А мне достался...

      — Так, не спи, пока другие работают.       — Как ты... а.       Всякий раз, стоило Корвину начать зевать, полусложенные крылья расправлялись чуть ли не во всю длину — а это от конца до конца метра четыре или побольше. Это немного сбивало в процессе ухода за перьями, а ещё сулило падением чего-нибудь с полок или тумбочек. Даже на открытой и казавшейся пустой веранде нашлось бы чему упасть. Тот же цветочный горшок...       — Это просто успокаивает сильно. — Корвин, сидевший в позе эмбриона, выпрямился, вытянул ноги и потянулся. Крылья ещё раз расправились во всю длину, правое в этот раз чуть коснулось цветочного горшка.       Маша в очередной раз вытащила из баночки солидную порцию мази на пальцах и плюхнула её на крыло. Полупрозрачная зеленоватая мазь «Кареза», как назло, едва ли не единственная подходила крыльям Корвина и при этом воняла на весь дом. Запах, конечно, можно было отнести к приятным, травяной, густой, но его было слишком много. Мази «Гагана», «Радость Феникса» и «Монедула», как и более дешёвые аналоги, отмелись семьёй Корвина ещё в раннем детстве — у мальчика выяснилась аллергия на самый частый компонент мазей для крылатых, на полынь. «Кареза» оказалась спасением с достаточно кусачей ценой. Но между излишне пахнущей нераспространённой мазью и ломкими и выпадающими перьями выбор был очевиден.       Ох эти крылья... Хлопот с ними было предостаточно, как и со всем Корвином вообще, особенно в первое время.       Съехаться предложил Корвин. Если говорить совсем точно, он сказал: «Можем жить у меня на время практики», и звучало это так по-дружески, будто они с Машей не встречались уже три года к тому моменту. Когда друзья в разговоре назвали обоснование Маши в доме Корвина «Съехались», юноша вновь надулся и еле заметно покраснел, как всегда это делал при напоминании об их с Марьей отношениях.       После Магического Колледжа некоторые маги, в том числе Маша и Корвин, перебрались на обучение в Колдовской институт, чтобы углубиться в изучение некоторых тем. Маша с Корвином оказались на факультете магической ботаники, и во втором семестре у курса началась продолжительная практика, при которой посещение института становилось необязательным — просто нужно было отчитываться обо всём изученном и о проведённых экспериментах. Тогда-то Корвин и предложил жить это время в доме, унаследованном им от родителей. Для семьи тёмного сказочного было совершенно нормальным из поколения в поколения жить в Малом Гнезде, а уже потом перебираться в Большое Гнездо к остальным членам семьи — по желанию.       Дом этот находился в подходящем для прохождения практики месте: глушь, много магии, не особо изведанная светлыми сказками местность, всё-таки вороновы потомки веками жили отстранённо. Сам домик оказался небольшим, на два этажа — веранда, гостевая, крохотная по ощущениям кухня, ванная (совсем новенькая сантехника, не придётся таскать воду из колодца) и две спальные комнаты наверху. Сначала Маша не сразу поняла, почему семья Корвина из века в век так быстро сбегала из такого дома, а потом...       — Тебе не обязательно сдерживаться при мне.       Маша никогда потом не пожалела, что сказала это Корвину. Ему было крайне плохо после известий о смерти дедушки, но он не давал себе воли заплакать или разозлиться — просто на что-нибудь. «Будет плохо, если я... Мне нельзя грустить, ты знаешь». О да, Марья знала, как силён Корвин, если потеряет спокойный вид, но не убьёт же он её, в конце концов. Маше удалось вывести Корвина на эмоции — и да будут прославлены все Сказки, что они тогда сидели дома родителей Маши в лесу, где ливнем и грозой некого было пугать. Зато какое солнце было на следующее утро...       Корвин перестал сдерживаться при Маше, дав ей узнать, что при испуге умеет частично покрываться перьями, от его плохого настроения вянут цветы, а при крайней расслабленности наружу и вовсе показываются крылья. Да, именно из-за них Маша поняла, почему другие члены семейства сбегали из Малого Гнезда. Поняла после упавшей вазы, упавшей лампы и постоянно падающих в ванной гелей и шампуней.       От чего, конечно, не сбежишь переездом, только если в другую комнату, так это от оплеухи крылом. Этот момент вскрылся на втором курсе, когда ребятам исполнилось двадцать и Маша переселилась в комнату к Корвину. Уже в первое же утро она перепугалась, когда проснулась от удара по лицу. На самом деле, это был не такой уж удар, но со сна всё ощущается хуже. Корвин всего лишь проснулся раньше и потянулся, забывшись, что большая кровать теперь не только его одного. Испугались в итоге оба, а потом Маше пришлось долго уверять Корвина, что она не злится и вообще он зря загоняется. Потом подобное повторялось, но не особо часто, а Маша научилась, если была возможность не вставать, засыпать обратно сиюсекундно, как бы сильно перья по ней не прошлись.       О надобности же смазывать крылья Марья узнала ещё в первый год. Корвин тогда вышел на веранду с этой ужасно пахучей мазью, снял футболку и расправил крылья на всё ставшее крохотным помещение. Начав с перьев на спине, Корвин принялся объяснять заинтересованной Маше, что, собственно, происходит. Объяснять он начал с того, что, в отличие от птиц, у его рода нет таких желёз, которые бы справлялись со смазкой перьев, да и вообще этот подвид не то людей, не то птиц вышел неказистым и поломанным. Маша смотрела, как Корвин выламывает руки, пытаясь дотянуться до всех перьев, представила, что ему это приходилось делать много лет в колледже, а смазывать перья требовалось не менее двух раз в месяц (и это Корвин не часто их использовал в жизни), и затем командным «Дай сюда» отобрала склянку с мазью, плюхнулась за спиной юноши и принялась учиться смазывать крылья. Корвин не сразу опомнился, а потом кое-как признался, почему резко смутился.       — Мы либо сами их смазываем, либо это делают родители, либо... пары.       — Кажется, я попадаю под понятие «пары», — усмехнулась Маша и продолжила гладить чёрные жёсткие и такие хрупкие и мягкие одновременно перья.       Совместная жизнь вообще позволила узнать о Корвине много нового. Если Маше казалось, что он её узнал процентов на девяносто пять после всего общения и посиделок у её родителей, то вот она Корвина, как ей думалось, знала до того, ну, процентов на шестьдесят. А то и меньше. И это при том, что она виделась с его родителями трижды — не мало, так-то.       Корвин любил блестящее. Любил выборочно, но беспамятно. Эту его сторону Маша узнала через неделю после въезда в Малое Гнездо, но уже после истории с мазью. У девушки тогда пропали серьги, которые, Марья была уверена, она положила на полку в гостевой. Это были красивые длинные серёжки в виде цветов из драгоценных полупрозрачных камней — подарок Алёнки на восемнадцать лет. Маша надела их на небольшую студенческую вечеринку, где можно было в том числе обсудить и научные наблюдения. И вот на следующий день забытые на полке серьги пропали!       — Что ты ищешь? — спросил Корвин, видя, как Маша перерывает полки и ползает по полу.       — Я куда-то затеряла серьги, большие такие, блестящие...       — Блестящие... — медленно повторил Корвин, о чём-то подумал, после чего скрылся наверху и вернулся с небольшим деревянным ларчиком.       Внутри ларца лежали блестящие обычные камешки, необычные перламутровые ракушки, маленькое жемчужное ожерелье, монетки, какие-то металлические кольца, начищенные до блеска шурупы и гайки, заколки, крохотный инкрустированный синими камнями колокольчик из серебра и Машины серёжки. Маша не успела обрадоваться, как тут же спросила:       — Откуда это всё?       Корвин потупился и признался:       — Иногда я подворовываю...       Звучало это хуже, чем было на деле: почти вся мелочь была украдена лишь в смысле «взята без спроса» у родителей, сестёр и тёти, ей принадлежало простенькое витое кольцо из серебра. Камни и ракушки взялись с улицы. Одна заколку внезапно узнала Маша:       — Так это ж Варина! Я помню, что она как-то заколку потеряла, с бабочкой этой.       — Я её случайно нашёл...       Заколку было решено вернуть владелице, спустя пять лет, но лучше поздно, чем никогда, а серьги Маша вернула в свою коробочку с украшениями.       После этого небольшого инцидента в доме появился ещё один набор столовых принадлежностей с позолоченным узором на ручке, а у Корвина — тонкий металлический с небольшими зелёными камушками браслет, подарок от Маши. Вот уж на основе чего можно было писать работу о гипнотизме, так это на основе поведения Корвина, до которого оказалось очень трудно докричаться, если он начинал рассматривать браслет или узор на ложке.       Ещё у Корвина была просто ужасная память. Ужасная не в том смысле, что он забывал всё, а в том, что он забывал вещи выборочно. Он хорошо помнил прочитанные научные книги и не хуже преподавателей мог их пересказать, он помнил определённые исторические периоды и важные даты этих периодов, будь то войны или рождение пятого ребёнка у правителя того времени. Корвин помнил важные даты для его семьи в историческом контексте... и постоянно забывал дни рождения родителей, брата и вообще всей семьи, сделав исключение лишь для седьмого февраля — день рождения второй сестры, с которой он был ближе других. И ещё он никогда не забывал про день рождения Маши с того дня, как она об этом сказала. Возвращаясь к тому, что Корвин забывал: расписание (постоянно, ему требовалось добрых минут пять, чтобы вспомнить точное положение пар на временном отрезке), куда он положил книги, сумку, кофту, но никогда не забывал то же самое о банке с мазью или о Машиных очках, если она их внезапно снимала. Корвин удивительным образом забывал о больших праздниках, но никогда — о грядущих встречах с друзьями Маши (и вроде бы его друзьями).       Корвин либо помнил всю пару едва ли не досконально, либо из полутора учебных часов вспоминал лишь какой-то определённый момент — и больше ничего, остальное он забывал напрочь.       — Мне это занятие не принесло ничего нового, — пожимал плечами Корвин.       — Папа просто не особо отмечает дни рождения, — отмахивался Корвин.       — Так это же важные для тебя люди, — отвечал Корвин, смотря на Машу так, будто объяснял что-то элементарное.       Зато его феноменальная память на Важное замечательно помогала на кухне. Маше не надо было заглядывать в поварскую книгу, если рядом сидел Корвин. Вот уж что действительно было Важнее Важного — еда.       Маша выгребла остатки мази и вытерла руки о блестящие от зеленоватой жижи перья.       — Фу-ух. — Девушка завалилась на спину под крыло и посмотрела, как невысохшие крылья переливаются. Корвин сложил их и разложил снова, повёл плечами. — Да красивые они, красивые. Зря, что ли, дом этой мазилкой провонял.       Даже открытые окна не справлялись с густотой травяного запаха. Корвин попробовал помахать полусложенными крыльями, и вся приятная, но вонь полетела в сторону Маши. Она скорчила рожицу, показывая, как ей этой травой воняет. Не говоря уже о пропахших мазью руках. Мыло с мазью справлялось кое-как, если вообще справлялось.       Корвин подполз к Маше и склонился над ней, чмокнул в лоб.       — Что бы я без тебя делал?       — Искал бы способ удлинять руки.       Маша поднесла руки к лицу Корвина. От резкого запаха скривился теперь уже он.       — Вот всем девчонкам обычные люди достались, а мне — тёмный сказочный с птичьими замашками.