Рождество в Петропавловской крепости

К весне и без консультации доктора, все догадки относительно беременности окончательно подтвердились. Тут уже не нужно было быть семи пядей во лбу. Анна уже точно знала, что у нее и Якова Платоновича будет ребенок. К ней вернулся хороший аппетит, а маленький холмик под пупком стал стремительно расти. Беременность очень волновала и радовала Анну, обнажила душу, давала силы жить, и не просто жить, а светиться от потаенного счастья. Вскоре стало очевидно, что с отъездом ей и Петру Ивановичу стоит поторопиться. Разоблачить Анну могли многие - от вездесущей внимательной мамы до закройщика одежды, к которому все та же мама настаивала немедленно сходить, ведь летний гардероб все еще не пошит. - Что скажут люди! Аннушка, у тебя нет ни одного нового платья к сезону! - волновалась Мария Тимофеевна. Анна упрямо молчала. Утягивать живот корсетом совершенно не хотелось. Как можно! Малышу должно быть комфортно и безопасно. К тому же к концу апреля девушка стала ощущать первые робкие, почти невесомые толчки. Ее малыш стал шевелиться. В Петербург дядя и племянница уехали в начале мая. Родители Ани восприняли их отъезд несколько недоуменно. Виданное ли дело - учиться барышне на акушерских курсах. - Курица - не птица, акушерка - не девица! - ляпнул дядюшка столичную шутку, за что Мария Тимофеевна сердито употребила на его бедную голову все колкости, какие только могла себе позволить почтенная мать семейства. Материнское сердце чуяло подвох, к госпоже Мироновой пришла растерянность и неспособность понять, что же происходит в собственном доме. В Петербурге у Миронова-младшего была замечательная квартира на улице Сергиевской. Она располагалась в большом доходном доме, который принадлежал известному купцу I гильдии. Квартира была огромная, с пятиметровыми потолками и изящной лепниной на стенах. Петр Иванович никогда в ней не жил. Обычно Миронов сдавал апартаменты, изображая из себя рантье затонского разлива, а на вырученные деньги много путешествовал, удовлетворяя свою вечную тягу к новым впечатлениям. В этот раз путешествие пришлось отложить. Да что там поездки, к чему они, если его Аннет так нужна помощь. Квартиранты заранее были извещены о том, что аренда заканчивается. Видный петербуржский адвокат и его супруга выразили большое сожаление, но уступили квартиру владельцу, и вот дядя с племянницей были готовы к скорейшему переезду в столицу. Деньги Петр Иванович копить умел и даже скапливал немалые суммы, особенно если задавался целью, не проигрывал баснословные суммы в карты и не шиковал, ухаживая за очередной прелестницей. Миронов-младший был готов ко всему, денег в любом случае должно хватить надолго. Никак нельзя было допустить, чтобы Анна осталась без поддержки. Как и его племянница, Петр Иванович интуитивно в столь деликатном вопросе не очень доверял брату. Он опасался скандала и ультимативных решений, призванных защитить честь семьи. Жили они Анной на редкость дружно. Дядя и племянница всегда хотели вместе поехать в столицу, побродить, не спеша по улочкам, и вот выдалась такая замечательная возможность... Они ходили в парки, музеи, посещали выставки. Иногда Анна становилась задумчивой и немного грустила. Петр Иванович изо всех сил тормошил ее. Он нашел Анне хорошего доктора, самого лучшего. Как бы племянница не отпиралась, он уговорил ее сходить. Аня была скромна до такой степени, и так привыкла скрываться, что на приеме у седого степенного профессора расплакалась и не знала, что сказать. - Голубушка, ну что же Вы? - увещевал доктор. - Срок приличный, я провожу исключительно наружные исследования. Мне нужно посмотреть расположение и примерный размер плода, ширину бедренных костей. Аня расслабилась и позволила аккуратному ласковому профессору сделать все, что нужно. - Вот, господин Миронов, Ваша супруга, насколько можно судить по сегодняшнему осмотру, полностью здорова, плод развивается по сроку. Ожидайте прибавление в семействе на начало сентября. Вызывайте меня и акушерку на домашние роды. Буду рад, весьма рад помочь! - сказал доктор и выписал счет. Именно Петру Ивановичу выпала честь с удовольствием наблюдать, как меняется племянница в процессе ожидания своего первенца. Он, несмотря на затруднительные обстоятельства их жизни, гордился Анной. Она была прекрасна и отважна, как Жанна Д'Арк и одухотворена как Мадонна. Для Петра Ивановича не было во всем свете человека лучше племянницы. Ну, а Штольман обязательно справится, восстанет из пепла хотя бы ради нее. В Якове Платоновиче Миронов тоже был уверен. *** Однажды утром, после почти четырех месяцев одиночного заключения в камеру Якова Платоновича еще затемно неожиданно вошел незнакомый ему жандарм. Жестким тоном, отличным от нейтрального обращения тюремщиков, он обратился к заключенному: - Господин Штольман, встаньте, умойтесь и идите на допрос. Следуя за жандармом, Яков Платонович с удивлением узнал, что комната для допросов находится прямо за стеной его камеры. Как удобно! Они прошли через заслонку в стене, прежде всегда закрытую, в очень представительное, добротно обставленное помещение. Яков подумал, что комната напоминает зал суда. Несомненно, здесь заседают важные чины. Толстый ковер, длинный стол со стульями, покрытыми красным сукном. На столе неожиданно оказалась библия, судебная печать и бумаги. Допрос собирались вести важные люди. В тяжелых креслах расположились двое - седобородый генерал от жандармерии с орденской звездой на груди и не менее важный гражданский чин в вицмундире, с высокими орденами в петлице и на шее. Генерал дал знак, предлагая арестанту подойти к столу. Штольман выполнил требуемое и тотчас оказался под светом ярких ламп. Оба чиновника встали перед своими креслами, представляясь. - Генерал-адъютант Данилов, заместитель шефа жандармерии! - представился седобородый. - Статский советник Стан фон Гольштейн, прокурор Петербургского окружного суда. Яков бесстрастно отметил про себя, что стула ему не предложили. Он остался стоять. Перед генералом лежало досье Штольмана, а также ряд документов и писем, в которых Яков Платонович без труда узнал свою собственную переписку. - Вы надворный советник Яков Платонович Штольман, бывший главный судебный следователь, дворянин. Вам известно, что Вас обвиняют в шпионаже и измене Родине? - Да, - ответил Штольман и нервно сглотнул. Он пытался сообразить, что происходит. - Вы признаете свою вину? - Нет! - категорически ответил Штольман. - Эти письма и бумаги Ваши? Вы признаете? - Насколько я могу видеть, да. Однако часть писем перевязана, мне нужно убедиться, предметно осмотрев содержимое. Прокурор любезно вскрыл несколько пачек с письмами. Штольман бегло просмотрел их и признал, что вся переписка его. Там были бумаги, телеграммы, и даже старые расписки. Жандармы выгребли из его квартиры все. - Когда Вы последний раз были в Кенигсберге? - неожиданно спросил генерал. - Несколько месяцев назад. - По какому вопросу? - Там служит мой кузен, начальник окружного управления, который хотел бы перебраться в Россию. - Как давно Вы возобновили с ним знакомство? - Несколько лет назад. Кузен написал мне с просьбой возобновить родственную связь, прервавшуюся с кончиной наших родителей. - Встречались ли Вы в Кенигсберге с другими немцами? - Да, по просьбе родственника я заказывал топографическую съемку сразу нескольких объектов в России. - Зачем? - Это простая посредническая помощь. Кузен хотел приобрести лесное имение, я представлял его интересы и был посредником между продавцом и покупателем. - Почему это не мог сделать сам кузен? - Я мог это сделать сам. У кузена большая семья, дети. Многонедельное путешествие - это очень хлопотно и накладно. А мне было не сложно. - В чем конкретно заключалась ваша посредническая миссия? - После картографической и топографической съемки я и поверенный моего кузена должны были заверить контракт на месте и внести сведения о нем в поземельный кадастр, - обстоятельно ответил Штольман. - Известно ли Вам, что тот немецкий топограф, которого Вы рекомендовали для работы в Петербурге, также занимался съемкой районов военных маневров? - Откуда мне было это знать? Я свел с ним знакомство исключительно для единичного семейного дела и более не пересекался. Кроме того, я имел дело не с конкретным специалистом, а несколькими служащими русско-немецкой конторы "Балтийский Ллойд". Прокурор открыл одну из своих папок и зачитал из нее письма, показавшиеся Штольману совершенно непонятными, речь в них касалась специфических военных вопросов. - Как Вы объясните эту переписку? - Я не могу дать пояснений, потому что эти бумаги не мои! Генерал искренне возмутился. - Вам известно, господин Штольман, в чем вас обвиняют, и что вам грозит. У Вас был последний шанс облегчить совесть, добровольно признать вину. Это дало бы вам возможность хоть немного уменьшить позор. Вы сами, своими руками его на себя навлекли! Позвольте спросить, что толкнуло вас на предательство Родины, материальные причины или, быть может, Ваши мотивы политические? - Я не предатель, и никогда им не был, признаваться мне не в чем. - твердо сказал Штольман. - Ваша жизнь кончена. Вина полностью доказана. Только волей случая и благодаря прошениям ваших заступников, вы имеете возможность дать объяснения, прежде чем дело будет окончательно закрыто! - раздраженно сказал прокурор. - Господин Штольман, если в вас осталась хоть толика порядочности, то глухое отрицание, как способ избежать наказание, не к лицу такому человеку, как вы. Русская контрразведка скрупулёзно установила вашу виновность. Сначала вы подтверждаете, что содержащиеся в пакетах письма принадлежат вам, а когда я зачитываю выдержки из них, все отрицаете! Генерал небрежно вынул из пачки бумаг телеграмму и спросил, принадлежит ли она арестанту. - Да, это моя переписка, - напряженно ответил Штольман. Прокурор сравнил номер бумаги с соответствующим номером в своей папке и начал говорить: - Я читал вам эти строки, и вы от них отказываетесь. Я закрываю дело и подписываю присланный мне протокол. Здесь Штольману пришлось думать уже очень быстро. Бумаги ему в руки больше не давали. - Вероятно, то, что Вы читаете - это перевод моих бумаг с немецкого. Возможно, поэтому я не понимаю, о чем идет речь, - терпеливо объяснял Штольман, не смотря на напряженную обстановку в кабинете, - я никогда не писал ничего подобного. Если Вы не владеете в достаточной степени немецким, я прошу привлечь к допросу носителя языка, такого, который поймет разговорную немецкую речь и общеупотребительные сокращения. Прокурор замолчал, задумался и коротко пошептался с седобородым генералом. Часы пробили полдень, это означало, что Штольман простоял перед допросчиками уже около 4 часов. С непривычки ноги устали, гудели. Генерал встал. - Продолжим допрос позже! - хмуро кивнул он, ничего не обещая. *** Через два месяца отъезда Аннушки Мария Тимофеевна вдруг осознала, что настолько сильно соскучилась по своей единственной дочери, что думает о ней практически все время. Анна никогда не уезжала так надолго. Необъяснимой тревоги добавляло и то обстоятельство, что дочь отказалась приехать на летние именины отца, ограничившись поздравительной телеграммой. Словно Анна не хотела ехать в Затонск, разлюбила и забыла родителей. Неужели, они стали не нужны и не важны прежде всегда ласковой и почтительной дочери? Да нет, Аннушка не такая! Если она не приехала, значит не смогла. - Не смогла?! - тут в умной и пытливой голове Марии Тимофеевны что-то щелкнуло, и ее осенило. Она начала судорожно считать, загибая пальцы. - Январь, февраль, март, апрель... Бледный загадочный вид, отказ от утренней еды, и... о, Боже, ужасные учебники от дядюшки. Поспешный отъезд в столицу и отказ приехать на праздник лишь усугубил подозрения. - Вииитя! - отчаянно закричала Мария Тимофеевна. Адвокат Миронов, мирно просматривавший бумаги, вздрогнул. Через неделю родители были в Петербурге. В пути, переругавшись в пух и прах, помирившись и вновь рассорившись, они, наконец, обсудили немногие варианты. Если Анна ждет ребенка, то на седьмом месяце отрицать очевидное будет бессмысленно. Скрыть от них новость она уже не сможет. Дочь следует образумить, защитника-дядюшку призвать к ответу. Неистовали оба родителя. Виктор Иванович хватался за сердце, курил и напряженно размышлял. Мария Тимофеевна ругалась, проклинала негодяя Штольмана, собственную доверчивость и плакала, хороня будущее дочери, умницы и красавицы. Не уберегли! Наконец, не выдержав непосильной эмоциональной нагрузки, они выдохлись и замолчали. В последнее время Анна вела уединенный образ жизни, общаясь лишь с дядей. Она хорошо питалась, много гуляла и спала, словно сама была ребенком. Анна отгородилась от любых переживаний и просто жила. Она не знала, что сказал Петр Иванович их респектабельным соседям, но они очень мило раскланивались перед госпожой Мироновой, и никто не смотрел на нее косо. Впрочем, чем ближе приближалось время родов, тем осторожнее становилась Анна. Она не уходила далеко от дома. Голубоглазую румяную молодую госпожу в сопровождении Петра Ивановича видели лишь в парке, булочной или галантерейной лавке. Осознание того, что у нее вскоре должен родиться ребенок, заполнило все ее существо. Даже боль от разлуки с Яковом притупилась. Анна все также часто думала о нем, но уже без надрыва и отчаяния, с мягкой грустью и неизменной надеждой. Однажды ее разбудили крики из гостиной. - Где она? Где моя дочь? - кричала мама. - Петр, мерзавец! Как ты посмел обманывать меня? - вторил ей папа. - Немедленно зовите ее сюда! Анна! Где ты, девочка моя? Аня со стоном накрылась одеялом с головой. Нет, она не выйдет. Так и будет лежать, а если зажмурит глаза покрепче, ангел-хранитель перенесет ее взбудораженных родителей обратно в Затонск и избавит ее от сцен. Глупая, глупая Аня! Дотянула! Скрипнула дверь. - Аннет, там твои мама и папа! - осторожно сказал Петр Иванович и отвел глаза. - Откуда они узнали? - шепотом спросила Анна. Своим обескураженным видом дядя и племянница напоминали неожиданно раскрытую ячейку заговорщиков. - Я не знаю. Но вид у них безумный! - поделился наблюдением Петр Иванович. - Анна! - Дочь, выходи немедленно! - Сейчас, мама, папа! - чуть громче сказала Анна и, вздохнув, аккуратно встала с кровати. Скакать, как горной козочке, ей было уже тяжеловато. Анна вышла минут через десять, когда разъяренный отец уже кричал о том, что довольно прихорашиваться. Она и не прихорашивалась. Аня быстро сложила пучок и надела домашнее платье. После этого она просто сидела на стуле и не решалась выходить, с ужасом прислушиваясь к буре за дверью. Судя по крикам в гостиной, обстановка была еще та. - Петр, ты же мой брат! Как ты мог потакать ей? - Я всегда знала, Петр Иванович, что Вам доверять нельзя. Это все Ваше пагубное влияние. Ваши поездки, ваши велосипеды! Вы в алкогольном бреду, что ли, эти недели были? - Маша! Когда Анна осторожно вышла, взгляды родителей сосредоточились на ее испуганном и несчастном лице, а, мгновением позже, на круглом симпатичном животе, мило очерченном домашним платьем. Мария Тимофеевна заплакала и кинулась на шею мужу, который порывался подойти к дочери. - Давно это у вас со Штольманом? - мрачно спросил Виктор Иванович. Спустя час страсти улеглись, и родственники сели за обеденный стол. Дядя с племянницей сели по одну сторону, а родители по другую. - Нет, не так давно. Это уже не важно. Папа, уважьте мою скромность, пожалуйста, не нужно допросов. - Все-то у Вас, сударыня моя, не важно! Да у тебя, дочь, живот на носу, вот что важно! Забудь про скромность, рассказывай все как есть. - Я ничего не расскажу, никаких подробностей. Вы же знаете, папа, я давно люблю Якова Платоновича, и мы хотели быть вместе. Я рада, что у меня будет ребенок. - Рада?! - не поверила своим ушам Мария Тимофеевна, уже вообразив свою святую дочь "обесчещенной жертвой коварного государственного преступника Штольмана". - Да, рада. Из глаз Анны полились слезы. - Это незаконнорожденный ребенок! Пойми же ты наконец, блаженная! - возмутился Виктор Иванович, стукнув кулаком по столу и тут же схватившись за сердце. - Это ужасный позор. В Затонске нам откажут от всех приличных домов! - плакала Мария Тимофеевна - В Затонске всем знать не обязательно. Я могу жить здесь, с дядей, - мирно предложила Анна. - Ну уж нет, ты - наша дочь, и я хочу, чтобы ты жила с нами. Ты еще сама окончательно не повзрослела. - Я не ребенок, мама! Виктор Иванович решил предложить дочери и жене единственный логичный вариант, который видел, дабы сохранить обоим детям - взрослой дочери и будущему младенцу, доброе имя. - Я думаю, мы с Марией Тимофеевной должны усыновить этого ребенка. Обе женщины с удивлением посмотрели на него. Анна - с неодобрением, Мария Тимофеевна - с надеждой. - Если мы сможем скрывать твою беременность вплоть до самых родов, то по приезду домой, мы сможем крестить ребенка на свое имя. Проблема решена. У тебя будет брат или сестра. - Какая хорошая мысль! Просто великолепная! - просияла мама. - Вы что же, забрать у меня его хотите? - нахмурилась Аня. - Ну почему забрать, Аннушка, ты тоже будешь жить с нами, пока не выйдешь замуж! - быстро добавила мама. - Это мой ребенок, мама! - возмутилась Аня. - У него есть родители, и он будет носить наше с Яковом Платоновичем имя. - Да пойми же, Анна, ты совсем одна! А своего Штольмана ты можешь вообще больше никогда не увидеть! - кипятился Виктор Иванович. - Увижу! - Посмотри уже правде в глаза! Он давно в тюрьме. С жандармерией шутки плохи. Забудь уже про свою великую любовь. Пора жить рассудком. Кроме того, не забывай, что я опекаю тебя и содержу. Да, Анна, иногда главе семьи приходится принимать тяжелые решения. - Ты возвращаешься домой, Анна! - добавила мама. - Не ожидала от Вас, папа, такой жестокости. - Какая жестокость, дорогая моя, это я прикрываю твой грех и защищаю твою честь и честь семьи! Даю твоему ребенку имя, фамилию и обеспечиваю принадлежность к дворянскому сословию. Аня с ужасом закрыла лицо руками. - Ну вы уж совсем...господа, - грустно сказал Петр Иванович. Неосторожные слова Миронова-младшего возбудили гнев Марии Тимофеевны с новой силой. - Кто бы говорил! Вам ли, столь легкомысленному человеку, брать право голоса в столь деликатном вопросе. Позволю себе напомнить, что и вас, нахлебника, содержит мой муж. - Маша! - возмутился Виктор Иванович. - Петр до сих пор не выделил долю своего наследства из общей массы, могу тебя заверить, ему есть на что жить! Внимательная Анна вдруг заметила каким странным лихорадочным блеском горят глаза у мамы. Она интуитивно поняла, что если сейчас спасует перед родителями, то у нее никогда не будет сына. У нее будет брат, вечный мамин сын, которого Мария Тимофеевна никуда от себя не отпустит. - Мама и папа, если вы попробуете забрать у меня Яшу, я убегу вместе с ним, и вы меня никогда не найдете! У вас только один ребенок - это я, и если попробуете поступить так со мной, то не будет ни одного! - гневно заявила Анна. - Яшу? Этого еще не хватало! - возмутилась мама. - Ты еще на лбу ему напиши, что это - ребенок Штольмана! В глубине души Мария Тимофеевна уже подобрала своему второму ребенку новое имя. Сильное, благородное, красивое. - Не сделаешь по-моему, ни копейки не получишь! - сказал папа. - Не хочешь быть разумной, значит, я вынужден тебя к этому принудить. Не думаю, что сам Штольман одобрил бы твое своеволие. Хотя, что ждать от человека, сделавшего тебе ребенка без венчания и на пороге тюрьмы! - Не ожидала от Вас такого, папа! - А я от тебя, дочь! - парировал Виктор Иванович, абсолютно уверенный в своей правоте. Анна вскочила, забыв, что нужно быть плавной, как лебедь. Она задохнулась от обиды и попятилась назад. Здесь, наверное, будущая мама оступилась бы и упала, но ее ловко подхватил дядя. Анна угодила в мягкие объятия Петра Ивановича. - Тише, Аннет, тише. Никто у тебя никого не отберет. Если отец лишит тебя содержания, я продам эту квартиру, еще кое-что продам, и будем мы с тобой и твоим ребенком жить припеваючи. Лучше всех! - Дядя..., - с надеждой и благодарностью обернулась на него Анна, обеими руками закрыв живот от взглядов. Затем она с испугом покосилась на родителей. - Иди в комнату, - посоветовал Миронов-младший. Аня выбежала из гостиной. - Я вижу, нам в этом доме больше не рады! - возмутился Виктор Иванович. - И это нас же вы двое выставляете негодяями! Ладно, безумцы, продолжим этот разговор позднее. - Но, Витя! - мама никак не хотела уходить. - Мы уходим, Маша! На этой печальной для всех ноте родственники расстались, так и не поняв мотивы друг друга. Дядя, как мог, успокаивал оскорбленную и испуганную Анну. Через неделю из Затонска пришел крупный перевод, а через две недели еще один. С тех пор деньги приходили регулярно. Храня молчание, отец все же увеличил содержание дочери ровно в два раза. *** Новый допрос состоялся только через неделю. Когда Штольман зашел в кабинет, он отметил, что диспозиция прошлой недели изменилась. У ближнего торца стола сидели двое неизвестных ему жандармов. Генерал представил их. - Для честного дознания нам пришлось пригласить сюда переводчиков, потому что ни я сам, ни генерал действительно не владеем немецким в достаточной для подобной экспертизы степени, - признал прокурор. - Господин Штольман, садитесь между двумя господами переводчиками. Один из них непосредственно принимал участие в переводе вашей корреспонденции. Проведем следственный эксперимент. Каждый из вас будет делать новый перевод предложенного письма. Затем переводы будут подвергнуты сравнению и тщательному анализу. Оба переводчика хорошо владеют немецким. Один из них по происхождению немец, а другой много лет жил в Германии. Дело пошло. Штольман с жандармами сели за стол, а прямо напротив них сели в мягкие кресла генерал и прокурор. Долго времени перевод не занял. Когда все закончили, генерал подал прокурору перевод из папки. Чиновник мельком заглянул в текст и сказал, что генерал, вероятно, мог ошибиться в номере, так как этот текст и переведенный, и по стилю, и по содержанию совершенно различны. Первого переводчика смутили некоторые сокращения, которые он не смог понять в немецком оригинале. Штольман методично разъяснил свои письмена. Это были простые общеупотребительные сокращения: BL - Балтийский Ллойд, DG - пароходная компания. Эти термины были внесены в текст, после чего генерал прочитал первый перевод, прокурор - перевод Штольмана. Тексты совпали почти полностью. А вот перевод из папки имел совершенно другой смысл, странным образом превративший его из невинного делового письма в тягчайший обвинительный документ. - Господин Русанов, это ведь вы полгода назад переводили документ? Второй переводчик сжался и не знал, что сказать. При подробном изучении перевода оказалось, что фразы переиначены, некоторые вовсе отсутствуют, а невинные сокращения превратились в названия стратегических узлов и станций. Генерал, Штольман, прокурор и первый переводчик недоуменно переглядывались. - Ужасающее невежество! А ведь вы служите переводчиком при жандармерии! - Полноте, господа. Разве ж это невежество? Это злонамеренный оговор! - заметил Штольман. - Мы проведем тщательное расследование. Наберитесь терпения, господин надворный советник. Следствие придется начать заново! - сказал генерал. - Возьмите всю переписку и эту папку с переводами с собой и сопоставьте немецкие оригиналы господина Штольмана с переводом. Возможен подлог! - сказал прокурор жандармскому полковнику. Полковник забрал бумаги и откланялся. Прокурор окружного суда, подумав, подвинул мягкое кресло, в котором сидел переводчик, к столу и спросил генерала: - Вы не возражаете, если надворный советник присядет? Продолжим допрос. Штольман понял, что в тьму его безнадежности упал первый лучик света. Впервые за несколько месяцев он увидел чиновника, который начал сомневаться в его виновности. В первые несколько часов после главного допроса на Штольмана нахлынули хмельные надежды. В эйфории он был несколько часов. По-настоящему связно и логично Яков Платонович смог думать лишь после отдыха, по прошествии нескольких часов. Физическая усталость не оставляла его еще несколько дней, но приподнятое настроение не уходило. Еще несколько дней подряд его вызывали на многочасовые допросы, проверяя мельчайшие факты биографии и связи с различными чиновниками. Старый генерал отлично знал свое дело и чувствовал себя, как рыба в воде. Яков не сопротивлялся. Он было уверился, что дело идет на лад, как допросы резко прекратились. Несколько недель он провел в полном незнании. Он не догадывался, что дело движется своим чередом. В переводах его документов были допущены многочисленные подмены, и на основе этих фальшивых сведений было сфабриковано дело об измене и шпионаже. Был допрошен переводчик генштаба, и тот признался в оговоре, сдав заказчика - Илью Петровича Увакова. Теперь его разыскивали. Разыскивали и бывшую фрейлину Её Величества госпожу Нежинскую, объединив два дела в одно. Когда спустя два месяца в положении и режиме Штольмана ничего не изменилось, неожиданно наступил мощный откат. Яковом вновь завладела грозная неопределенность. Сколько уже идет следствие? Почти 8 месяцев. Целая вечность. Если бы у следствия не было к нему претензий, и он был оправдан, его бы выпустили самое большее через неделю после окончания допросов. Опять днями напролет в мозгу надворного советника роились тяжкие мысли, опять его душа медленно погружалась во тьму. Лишь светлые воспоминания о голубоглазой девушке давали надежду. Яков любил Анну больше жизни. Своим нелепым, сухим, нелогичным сердцем он переживал заточение и их вынужденную разлуку. Дождется ли она его? Будет ли он сам таким, как раньше? Возможно ли возрождение ее чувств? Что осталось там, во внешнем мире, от его прежней жизни? Сможет ли он дать ей, барышне из хорошей семьи, хоть что-то? Яков всеми силами заставлял себя обуздать мысли и чувства. - Не забывай меня, Аня! Только не забывай! И береги себя, любимая. *** Аня после той ужасной встречи совсем не виделась с родителями, она чувствовала себя одиноко, но так было спокойнее. Впрочем, сама она маме и папе написать не решалась. Вместо этого Аня понемногу готовила приданное для малыша. Часть вещичек ей хотелось сделать своими руками. Рукоделие умиротворяло и настраивало на самый мирный лад. Когда Анна не решалась выходить в магазин сама, она отправляла туда Петра Ивановича, и тот возвращался с каталогом детских товаров. От созерцания милых детских вещичек, пеленок и свивальничков на сердце становилось теплее. Но сколько бы не проходило времени, Аня каждый вечер ставила свечку и молилась за своего возлюбленного. Она просила у Бога заступничества за себя, за Якова Платоновича и их будущего ребенка. Каждой частичкой свой светлой души она тосковала по любимому. Незадолго до родов Анне нанес визит полковник Варфоломеев. После того как жандармерия вышла на след беглой Нины Аркадьевны Нежинской, настало время поговорить с госпожой Мироновой начистоту. Полковник нанес визит вечером, заехав после службы. Петр Иванович помялся, раздумывая, впускать ли визитера, но Анна, услышав голос Варфоломеева, быстро вышла к нему сама. Сказать, что полковник удивился, увидев барышню, это ничего не сказать. Анна Викторовна держалась просто, но с необыкновенным достоинством. Ее круглый живот был уже той величины, когда скрывать его не имело никакого смысла. Полковник подумал, что он лишил эту прекрасную гордую девушку мужа и белого платья невесты. А еще он знал наверняка, Штольман никогда не бросил бы своего ребенка, тем более, от любимой женщины. - Вы хотели меня видеть, господин полковник? Есть новости о Якове Платоновиче? - Есть, Анна Викторовна. Как все уже знают, господин Штольман находится в заключении. Думаю, это хорошо известно и вам. Кстати, не очень далеко отсюда, в Петропавловской крепости. Я пришел просить вас о помощи. - Чем я могу помочь? - Вы можете помочь господину Штольману выйти на свободу. Отдайте, пожалуйста, добровольно папку, что вы получили на хранение. Жандармерия вышла на след Нины Аркадьевны Нежинской. Как только она будет схвачена, начнутся допросы. Если папка будет у меня, я сумею убедить руководство, что господин Штольман действовал в интересах Российской Империи. Аннна молчала. Она не знала, как поступить. - Ваш вызов на допрос - дело времени, и вы сами отдадите этим людям папку. Вот только прежнее молчание будет расценено как укрывательство. Поверьте, эти люди свое дело знают. Ваше интересное положение их не смутит. - Они что же, меня пытать будут?! - испугалась Анна. Полковник улыбнулся ее наивности. - Зачем пытать? Многочасовые допросы, которые ведут профессионалы, парализуют волю. После 5-6 часов напряженной беседы даже самый стойкий человек не в состоянии критически мыслить и будет чувствовать себя, словно лягушка на вивисекции. - Я не знаю, - растерялась Анна. - Поймите, Анна Викторовна, я не враг вам. Папка - собственность государства. Яков Платонович принимал решение быстро, под воздействием обстоятельств. Сейчас Вы не можете с ним посоветоваться. Вы должны принять решение сами. Как только папка будет у меня, я смогу представить дело так, будто Яков Платонович отнял материалы у заговорщиков и спрятал в надежном месте. Анна колебалась. - Я даю Вам слово чести. - Хорошо, я отдам вам папку. Пойдемте. - вздохнула девушка. Полковник помог Анне одеться, и они вышли на задний двор. К удивлению Варфоломеева, папка обнаружилась. А ведь его люди уже негласно обыскали и особняк Мироновых, и квартиру барышни. Находчивая Анна Викторовна спрятала документы в заброшенной кладовой. - Обещайте мне! - серьезно потребовала Анна, словно это обещание могло что-то изменить. - Обещаю! - сказал полковник, - поверьте, теперь все понемногу начнет налаживаться. Нину задержали в конце августа. Шеф жандармов требовал результата немедленно, поэтому Нежинская ждала допроса не долго. На первом же допросе она рассказала все, что знала, без колебаний сдав подельников. За сотрудничество со следствием ей пообещали максимально мягкое наказание. Нина пояснила, что искомые материалы исследований находятся либо у Штольмана, либо у его доверенного лица - девицы Мироновой. - Папку я оставил в квартире на Столярной! - стоял на своем Яков, очень тревожась за Анну. Зачем он наказал ей никому не показывать папку? Надо было написать, что если возникнет речь о ее безопасности или безопасности близких ей людей, то папку следует отдать не раздумывая. Он не без оснований считал, что Аня может начать геройствовать и спасать его там, где не нужно. Больше на допросы Штольмана не вызывали. Нервы его были накалены до предела. Ужасное осознание того, что он подставил Анну под удар, не давало покоя. У Якова было полное ощущение того, что он попал в ад и жарится сейчас на горячей сковородке. *** В начале сентября, как и предположил доктор, в петербуржской квартире Петра Ивановича родился маленький Яша Миронов, огласив громким криком о своем рождении всех своих многочисленных родственников. Незадолго до родов к Анне приехали родители. Они смирились с выбором дочери, и просто хотели вместе с ней разделить радость от рождения нового человека, своего внука. Анна родила младенца среди ночи, легко и радостно. Акушер обмыл мальчика, завернул в чистое белое одеяльце и отдал спеленатого младенца матери. - Яшенька мой! - умилилась Аня. Она долго любовалась красивым и спокойным малышом. Аня прижимала к себе сладко спящего сына. Боже, какое невероятное счастье! - Яков Платонович, у вас сын родился, Яшенька! - прошептала она. - Мы так ждем вас, возвращайтесь скорее, возвращайтесь как сможете. *** В далекой Петропавловской крепости на постылой койке беспокойно спал надворный советник Штольман. Ввиду очередного ухудшения самочувствия, ему опять были назначены прогулки и еженедельные бани. Гулять его выводили в квадратный - 40x40 шагов крохотный дворик, обнесенный высокими глухими стенами. В центре двора стояла маленькая русская банька. Свежий осенний воздух и активное движение действовали очень благотворно, как и горячая баня с последующим ледяным душем. Во время парения рядом со Штольманом присутствовали два молчаливых тюремщика, один из которых, будучи раздетым, мыл и поливал его из душа, а второй вытирал и одевал. Яков только дивился на такое обращение. Каждый раз приходил врач, щупал арестанту пульс, внимательно смотрел в глаза, выстукивал. Еще он часто проводил Якову ногтем по коже спины и груди, проверяя чувствительность. После процедур становилось легче. Он быстро и крепко засыпал. Сегодня Якову снилось Рождество и укутанные в серебристый узор крыши Затонска. Падал снег. Он шел по Царицынской, и навстречу ему шли люди. - Мальчик! Мальчик! - оживленно кричали прохожие. Все они заходили в большой красивый дом. Их голоса были полны возбуждения и радости. Якову просто нестерпимо хотелось забежать хотя бы на порог этого дома, посмотреть, что за мальчика они славят. Кто родился? Дорогу ему загородила бабушка. - Нельзя, батюшка, нельзя. Потерпи чуток! - Да почему же нельзя? - возмутился Яков. - Не твой год, милок. На будущий год приходи. Яков сделал вид, что послушал, а сам обежал дом, чтобы заглянуть в окно. На миг ему показалось, что в комнате мелькнула Анна. - Анна! - закричал он, но не смог подойти. Поднялась такая метель! Казалось, что сама зима выгоняет его. Злой ветер не оставил шансов пробиться к дому. - Аня... Аня! Он проснулся с ее именем на губах. *** Через два месяца госпожу Миронову и ее сына навестил полковник Варфоломеев. Он принес маленькому Яше подарки. - Анна Викторовна, я добился, чтобы Якову Платоновичу, в виде исключения, разрешили передачу. Свидания, к сожалению, запрещены. Но Вы можете, в честь Рождества, передать ему что-то вкусное, совсем немного, не переусердствуйте. Аня с кухаркой три дня колдовали на кухне. Они задумали испечь самый вкусный рождественский кекс с сухофруктами, коньяком, орехами и цукатами. Еще Аня купила самых красивых красных яблок. Она написала письмо. Аня ничего конкретного писать не стала, также как и не стала волновать Якова Платоновича новостью о рождении сына. Она просто написала, что любит, ждет и надеется скоро увидеть его. Все остальное Аня расскажет при встрече. *** - Что Вы, барышня! - возмутился жандарм. - Не положены нашим арестантам письма, и не уговаривайте. Передачу только в виде исключения разрешили, видать, похлопотали о заключенном, а так и продукты тоже нельзя. Ничего нельзя. - Но почему так жестоко? - расстроилась Анна. - Не жестоко, барышня, а строго! Вдруг вы государственного преступника отравить хотите? И полетит моя голова с плеч! Аня очень огорчилась. Как же так? Как ей рассказать Якову о том, что она рядом, что любит и ждет? Как передать весточку? Вкусный кекс сам за себя не расскажет, и о любви тоже равнодушно промолчит. Барышня с минуту размышляла, а потом достала карандашик, села и решительно начала расписывать упаковочную бумагу. Конвоир, глядя на это, только подивился находчивости барышни, а потом неожиданно принес ей цветные чернила. Очень уж приглянулась ему загадочная девушка в скромном пуховом платке. Аня быстро нарисовала виды Затонска. Полицейский участок, парк, дом на Царицынской и... цветы красной сальвии. Яков Платонович обязательно поймет. Она нежно поцеловала рисунок. Нет, безо всяких говорящих о любви и страсти следах красных губ. Просто оставила на бумаге частичку своей нежности и своего дыхания. *** В 4 часа пополудни куранты в очередной раз играли длинный отрывок чудесной немецкой песни "Я молюсь силе любви". Сегодня канун Рождества. Яков подумал, что он уже находится в заключении целый год. Двенадцать бесконечно длинных месяцев. Сколько всего передумано, сколько сказано, а воз и ныне там! Хлопнула заслонка. - Пожалуйста, возьмите ужин, - сказал тюремщик. Яков не пошевелился. Он не видел смысла в очередном бесполезном принятии пищи. Тело еще не истратило прежних запасов. Он поест завтра, когда проголодается. Отец ему всегда говорил: "Меньше есть - дольше жить". - Ваше Благородие, хоть передачу заберите, - донеслось из-за двери, - не положено. В сотый раз Штольман разглядывал простую упаковочную бумагу. Он мог поклясться, что все это нарисовала Анна. В простых рисунках тушью было столько радости и столько любви. Неужели она была здесь, совсем рядом? Если Анна печет кексы и рисует, значит ли это, что с ней все хорошо? Конечно, значит. Яков закусил руку от облегчения. На глазах появились предательские слезы. Он растянул кекс на две недели, отламывая по небольшому кусочку ежедневно. Казалось, он ничего не ел вкуснее, просто потому, что этот десерт, каждая его крошка побывала в руках возлюбленной. Бумагу Яков тщательно расправил и оставил себе, засмотрев все рисунки до дыр. Целуя маленький алый цветочек, ему чудился аромат духов и нежное девичье дыхание. Как же он скучал! В эту ночь Яков Платонович впервые за долгое время молился. Следовало бы делать это чаще, но у него с Богом был особый ритуал общения. Редкий, горячий, искренний. Он просил Бога даровать ему прощение и свободу. Яков просил счастья и радости для своей возлюбленной. - Господи! Я совсем не успел дать Анне тепла и любви. Я приложу столько сил, сколько нужно. Я наберусь терпения. Пожалуйста, защити ее. Пожалуйста, позаботься о нас. Яков закрыл глаза. В ночь перед Рождеством было много молитв. Но эта просьба от одинокого узника была особенной. Сия молитва не была просьбой отчаяния, то была молитва воина. Молитва крепкой веры и твердого духа. Бог выслушал искреннюю просьбу человека и его обещания, подумал и согласился.