. А так — теперь я не буду бояться тебя целовать и кусать, — улыбается так же, как и он — по-детски счастливо. — Я действительно в порядке. Теперь буду красиво называться — венумоид. И вообще, я планирую жить с тобой долго и счастливо, зачем меня заранее хоронишь? Лучше бы предложение сделал…              — А ты бы согласилась?              — Ещё давно, вообще-то, — а в глазах искорки-задоринки, так что Кваниль едва воздухом не давится и сдавленно выдыхает, прижимая своего венумоида к груди, чтобы она не видела, как карие глаза поблёскивают от слёз.              Даже сейчас, прижимая хрупкое тело к себе, он не до конца верит, что она реальная. Не верит, что только что предложила провести с ним жизнь.       Пусть не верит, но сделает всё, чтобы она была счастлива.