Somewhere in the Between (Где-то между)

      Один.       Его первый вдох едва можно считать нормальным вдохом. Он неправильный, такой, от которого тут же начинаешь задыхаться, хватая ртом воздух.       Воздух в этой комнате – в этой белоснежной, слишком яркой больничной палате – затхлый.       Как только он может сделать достаточно глубокий вдох, он кричит. Он не особо понимает, почему. Ладно, он вообще ничего не понимает. Совсем. Но пока он кричит пересохшим от тяжелых вдохов горлом, он понимает, что знает три вещи.       Он знает дождь, он знает страх, он знает, что не должен быть здесь.       Он помнит: холодный воздух и резкий стук дождя. Он помнит леденящий ужас, охвативший его разум, ужас, который ухватился за его причуду и потянул. Он помнит надломленность своего голоса, свой собственный крик, когда- когда что-то случилось.       Почти случилось.       Он помнит облегчение – одно мимолетное, до невозможности краткое мгновение.       И тогда он понимает, что помнит боль.       Он помнит. Он был похоронен под двумя метрами бетона, смерть его звенела стуком дождя и хором слишком юных криков.       Он помнит, как разваливался на части под цементом, сталью и стеклом. Он помнит боль, настолько всеобъемлющую, что она стала всем, чем он был.       Он помнит–       Почти ничего больше.       Отблески на пинцетах, медленный стук пульсометра, два приглушенных голоса-       Замок щелкает.       Стальная белая дверь распахивается с деликатностью Техасского Удара, ударяясь о стену с гулким стуком. Старик в лабораторном халате поспешно заходит внутрь, очки вокруг его шеи подпрыгивают с каждым его шагом. Он мотает головой и цокает языком.       Мальчик делает еще один резкий вдох, в его сторону бросают свирепый взгляд.       — Не кричи. Это крайне неприятно.       И вот так весь воздух выходит из его легких с болезненным хрипом, словно он словил особенно болезненный удар в солнечное сплетение. Он видит свое отражение в очках мужчины: широко распахнутые в удивлении глаза, над ними ужасная, поспешно зашитая рана, под ними глубокие темные мешки.       Проще говоря, он выглядит как кто-то, кто уже одной ногой в могиле.       Мужчина снова цокает языком и разворачивается, что-то бормоча себе под нос и роясь в шкафах, стоящих у стены.       Пока он это делает, мальчик хватает ртом воздух, делая большие, свистящие вдохи. Болит, болит, болит. Он чувствует, как его грудная клетка плачет, кричит, воет, едва ли не ломается и не обваливается.       Но – он помнит, он клянется, он помнит, – есть и более важные дела. Этот мужчина, кажется, врач, а врачи знают о многом.       — Где- — выдавливает из себя он. Этот мужчина должен знать хоть что-то, —Все в'брались? — слова больно произносить. Каждое вылезает из его глотки, оставляя ужасный ожог, расцарапывая его еще больше. Но это не важно. Ему нужно знать.       Мужчина приостанавливает свои поиски.       Его морщинистые руки не движутся.       Серия щелчков заполняет собой тишину в комнате, пока мужчина медленно поворачивает свою голову – так, так медленно, – в его сторону. Его глаза раскрыты невозможно широко, а лицо будто бы разрезается на две части ужасной улыбкой.       — Как интересно, — шепчет он. Голос его высок, и из него сочится мерзкое, гнилое ликование.       Мужчина делает шаг вперед. Мальчик бы очень хотел сделать шаг назад.       — Ты помнишь, — выдыхает он. Его улыбка показывает все его желтые зубы.       Мужчина делает еще один шаг, вытаскивая что-то из кармана. Дыхание мальчика ускоряется.       Теперь мужчина стоит прямо у его больничной койки.       — Совершенно невероятно, — вновь шепчет он. Мальчик отшатывается.       У мужчины изо рта пахнет гнилью.       Он поднимает руку. Игла шприца блестит на свету.       Мальчик открывает рот в тихом подобии крика. Он не может- Это не- Он не может издать ни звука, его голос словно скребется о невидимые стены, что не выпускают его. Больно-       Он пытается сбросить с себя простыни – сбросить себя с этой ужасной, тесной больничной койки, но мужчина хватает его за руку. Его хватка неожиданно сильна. Его ногти впиваются в кожу – жжет, жжет, обжигает.       Игла холодна, жидкость, которую ему вкалывают, еще холоднее, а страх в его венах леденящий.       Слишком яркая, белоснежная больничная палата закручивается перед ним, оттенки белого сливаются друг с другом, плывут к нему, сталкиваются с ним-       Мальчик тонет в них.       Два.       Его первый вдох, если честно, весьма болезненный. Он жжет и царапает его горло. Это неприятно – крайне неприятно, на самом деле.       Комната в целом неприятная. Стены, пол, шкафы, дверь – все они до боли белые. Люминесцентные лампы на потолке делают все только хуже.       Здесь нет окон.       Замок щелкает.       Стальная белая дверь распахивается, пожилой мужчина в лабораторном халате и с зелеными очками, висящими вокруг его шеи заходит внутрь и запирает за собой дверь.       — Здравствуй, Курогири, — говорит он с вежливой улыбкой на лице.       Тут же мальчик морщится. Он знает, что выглядит сейчас крайне грубо, но не может заставить себя беспокоиться о вежливости, потому что это имя кажется ему неправильным.       Оно кажется таким же неправильным, как и эта больничная палата – что-то не так – и заставляет его в панике дышать быстрее.       Оно неправильное, даже дыхание теперь кажется неправильным – болезненное, и он совершенно не знает, почему.       Это не его имя.       — Прошу прощения, — говорит он, слова вцепляются в его горло, царапают, — Но мне кажется, что вы зашли не в ту палату.       Доктор пронзает его взглядом, и внезапно он чувствует себя словно под микроскопом.       — Почему тебе так кажется? — спрашивает Доктор, направляясь к нему.       Мальчик сжимает свою руку, пытаясь успокоиться, отогнать панику, поднимающуюся внутри.       — Меня зовут не Курогири, — говорит он и тут же вздрагивает, задев больное место на руке.       Доктор смеется, беззаботно и небрежно, качая головой.       Мальчик улыбается, и он знает, что это очень странная, вынужденная улыбка. Он не понимает причины смеха – более того, ему кажется, что смеются над ним. Но он не хочет, чтобы мужчине было некомфортно, поэтому он улыбается.       Доктор снова поворачивается к нему.       — Могу ли я тогда спросить, как тебя зовут? — спрашивает он, надевая очки.       — Как зовут? Эм, — Его разум чист, белее даже этой палаты. И пустее. Он пытается расшевелить свой мозг, собраться с мыслями, что угодно. Но ничего не выходит. От выжидающего взгляда Доктора легче не становится. Эти зеленые очки делают его похожим на богомола, смутно хищная улыбка, искривляющаяся на его лице, ни капли не уменьшает его страх. — Я не знаю, — наконец шепчет мальчик, — Мне жаль- Я не-       Доктор делает шаг вперед.       — Тогда, я думаю, имя Курогири тебе вполне подойдет, — говорит он, доставая шприц из своего лабораторного халата, — Но эти остатки прошлой личности весьма раздражают, — он наклоняет голову, — Не двигайся, хорошо?       Мальчик замирает, воздух застрял у него в горле, глаза широко распахнуты и не моргают. Доктор подходит ближе. Он хочет- Ему нужно двигаться, бежать, делать хоть что-то.       Доктор уделяет время протиранию шприца. С каждой секундой его паника растет. Он не может двигаться, он не может моргать, он не может дышать. Знает ли Доктор? Знает ли Доктор, что его взор уже мутнеет? Цветные пятна танцуют в пустой комнате.       Болит, болит, болит-       Танцующие пятна приближаются к нему, закрывают весь обзор.       Последнее, что он видит – зеленый очков Доктора. Последнее, что он чувствует – лед укола.       Три.       Его первый вдох полон необъяснимого отчаяния. Его грудь поднимается и опускается с каждым вдохом, с каждым глотком воздуха.       У него чешется горло.       Теперь, когда он об этом думает, глаза у него тоже чешутся. Он моргает, пытаясь облегчить жжение – ужасное ощущение, которое вызывает эта яркая комната.       Не помогает.       Замок щелкает.       Стальная дверь распахивается, низкий пожилой мужчина в лабораторном халате заходит и закрывает за собой дверь.       Он улыбается. Это вежливая улыбка, хотя и немного натянутая.       — Здравствуй, Курогири, — говорит он, — Рад видеть, что ты очнулся.       Курогири. Да, должно быть, это его имя. Все же этот мужчина, кажется, доктор, а доктора знают такие вещи.       — Здравствуйте, Доктор, — говорит Курогири, опуская голову в легком поклоне.       Улыбка Доктора смягчается, становится немного естественнее.       — Знаешь ли ты, почему ты здесь, мой мальчик? — спрашивает он.       Курогири моргает, хмурится. Он помнит… мало чего.       Совсем ничего.       Это бы пугало, если бы Доктор не ожидал пожимания плечами, которое у Курогири является ответом.       — Я не знаю.       Доктора, судя по всему, это радует куда больше, чем волнует. Он не очень хорошо прячет свое ликование.       Он присаживается на кровать Курогири, ободряюще похлопывает его по ноге. Курогири от этого немного некомфортно.       — Видишь ли, — говорит Доктор тихим, мрачным голосом, — Ты был вовлечен в довольно неприятное... как бы сказать? Происшествие, — он смеется себе под нос, — Герои в наши дни. Некомпетентные, все они.       Курогири бросает в сторону доктора вопросительный взгляд, наклоняя голову.       — Ты слышал о Союзе Уничтожителей? — Курогири узнает это имя, но не показывает, а доктор и не ждёт его реакции — Они атаковали злодея, у которого, подумать только, была накопительная причуда, со всей силы. Вместе с одним из их стажеров, причуда которого могла бы сносить города. И, ну, — Доктор снова смеётся, — Тот злодей доказал, что причуда и правда могла снести город. На тебя по сути свалилось здание, мальчик мой, — Доктор смотрит Курогири прямо в глаза, — То, что ты жив – чудо.       Курогири хмурится, моргает. Здание...       Сильный холодный дождь, хруст гравия под ногами, крики, нужда сделать что-то, что угодно-       Удар.       Он вздрагивает.       Курогири не особо хочет это вспоминать.       Доктор снова хлопает по ноге Курогири, и омывающая его волна отвращения позволяет в какой-то степени отвлечься от... своих мыслей.       — Видишь ли, Курогири, некомпетентность проникла во все сферы нашего общества. Те врачи, они были уверены, что ты мёртв. Ты все ещё здесь только потому что мой покровитель – чудесный мужчина, кстати говоря – был единственным, кто подумал, что стоило бы твоё состояние перепроверить. И, ну, он не мог оставить подростка умирать, — Доктор улыбается, — Ты жив благодаря его доброте. Он дал мне все средства, нужные для того, чтобы спасти тебя.       Курогири моргает.       — Это был очень хороший поступок, — говорит он. На самом деле он почти чувствует себя виноватым. Почему кто-то потратил столько усилий, чтобы спасти... его? Он даже не знает, кто он, и, раз никто не хотел проверить лишний раз, жив ли он, вряд ли он был важен хоть кому-то.       Он игнорирует маленький, жалкий приступ боли в груди, вызванный этой мыслью.       — Могли бы вы... поблагодарить его за меня? Я имею в виду-       Доктор поднимает руку, останавливая его.       — Ты сможешь поблагодарить его сам, мальчик мой. Он сказал мне, что хотел бы поговорить с тобой, когда ты проснёшься.       Мозг Курогири глохнет. Перспектива встречи с этим человеком, разговора лицом к лицу... ужасает, если честно.       Но кто он такой, чтобы отказываться?       — Как думаешь, сможешь идти? — спрашивает Доктор, поднимаясь.       Курогири болтает ногами под простынями. Кажется, в порядке.       —Наверное? — говорит он.       — Держись, — Доктор протягивает ему руку. Курогири притворяется, что не видел, и встаёт сам. Его ноги слабы.       Ощущения очень странные, он чувствует лёгкое покалывание в ступнях, но все же он может это сделать — он может стоять.       Он делает неуверенный шаг, и ещё один, и ещё, и ещё. Радуясь успеху, он едва замечает, как на его лице появляется улыбка.       Когда он поднимает голову, он случайно сталкивается взглядом с Доктором. Доктор тоже улыбается. Но его улыбка почти навязчивая, каким-то образом. В отражении очков Доктора Курогири видит, как улыбка сползает с его собственного лица.       — Прекрасно, — говорит Доктор, ставя перед Курогири тапочки, — Я уверен, что мой покровитель будет рад встретиться с тобой.       Курогири надевает тапочки, пока Доктор открывает дверь, и следует за ним в коридор.       Это очень большой коридор, сам по себе шириной почти с комнату. Тёмный деревянный пол покрыт толстым красным ковром. Двери выстраиваются в два ряда, все из них, кроме одной вдали, закрыты.       Курогири идёт за Доктором по коридору, отставая всего на пару шагов.       Большую часть пути Доктор что-то напевает себе под нос, пока Курогири смотрит вперёд и старается не думать слишком много о том, что совсем скоро встретит человека, который решил спасти его жизнь. Но, когда они проходят мимо единственной открытой двери, Курогири просто не может удержаться и не заглянуть внутрь.       Это полупустая спальня, в которой, кажется, есть только кровать, стол и книжная полка. Маленький мальчик – не старше семи – сидит на кровати. Он поднимает голову, услышав их с Доктором шаги.       Пока он проходит мимо, мальчик смотрит на него до невозможного широкими красными глазами, в которых, кажется, есть искорка сдерживаемого любопытства.       Тут же Курогири чувствует, как часть его тает. Ребенок милый, правда, но также, пусть это и едва заметно, слишком маленький. Иррациональная часть Курогири хочет взять его на руки, потрепать за щечки и сказать, чтобы он больше ел. Главное слово – иррациональная. Он бы ни за что не бросил все и не занялся этим, не будь рядом с ним Доктора. Конечно же нет.       Кстати о Докторе-       — Курогири, — говорит он с расстояния, которое явно больше, чем пара шагов.       Курогири улыбается ему и надеется, что Доктору не покажется, будто он морщится. Он даже не понял, что перестал идти.       Он еще раз быстро смотрит на мальчика с, как он надеется, дружелюбной улыбкой, показывает ему язык и скрещивает глаза. На его лице начинает расползаться улыбка, и Курогири не может удержаться от теплого смеха. Он машет мальчику на прощание и бежит вслед за Доктором.       — Упс, — говорит он, идя за ним на расстоянии ровно в один шаг, — Извините за это, — в его тоне явно слишком мало уважения, но Курогири это не волнует.       Доктора, однако, это очень волнует, если судить по тому, как он смотрит на Курогири. Этот взгляд заставляет Курогири желать, чтобы упавшее на него здание довело свое дело до конца. Но, как он думает, улыбка ребенка стоила того.       Наконец, пройдя несколько поворотов, они подошли к концу коридора. Там их ждали идеально отполированные двустворчатые двери, сделанные из самого дорогого на вид дерева, которое только видел Курогири, что, по идее, довольно странная мысль. Он явно не видел достаточно дверей, чтобы сравнивать.       Доктор трижды громко стучит в двери, и они распахиваются словно сами по себе. Он вводит Курогири внутрь и закрывает двери за ними обоими.       Стены комнаты заставлены книжными шкафами, которые тянутся от пола до потолка, с которого свисает люстра. Посреди комнаты находится большой стол, сделанный из, как ему кажется, того же дерева, что и двери. Перед столом стоят два больших кресла, а позади него – мужчина. У него белые кудрявые волосы, а улыбка на его лице вызывает у Курогири мурашки.       — Здравствуйте, Уджико, Курогири, — говорит он, жестом приглашая их сесть за другую сторону стола.       Кресла кожаные и, как оказалось, из тех, в которые проваливаешься через несколько секунд.       Мужчина наклоняется вперед и улыбается Курогири.       — Курогири, — говорит он, кивая.       — Здравствуйте... — говорит Курогири, неловко замолкая. Оказывается, он не знает, как зовут его собеседника.       Мужчина, к счастью, тут же понимает, почему Курогири замялся.       — Публично я известен как Все За Одного.       Курогири заставляет себя улыбнуться и кланяется так хорошо, как только может сидя, и старается игнорировать тревожные звоночки подобного имени.       — Здравствуйте, Все За Одного, — он ерзает руками под столом, — Я хотел, эм, поблагодарить вас за... все. За то, что спасли меня.       Все За Одного смеется и отмахивается.       — О, не стоит благодарить меня за это, Курогири.       — В смысле, это должно было стоить-       — Стоимость не проблема, — перебивает его Все За Одного. Курогири не может не думать о том, какой он, должно быть, богатый.       — И все же, — Курогири вновь кланяется, — Я перед вами в большом долгу.       Все За Одного улыбается шире.       — Я просто рад видеть тебя здесь, — говорит он, — Как ты себя чувствуешь?       Курогири моргает.       — Нормально, — на самом деле, если подумать, это довольно странно, учитывая, что он проснулся считанные минуты назад после, вероятно, множественных длительных операций.       — Рад это слышать, — говорит Все За Одного, — Уджико – мастер на все руки.       Доктор мычит.       Все За Одного поворачивается назад к Курогири.       — У тебя уже есть планы? Как собираешься вновь встать на ноги, вернуться к своей жизни?       Курогири замирает. Его руки не двигаются. Он даже не подумал...       Он даже не помнит свою жизнь.       — Он не помнит, — встревает Доктор, просто ужасно пряча свою улыбку.       Курогири пытается улыбнуться Все За Одного, но он знает, что получилось больше похоже на гримасу.       — Ах, — говорит Все За Одного, откидываясь назад, — Ну, в таком случае, — он поворачивается к Курогири, — Если хочешь, мне нужна кое-какая… помощь в моей работе. Только если ты согласен, разумеется. Но я могу предоставить жилье, еду, и, как ты прекрасно знаешь, медицинские услуги. А также…       Он продолжает, но Курогири уже перестал слушать. Этот человек – человек достаточно добрый, чтобы спасти незнакомца от смерти – предлагает ему то, что покроет все его основные нужды. Он знает, что нужно соглашаться, ему не надо даже думать об этом, но…       — Прошу прощения, но не слишком ли это? — спрашивает Курогири тут же, как Все За Одного замолкает, — В смысле, я просто… — Он пожимает плечом. Он просто какой-то ребенок, который, по идее, должен был быть мертв. Он просто кто-то, о ком могут волноваться только незнакомцы. Он просто…       Все За Одного мотает головой, улыбаясь.       —Ты – тот, кто нуждается в помощи, Курогири. И я здесь, — он делает паузу, — Чтобы помочь таким, как ты.       Улыбка расползается по лицу Курогири медленно и неуверенно, но все же пока что она самая широкая за весь день.       — Спасибо вам большое, — выдыхает он, сгибаясь в поклоне в, наверное, уже миллионный раз.       — Ну право слово, Курогири. Хватит меня благодарить. Я хочу тебе помочь.       — Разумеется, — говорит Курогири, стараясь выглядеть хоть немного более собранным.       — У меня есть одно условие. Как я уже сказал, публично я известен как Все За Одного. Однако есть избранный круг лиц, зовущих меня "Сенсей". Так как ты будешь работать непосредственно под моим началом, я хочу, чтобы ты тоже так меня называл.       Курогири кивает и решает просто игнорировать все имена Сенсея, потому что каждое из них звучит как свой собственный тревожный звоночек.       — Конечно, Сенсей.       — Чудесно, — говорит Сенсей и тянется к чему-то под столом. Через пару секунд он протягивает Курогири стопку сложенных одежд, — Надень это. Просто хочу убедиться, что с твоей мелкой моторикой все в порядке. Это будет твоей униформой. Считай это своей первой задачей от меня, — он подмигивает.       Курогири берет одежду и просматривает ее. Она официальна. Классические рубашка и брюки, жилет, галстук, все выглажены.       — Ванная находится... — Сенсей замолкает. Курогири, уже стоя, надевает брюки под больничный халат и застегивает ширинку. Они на удивление хорошо сидят, к тому же, сделаны из более приятного на ощупь материала, чем тот, к которому, согласно его подсознанию, привык Курогири.       Когда Курогири поднимает голову, Сенсей решительно смотрит на стол, закрывая глаза одной рукой. Все его лицо покраснело.       — Господи, Уджико, — говорит Сенсей, и в его голосе уже не слышно прежней доброты. Из каждого слова сочится едкое отвращение, — Просто перезапусти его уже. Что это была за хуйня.       Курогири замирает, смотря то на Сенсея, то на Доктора.       — Что-       Доктор двигается быстрее, чем должен двигаться вообще кто-либо его возраста. Секунда, и он сидит на стуле, наблюдая за ним с отстраненным весельем. Другая, и он рвется вперед. Он хватает больничный халат Курогири в кулак, прямо за шеей, и тянет.       Курогири издаёт испуганный вскрик, пятясь назад, но его прерывает что-то ледяное, упирающееся ему в руку. Он чувствует, как оно протыкает кожу, он чувствует, как оно втекает в его вены, заставляет неметь... все.       Доктор медленно опускает его на землю. Он кладёт Курогири на холодные половицы. Курогири пытается говорить, пытается кричать, потому что- почему? Почему он? Почему сейчас? Почему, почему, почему?       Он не издаёт ни звука.       Доктор наклоняется над ним, смотря на него через свои зелёные очки с той гнилой улыбкой. Курогири смотрит в ответ с, как он знает, ужасом в глазах.       Доктор тянет к нему руку. Курогири хочет отшатнуться от руки больше, чем что-либо ещё, но он не может, он не может, его тело не-       Он может только смотреть, как рука доктора опускается к нему.       Доктор медленно, до невозможности нежно проводит палец от брови Курогири к его скуле, закрывая одно его веко.       Потом, тем же тошнотворно нежным движением, другое.       Как трупу.       И Курогири, лёжа на холодном, холодном полу, даже через удушающий туман в его сознании не может не думать, что все это ужасно знакомо.