С чистого листа

Рождеству полагается быть снежным. Если смотреть в окно, то можно увидеть палисадник, занесенный снегом так, что треугольные верхи невысокой ограды едва видны. Завтра заметёт и их. И вокруг дома не останется ничего, кроме белой пустоты. Такой же белой, как чистые листы бумаги на её столе. Чистые оттого, что перевернуты тыльной стороной. Ей в тягость её бизнес. И она не станет им больше заниматься. Или, по крайней мере, не станет заниматься им сейчас, под Рождество. Меньше, чем через неделю после похорон отца. Если отвернуться от окна, посмотреть на мертвый камин, то замечаешь, что Лили повесила над ним три пошлых в своей яркости кроваво-красных носка… Почему три? Зачем подруга вообще их повесила? Рождество – семейный праздник, а у неё теперь нет семьи. Венок из остролиста… Над дверьми – веточки вечной омелы. «Дом укрась ты остролистом! Фа-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла…» К черту! «Это время для веселья! Фа-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла…»* Ко всем чертям! Интеллигентным девушкам из приличных семей не полагается чертыхаться. Что ж, приличной семьи у неё теперь нет, а «интеллигентность» - всего лишь слово. «Интеллигентная девушка»… Звучит как диагноз. А, между тем, будь она действительно такова, не прогнала бы заботливую и готовую часами сострадать ей Лили, практически выставив подругу детства за дверь. Телевизор – верный друг и напарник всех одиночек – бубнит новости. Какие-то серийные убийства… Это же надо, под Рождество! Что ж, большой город живет по своим зверским законам. И насилие, пожалуй, столь же непреложный закон города, как и закон всемирного тяготения. Совершено, видимо, нечто зверское: полиция даже перекрывает выезды из города. Спохватились! …Есть основания полагать, что преступники попытаются скрыться… Вот ведь новость!.. Два серийных убийцы. Раздевали своих жертв догола и стреляли им прямо в сердце серебром… Что же, каждый сходит с ума по-своему. Она вот пьет коньяк… Который терпеть не могла еще вчера – слишком резок запах. Сегодня запах кстати. Дом пахнет отцом. И она, пару часов назад плакавшая в отцовский пиджак, стараясь запомнить все ноты и оттенки отцовского одеколона, сохранить его для себя навсегда, сейчас от этого запаха бежит. … Убийцы, как предполагает полиция, братья Винчестеры, по неверным – как оказалось – данным погибшие такого-то числа… такого-то года… при взрыве вертолета ФБР… Винчестеры? Фамилия что-то будит в сознании, какие-то неясные воспоминания. С этой фамилией связан страх. Это понятно. Она, наверное, уже слышала об их бесчинствах… Страх и почему-то запах пива… А еще на ум приходит соль… Причем здесь соль?! Хватит коньяка!.. Достаточно. Да, соль… И растрепанная прическа… Сэм. Так вот почему соль, пиво и страх. Да, их с братом фамилия определенно была Винчестер. Ей бы хотелось увидеться с ними вновь. Она всё помнила, конечно. Даже не потому, что этот мальчик Сэм так привлек её тогда своим смущением, своей странной интеллигентностью, смешанной с полным неумением её нести. «Интеллигентность»! Опять это слово! Пора записывать его в слова-паразиты!.. Привлек своим… всем… Но дело не в этом. Попробуй забыть о том, что зло в этом мире не ограничивается поступками негодяев и буйных сумасшедших. Попробуй забыть, что умереть можно не только от инсульта… Не только. Отцу, пожалуй, даже повезло… Можно критично оглядеть комнату, так, будто к ней на рождественский ужин, который она не готовила, могут заглянуть два охотника. И тогда остается только вздохнуть. В гостиной беспорядок. Бумаги, отцовские вещи, бокалы… А ведь она и не замечала, что каждый раз наливает свой коньяк в чистый бокал!.. А все же было бы хорошо, если б они пришли сегодня. Рождество для трех одиночек. Хотя, нет… Для двух братьев и одной состоятельной наследницы. …Веселого Рождества!.. Если смотреть за окно – а она смотрит именно туда – то можно увидеть, как забор вокруг её цветника окончательно заносит снегом. Рождеству полагается быть снежным и белым. Как чистый лист, на котором она не знает, что писать. За снежной дымкой, крутящейся каруселью и клубящейся, как туман, не разглядеть, что происходит на дороге перед её домом. Зато очень хорошо слышны голоса: раздраженные, возбужденные – у кого-то сломалась машина. - Её придется оставить, Дин! - И не думай!.. - Лучше быть пару дней без машины, чем через пару часов без свободы!.. - Я починю её, Сэм! - Возможно, да. Но сцапают нас раньше!.. Дин… Сэм… Рождественская сказка, не иначе! Или рождественский коньяк и желание увидеть тех, кто однажды её спас. А ну, как и сейчас спасут… Смешно!.. Смешно и глупо, а ноги уже сбегают по заледеневшим ступеням. - Дин! Сэм! И они не узнают друг друга. Она сама, как говорят, не слишком изменилась за пять лет, скорее у них за это время было слишком много дел, чтобы вспомнить её сейчас. И все эти дела отпечатались на их лицах. И она даже на секунду пугается: а вдруг полицейские во всем правы, и два борца с нечистью и впрямь стали маньяками, убивающими невинных. Они слишком другие – не такие светлые.

...

Их машина теперь в её гараже, а она сама – лицо, укрывающее преступников. И это её не волнует. И это мелочи. Потому что ища братьев Винчестеров, в её богатый и благопристойный дом придут в последнюю очередь. А еще потому, что она впервые за последние семь дней носится по кухне – слишком просторной для одного человека, что ни говори. И из небогатого запаса продуктов её холодильника так же сложно соорудить ужин, как сложить из ледышек слово «вечность». …Интересно, а Сэм читал Андерсена?.. Не стоило ей отказываться от той снеди, что вечером принесла Лили. Впрочем, на сэндвичи продуктов хватит. А Дин уже отдал должное бару её отца. И она непроизвольно прислушивается к разговору, доносящемуся из гостиной. - Свезло нам. Тебе свезло, Сэмми, вдвойне. Сэм молчит, а ей так почему-то хочется, чтобы он подтвердил: именно ему повезло. Не потому, что они смогут «отсидеться», пока неистовое рвение найти убийц у полицейских Нью-Йорка не иссякнет. А оно иссякнет, увы… Как всегда бывает… Повезло по другой причине. Но Сэм молчит. Молчит и Дин. А она гремит посудой. - Слушай, тебе не хочется остановиться? - Мы и так остановились. Черт знает, когда они ослабят свои силки. Мы здесь застряли. Прямо-таки рождественские каникулы… Бедняжка Сара! - Я не о том… Просто… Это вроде бы как знак… У тебя мог бы быть дом, где тебя ждут. Дин говорит тихо, чуть слышно, но она теперь не просто слушает их разговоры – она прислушивается, подслушивает. - Дом? У меня? Чего во фразе больше: горечи или ехидства? Наверное, всё-таки горечи. - Дин, послушай, а тебе не кажется, что ты проецируешь свою собственную мечту о «тихой гавани» на меня? - «Проецируешь»! Ну, надо же!.. А я-то думал, ты изжил в себе ботаника! Она слышит смех Сэма. Почему-то виноватый смех. И голос Дина, вновь настолько тихий, что слов почти не разобрать. - …нет демонской крови… уже… долбаного предназначения твоего… самое время… с чистого листа… хоть в чем-то… - Шутишь? А вся эта кутерьма с душами?! Этого тоже нет? А чертова стенка в моей голове?! И чуть тише: - Ты сватаешь мне относительно мирную жизнь, а она вообще для нас возможна?! Для меня, в частности… И ей это «счастье» ни к чему… Своя жизнь. Не без потерь, но мирная и спокойная… А тут… Ты у неё-то спросил?! Вопрос риторический. Для Дина. А для неё к тому же очень нелегкий. Теорема, которую ей пока не решить. Впрочем, ей всегда плохо давалась математика. Сейчас, пока так страшно быть одной, ответ - «да». И пусть нет ни любви, ни привязанности, ни даже мелькнувшей когда-то давно симпатии – перед ней другой человек, новый. И, кажется, он ей нравится куда меньше, чем тот Сэм, из прошлого. А всё же «да». Но это сейчас. А что потом? Однажды став «тихой гаванью», нельзя позволить себе не пустить в неё корабль. Даже если захочется. Но пока никто не спрашивает её, ответа можно не давать. И просто нести блюдо с сэндвичами из кухни в гостиную. Только вот руки дрожат – от слабости и, наверное, голода. Она почти не спала и почти не ела всю прошлую неделю. Руки дрожат, и блюдо выскальзывает, разбиваясь об пол с таким громким звоном, что будь у неё за стеной соседи, они бы набрали 911. Сэм мгновенно оказывается рядом. Дин за его спиной. Глаза у обоих настороженные, взволнованные; движения резкие, готовые к бою. Очевидно, они просто не знают, что и так бывает: в доме иногда бьется посуда. Она с Сэмом – в дверном проходе. Стоят и смотрят на осколки блюда вперемешку с раскрошившимися от падения бутербродами. Дин в паре шагов чему-то широко улыбается. - Под омелой стоите, друзья*… Сэм укоризненно качает головой. А она смотрит на него. Точнее: на его белую, застиранную рубашку - не слишком свежий и помятый лист, на котором, пожалуй, все же стоит что-то написать. _______________________________________________________________________________________ * Строки одной из популярных рождественских песен * Хитрюга Дин намекает на англо-американскую традицию, по которой один раз в году (как раз в канун Рождества), мужчины получают право поцеловать любую девушку, которая по любой причине остановится под вывешенной на двери веточкой омелы.