***
— Жан, очнись! Жан! Яркий свет прорезается сквозь прикрытые веки, и я распахиваю глаза, чтобы увидеть твое, Йегер, красное запыхавшееся лицо. И с тяжело вздымающейся груди ты убираешь руки, с досадой вытираешь запястьем уголки рта и продолжаешь хлестать меня по щекам. Меня, тут же пришедшего в себя, выворачивает наизнанку, рвет речной водой, оставляющей на белоснежном снегу индевеющие ямы. Ты держишь меня за плечи, кричишь что-то прямо в заложенное ухо, бьешь ладонью по спине, пока последние капли не срываются на землю, и я, наконец, делаю долгий прерывистый вдох. — Чем ты думал, Кирштайн?! – доносятся до затуманенного сознания обрывки фраз, - говорил же, что лед еще тонкий! Затем стеганая куртка с кроличьим подкладом натягивается на мои плечи, с которых уже содрали мокрую одежду. И сразу становится теплее: снег, падающий на грудь крупными ватными хлопьями, тает, стоит ему коснуться обнаженной кожи. — Ми… Микаса… — срывается с губ первое слово, и страх исчезает из зеленых глаз. — Дурак, — цедишь ты сквозь зубы, и выражение на знакомом лице становится обычным, привычным – не сочащимся внезапными тревогой и заботой, - Микасы здесь нет, ее отправили вперед вместе с Конни. А ты, похоже, успел-таки мозги застудить. Но в кои-то веки я, раздраженный, не вырываюсь из твоей хватки. Не посылаю подальше крепким матерным словцом. Лишь, цепляясь за подставленное плечо, встаю на ноги. — Спасибо, — произношу я голосом чужим, сиплым и хриплым до боли. И ты неуверенно киваешь мне в ответ, затем, как ни в чем ни бывало, расплываешься в широкой улыбке, подобно яркому зимнему солнцу. Йегер - луч Надежды, пробивающийся сквозь грозовые тучи. Спасибо тебе, Йегер. Спасибо тебе за все.Часть 1
22 октября 2013 г. в 05:46
Ты – как крапива, Йегер.
Обжигаешь колкой правдой, бросаешь ее прямо в лицо, не следя за словами. На моем же теле вздуваются волдыри, словно я коснулся открытого огня, и потому с рвением мученика я обрываю ненавистные листы, но лишь растираю ожог и всё с большим раздражением топчу зеленые стебли.
Но и ты же, как лист подорожника.
Вселяешь непоколебимую веру и вытягиваешь из раны яд, всю заразу, всю боль пропускаешь в свои тонкие прожилки-вены и становишься только сильнее. Но когда это я прикладывал к рваным царапинам зеленые листья? Мужик должен терпеть, даже если часть тела выдрали с мясом, обглодали и бросили гнить на улицах Троста.
Да и не поможет здесь подорожник.
Йегер крепче рослого дуба.
Стиснув зубы, собрав всю свою волю в кулак, я опираюсь на сломанную ногу. И только примотанный к голени кусок дерева не дает мышцам разорваться и обнажить сочащиеся кровью артерии. Кое-как закрепленная, на хлипких узах доверия держащаяся ивовая ветвь – ничего не остается, кроме как положиться на эту надежду Человечества, поборов чертов страх перед неизвестностью. Правильно ли мое решение или неправильно, выживу я в этом аду или нет? Не знаю, но кость зарастет точно, если сильнее затянуть бинты, если крепче схватиться за твое, Йегер, плечо.
Правда, ивовые ветви еще не закостенели.
И они прогибаются под тяжким грузом ответственности, а тут еще я прошу помощи, хватаясь за тонкие прутья. Вес слишком тяжел - я вижу, я знаю, но ведь ты и не пытаешься воспротивиться: с молчаливой уверенностью обвиваешь руки и ноги тысяч из нас и обещаешь спасти. Надрываешься, рвешь себе мышцы-стебли, а после рыдаешь над каждым, кто сорвался в бездонные пасти титанов. Не надо, Йегер, не стоит раздирать себе душу. Мы сами спасемся от них. Тебе лишь нужно укрыть нас своей тенью, спрятать за буйной листвой и не пытаться темницей из неверных решений – неверных, но сложных настолько, что большинство бы оборвало свои корни – удержать тех, кто стремится защитить тебя же.
Сердцевина дерева полностью выедена муравьями.
Древесная труха сыпется из невидимых ран, а вместе с бравадами из твоего рта вереницей выползают муравьи. Ты не видишь их, глотаешь их смело, уверенно, но остальные морщатся в непонимании, в неприятии этого жуткого зрелища. А я вовсе выставлял тебя на посмешище, ведь муравьи уже выжрали тебя изнутри, и слабостью этой я пользовался без малейших угрызений совести. Смрад же стоит ужасный, зыбким облаком укутывает тебя и Микасу, темной тенью висит над вами общее горе – призрак матери, труп которой разложился в твоем сердце, и муравьи растаскали это тело по кусочкам и распространили по всему организму. Мы все видели это и крутили пальцами у виска, потому что нельзя метаться между двумя Смертями, нельзя своей жизнью выторговать жизнь другого, давно исчезнувшего человека.
Ты – молния во время дождя, рассекшая наэлектризованный ледяной воздух.
Огнем горит плакучая ива, вспыхивает, словно сухой хворост, - и бегут из охваченного пламенем дерева коричневые муравьи. Но, странное дело, не рассыпаются в окрестностях, не исчезают, сдавшись злому року, не кричат в ужасе, как жалкие люди. Они собираются вокруг тебя, облепляют худощавое тело – и теперь ты видишь, видишь их всех, но ничего уже не можешь с этим поделать. И ты растешь. Увеличиваешься на глазах, превращаясь в кишащего яростью и ненавистью монстра, в свой собственный страх, в создание из своих ночных кошмаров. И я не узнаю тебя, Йегер.
Ты – покрывший полноводную реку лед, тихо потрескивающий в декабрьскую стужу.
И Микаса подошла слишком близко к краю, коснулась тонкого покрытого снегом пласта – и провалилась в ледяную воду. А ведь знала, на что идет, ступая все быстрее и быстрее по кромке судьбы своего названого брата, чьи оковы схлестнулись над ее головой. Что же оставалось делать мне? Лишь броситься вслед за глупой девчонкой и, разломав края проруби, самому окунуться в зимнюю реку, где, приоткрыв бледные губы, тонула моя первая и единственная любовь.
Холодно, Йегер, так холодно.
Я прижимаю к груди Микасу, пытаюсь грести свободной рукой, борюсь с немеющими ногами и диким холодом, в тисках страха сковавшим мое остывающее сердце. Солнце светит над смыкающейся прозрачной водой, манит теплом и защитой, но мы камнем идем ко дну. Легкие сжимаются в агонии, разрывают ребра и трахею – и я отдаю любимой последний глоток воздуха, который она, отстранившись, не принимает...