Без слов

Карл окружён пошлостью и прозой. Предрассудки, представления о нормальном и ненормальном застилают людям глаза, как шоры лошадям, мешая увидеть мир во всей его красоте и многообразии. Впрочем, до молвы Карлу дела нет — ведь у него есть она. Марта. Самая прекрасная, чуткая и понимающая. Они свободно путешествуют по свету, не сдерживаемые пространством и временем, встречаются с Сервантесом, Ньютоном и Софоклом. И подолгу беседуют, не произнося ни слова. Зачем, в сущности, нужны эти самые слова? На ярмарках слова льются дождём, в магистрате слова расточают без счëта, а уж в церкви на них тем паче не скупятся… Только много ли в этом проку? Глаза могут выразить гораздо больше. Глаза не врут. Карл способен продумать в голове сценарий их с Мартой диалога, распределить реплики и прочесть на её лице ответ на каждый свой вопрос. «Мысль изречëнная есть ложь.» Однако как бы Карл ни открещивался от прозы жизни, она захватывает его подлее любого врага. Отказаться от тридцать второго мая? Неимоверно досадно. Но что такое какой-то лишний день весны по сравнению со счастливой и благополучной жизнью рядом с любимой? На поверку ставки оказываются гораздо выше. И всё же даже когда на одной чаше весов — принципы, идеалы, мечты, да и сама суть Карла, а на другой — одна-единственная женщина, — выбор по-прежнему очевиден. Быть может, стать таким, как все — не такая уж плохая затея. Умереть для всего мира, чтобы сохранить её. Не встречать больше её взгляда, говорящего: «всë-то ты витаешь в облаках, милый Карл». Тихая, размеренная, нормальная семейная жизнь… чëрт возьми, звучит как подлинное безумие. Только и эта жизнь Марте оказывается не по нраву. Ос-то-чер-те-ла. И Карл бесплодно взывает к ней — и про себя, и вслух: «Да каким же я должен стать?!». Ответа нет. Но решение приходит само собой — нужно вернуть себе себя. Он — не легенда, не миф, не каменный истукан. Пусть вновь считают сумасшедшим — главное, что Марта знает правду. Нет, жизнь Карла определённо похожа на какую-нибудь трагедию, которая могла бы выйти из-под пера его приятеля Шекспира. Марта повторяет всё сказанное прежде «любящей» семьёй и «верным» другом. Не мысленно — вслух. Карл ради неё предал себя — а теперь его предаëт и она. Неужели все представления о их взаимопонимании были фантазией? Его единственной фантазией. Как же так могло выйти, что барон Мюнхгаузен — человек, который никогда не врёт — столько времени обманывал сам себя?..