Гранатовое благоразумие

Я понятия не имела, сколько уже шла вперёд. Вокруг — ни дерева, ни здания, ничерта. Ровная серая гладь, куда ни посмотри, расстилалась до самого горизонта и даже дальше; не было привычных Земле искривлений того самого горизонта, из-за чего казалось, что я попала в низкопробный монохромный плоский мультик. Почти как история Кролика Роджера, только без вкраплений цвета… Или это я была мультяшкой, которую занесло в серую реальность? Мир после атомного взрыва. Никакого Чернобыля. Никакого Сталкера. Ничегошеньки, за исключением серого пепла и Пустошей, бесконечных, как космос или человеческая глупость. И я — капля краски, движущаяся сквозь это ничего. По старой памяти я забирала немного вправо, пока шла вперёд. Простой расчёт: если идти ровно, не имея при этом никакого ориентира, то в итоге ты начинаешь делать дугу в ту сторону, которая у тебя нерабочая. Я была правшой, так что начала бы кружить слева, вот и приходилось компенсировать. Пейзаж вокруг не менялся. Серое-серое-хмарное. Пустота с облачками пушистого праха, что поднимался возле моих ног при каждом движении. Ни ветерка. Я могла бы ориентироваться по собственным следам, однако, когда пепел оседал, оказывалось, что за мной остаётся та же девственная, нетронутая гладь серой бесконечности. Пустоши. Живым тут не место. Хотя бы потому, что живой здесь сойдёт с ума, если задержится надолго… или потеряет себя, свою личность, свои воспоминания. Я знала, что меня это не коснётся: и раньше, ещё в прошлом мире, я ходила по Серым Пустошам, пускай только в своих снах. Они не трогают тех, кто отмечен Самой; как иначе тогда нам работать? Сейчас же, помимо Её благословения, меня защищал Обол. Золотой яркой звёздочкой он сиял у меня на груди. Как Данко, я могла поднять его, сжав в кулаке — и свет Обола разошёлся бы на многие километры в разные стороны, заполняя собой Пустоши. Привлекая ко мне внимание… кого-то. Кого только? Я знала, что Смерть смотрит на меня; в конце концов, Пустоши были её миром, её вотчиной. В каждом кубометре воздуха — её стерильность, холод, её присутствие. Её взгляд я ощущала клетками своего тела; атомами, из которых я состою. Казалось, что Смерть проникла внутрь меня на совершенно ином уровне, пересчитала каждую звёздную пылинку, из которых я состою, взвесила моё сердце, подобно Анубису… и вынесла приговор. Но я всегда была, словно у неё на ладонях. Чего теперь-то страдать. Злость на свою Покровительницу, решившую использовать моих новых близких людей для чего-то, давно прошла. По ощущениям — где-то на третьем или пятом километре унылого медленного движения вперёд без цели или какой-либо идеи. Вечность, обнимающая со всех сторон, мало подпитывала злость в моей душе; тишина, давящая на уши, выбивала своей тяжёлой ватой любые мысли. Я шла и шла. Не дышала. Не сглатывала. Не останавливалась. Просто двигалась вперёд, не открывая рта, чтобы не наглотаться лёгкого праха. И понимала, что, пока я совсем не остыну от своих чувств, с Самой мне не встретиться. Это был её дар своей послушнице, пожалуй. Я и сама понимала, что в моих эмоциях нет ничего полезного; под влиянием гнева люди никогда не делают ничего хорошего. Слова становятся слишком резкими, действия — слишком агрессивными. Можно кого-нибудь обидеть или притянуть к себе проблемы, которых не было бы, оставайся ты в ровном расположении духа. Злиться при встрече с Самой — всё равно, что тыкать палкой в спящего динозавра. Небезопасно, как минимум. Пустоши забирали у меня гнев, вытягивали его по капле, лишали меня сил, чтобы злиться. В какой-то момент я поняла, что иду по пеплу не одна: рядом со мной неслышно шагала женщина, белая, словно её нарисовали на офисной бумаге. В этот раз Сама была как будто ненастоящей. Никаких теней на фигуре, никаких оттенков цвета. В монохромный мир её белая, но почему-то не плоская фигура встраивалась изумительно. Я рядом с этой белизной сама себе казалась лишним элементом, который нужно как можно скорее… удалить. Живым не место в Серых Пустошах. Я была живой. Всё верно. Я остановилась. Смерть замерла рядом со мной, по правую сторону. Молчаливая, равнодушная, спокойная, как гладь озера в безветренный день. Я повернулась к ней. Она — ко мне. И приветственно склонила голову, смотря на меня молочно-белыми глазами без разделения склеры, зрачка и радужки. Белое полотно… чистое, как судьба новорождённого. — Зачем? — спросила я, когда прах у наших ног улёгся и больше не мог залепить мне рот. Пришлось подождать, конечно… но, честно говоря, в Пустошах не было времени — ничего не было. Так что мы могли стоять хоть целую вечность, пока пепел уляжется. Смерть склонила голову, смотря на меня молоком. Волосы у неё были длинные, но обстрижены криво, из-за чего смотрелись неряшливо. Подул ветер. Это меня удивило настолько, что я заозиралась; ничего вокруг, естественно, не появилось, всё тот же серый пепел окружал меня со всех сторон. Ветер взметал пышные лёгкие облака, и вокруг нас с Самой начало нарастать огромное пыльное торнадо. Я повернулась к Смерти и увидела, что кожа и мясо слезает с неё пластами. Ни крови, ни каких-либо других жидкостей, ни вкрапления цвета: кость внутри оказалась такой же стерильной и белой, как и тело. Шматки плоти падали в пепел, засыпались им, исчезали из поля зрения в одно мгновение. Из праха вокруг, вертящегося торнадо, на костлявые плечи Самой легла накидка — жнеческая мантия, такая, которую представляют люди. Глубокий капюшон скрыл под собой белизну голого черепа; из темноты на меня скалилась ничем не прикрытая челюсть. В глазницах зажглись голубые огоньки — словно болотные фонарики, готовые увести тебя в глубину трясины, чтобы ты нашёл там свой конец. Голубой сменился на зелёный, красный, жёлтый. Жёлтым и остался. Смерть пододвинулась ближе ко мне. Фигура её росла и становилась выше человеческой, выше меня — больше двух метров точно, когда Сама наклонилась ко мне, вглядываясь жёлтыми огнями в мои глаза. Злости во мне уже не было. Только усталость: ну что ещё от меня требуется? Что мне нужно сделать, чтобы это прекратилось? Что я должна сделать, чтобы Чарли и Майк, — двое ни в чём не повинных людей, которым просто не повезло оказаться рядом со мной, — продолжили свои жизни, а не оставались в костлявых объятиях? Я опустилась на колени и склонила голову. — Что от меня нужно… Госпожа? Смерть молчала. Я подняла взгляд на неё, и сразу же зажмурилась от страха за свою жизнь: в руках Сама держала косу. Лезвие было длинным кривым полумесяцем, древко — рассохшейся старой ветвью. Смерть замахнулась, лезвие тоненько свистнуло и прошло сквозь меня. Боли не было. Ничего не было. Я рискнула и открыла глаза. На лезвии висела… я. Моё старое тело, старое воплощение. И это испугало меня до глубины обнажённой в Пустошах души. Нет, нет, нет! Если она заберёт… если она заберёт у меня это воплощение, то я же ничего не вспомню! Это… это будет конец. Совсем конец, без возможности даже понять, чего ты лишился. Я даже вспомнить не смогу… что я не смогу вспомнить? Об этом я и говорю! Я попыталась встать с колен, но не смогла: в мои ноги вцепились чужие ледяные пальцы. Руки высунулись прямо из наста пепла и удерживали меня на месте, пока Сама перед моими глазами рассматривала безвольное тело на своей косе. — Не надо, — прошептала я. — Пожалуйста… В голове у меня — блаженная пустота в том месте, где раньше были воспоминания. Словно по готовому карандашному рисунку прошлись ластиком, и в итоге остался длинный белый след. Деталей не хватало, ничего не хватало. Из памяти вынули самое дорогое. — Разве тебе не легче? — услышала я. — Без этих воспоминаний. Мне не было легче. На самом деле, осознание того, что я ничего не помню о своей прошлой жизни, вызывало у меня панику. Мне казалось, что моё существование началось чуть больше полугода назад — и эта мысль до того пугала, что я даже дышать не могла. Серый пепел вокруг нас клубился, в нём мелькали лица, руки, фигуры давно ушедших существ. Люди, животные, растения… Пустоши принимали и переваривали всё, чтобы в итоге изрыгнуть из себя прах. Потом этот пепел становился всё легче и легче… чтобы в итоге стать невесомым, подняться к светло-серым небесам Пустошей и начать формировать из себя новые души. Они, подвешенные где-то под плотным облачным покрывалом, росли и росли… чтобы в итоге выйти в жизнь, и начать свой цикл заново. Сама склонила голову и посмотрела на меня. Огонь в глазницах черепа был ярким, как два крошечных лимонных солнца. — Нет. Нет, не легче. Смерть кивнула и сняла моё тело с лезвия косы. Сама была настолько огромной, что я-прошлая умещалась у неё на ладони. Затем Смерть сжала кулак. Сердце у меня замерло: нет, как же так? Как же… она не сделает этого. Не сделает ведь? — Пожалуйста, — проскулила я, схватившись за свой Обол; раскалённая монета жгла ладони. — Пожалуйста, Госпожа. Смерть выдохнула. Этот мощный поток воздуха сдул серое торнадо. На секунду мне показалось, что пепельное облако заметёт меня с головой, и останусь я в Пустошах навсегда, перевариваемая и опустошаемая ими… — Договор. Я открыла глаза. Смерть стояла рядом со мной на коленях, напротив, так близко, что я могла бы коснуться савана Самой. Моё воплощение всё ещё было в её руках, прозрачный призрак моей прошлой жизни размером с мышонка. Сама протянула мне руку, и я, подавляя внутреннюю дрожь, взяла… себя же. Призрак впитался в мои пальцы; едва я его коснулась — и на место пустоты в голове вернулись любимые, важные воспоминания. Вернулась моя прежняя жизнь, полная хорошего и плохого, счастья и горя. Моя. — Договор, — эхом повторила я, понимая, что выбора мне и не дают. — Что нужно сделать? Вокруг нас снова была безмятежность Мира Посреди. Ровное плато серой бесконечности. Идеальный горизонт, нарисованный по линейке. Сама подняла руки, вцепилась костлявыми пальцами в чёрный саван на груди и разорвала ткань. Под ней были белоснежные, словно ненастоящие рёбра. За ними, под защитой кости, вместо сердца пульсировали монеты. Оболы. Чем пристальнее я вглядывалась в них, тем мне казалось, что монет под рёбрами у Самой больше. Сначала это был один Обол, потом мне привиделось два, три, четыре… в конце вся грудная клетка Смерти была залита сиянием цвета, который я, даже если бы очень постаралась, не смогла бы описать. — В том мире нарушен баланс. — Я должна его восстановить?.. Смерть выдохнула. — Не сможешь. Никто не сможет. Процесс идёт сам. Ты должна лишь подтолкнуть. Она просунула костлявые пальцы прямо себе в грудину и вытащила одну монету. Отдала её в мои руки и закрыла сияние иных Оболов чёрной тканью. Я повертела монету в пальцах. На одной стороне был изображён парящий орёл, на другой — какой-то растительный узор, листья. Ничего примечательного, мой Обол выглядел более таинственно. Эта же монета скорее напоминала сувенир, который продают в конце экскурсии по интересному месту. Монета вспыхнула и пропала из моих рук. Я ощутила, что она, тем не менее, остаётся со мной — просто на ином уровне. — Почему Чарли и Майк? — спросила я, набравшись смелости, чтобы взглянуть на череп Самой. Но передо мной уже был не скелет, а та белая девушка. Она прикрыла обесцвеченные ресницы, совсем по-человечески поджала губы и склонила голову. — Договор. Выполни моё задание, и я дам тебе выбор. — Выбор?.. Какой? Она взглянула на меня. Глаза у Смерти больше не были молоком. Теперь я смотрела в удивительно знакомые, родные, любимые радужки. Карие, с искрами золота и зелени. Как у моей… — Они или она, — сказала Сама. Она моргнула — и вместо любимых глаз я снова смотрю в чужую белизну. Равнодушную до моих мыслей и чувств. Смерть поднялась с колен. Мертвенно-холодные руки, удерживающие меня, медленно втянулись обратно в пепел, словно их никогда не было. Не удостоив меня даже прощальным взглядом, Сама отвернулась и пошла вперёд, словно бредя в никуда. — Мужчины вернут подобие жизни. Придут они в себя или нет — решать тебе. Я сглотнула. Одно моргание — и в Серых Пустошах я снова в полном одиночестве. Они или она. Нет. Не может быть такого, чтобы… это слишком жестоко. Я не смогу… не смогу выбрать. Просто не смогу! Они или она. Я ничком рухнула на мягкую перину праха Пустошей и, зарывшись лицом в вездесущий пепел, закричала. Серые хлопья сразу же забились в нос, залепили рот, закрыли глаза. Оглушённая, задыхающаяся, я продолжала кричать. И с этим же криком вскочила с кровати в доме Калленов, несказанно перепугав вампиров. Жадно глотая пахнущий хвоей воздух, я никак не могла надышаться и принять своё возвращение в реальность. Позже Карлайл и вовсе принёс не благую весть, а чуть ли не проклятие: без сознания я была практически пять дней. И, естественно, всё это время я совсем не дышала. Состояние моё эти дни было таким же, как у Чарли или Майка. Тело, застывшее по времени; пчела, попавшая в смолу. Сердце билось ровно, но на этом нормальности тела заканчивались. На новость о том, что Чарли и Майк должны теперь вести себя, как обычные люди в коме, Карлайл вздохнул с хорошо видимым облегчением и сразу же уехал в клинику. Нервничающий Эммет, — с чего-то карамор решил, что это он виноват в моём попадании под призрачную машину, — объяснил, что клан чуть было не снялся с места, когда я оказалась в том же состоянии, что и двое важных для меня мужчин. — Пошли неудобные вопросы от сослуживцев Карлайла, — криво ухмыльнулся Эммет. — Так что ты очень вовремя очнулась. И хорошие новости принесла. — Всегда рада быть почтовым голубем потустороннего мира, — пробормотала я на это. — Какие ещё новости? Их было не так много; ну так и я не месяц провела без сознания, а всего пять дней. Элис и Джаспер за это время делали домашние и классные задания вместо меня, так что я даже от программы не отстала, да ещё и умудрилась нахватать высших баллов по разным предметам. Мелочь, а приятно. Эсме и Розали пока не вернулись из своей поездки по Америке. Эдвард предавался меланхолии и, как шёпотом признался мне Эммет, проводил ночи, наблюдая за мной. От этой информации мне стало не по себе. С одной стороны: привет, канон и наблюдающий за Беллой вампир. С другой — ну его к чёрту такое внимание, это же крипово до ужаса! Ещё в моей реальности на форумах велись ожесточённые обсуждения того, насколько это стрёмно в исполнении кого угодно, не только вампира. Фирменный маньячизм! Элис и Джаспер в эти дни уехали куда-то, причём инициатором этой поездки была провидица. Вернулись они буквально за день до моего пробуждения, причём с «горой непонятного барахла», по словам Эммета. Я же, когда увидела привезённые парочкой эльфов вещи, только глаза закатила: Элис купила кучу чаёв с разными вкусами, очень красивый ловец снов, ароматические палочки, крошечные резные тотемы из дерева и камня… и ту самую монетку с орлом и растительным узором. — Эта? — не удивилась моему интересу провидица. — Нашла, пока мы с Джаспером ходили по индейским лавочкам. Валялась на дороге, а в будущем я увидела, что монета тебя заинтересовала… короче этот разговор увидела, но дальше — пустота. Что со штучкой не так? — Похоже, это то же самое, что и мой Обол. — Хм. Интересно. Джасперу опять нужно будет кусать монетку? — я улыбнулась, и вампирша отзеркалила выражение моего лица. — Вообще, знаешь, найти её было довольно сложно. Мы объездили три штата и пятнадцать резерваций, прежде чем она мне попалась. На индейцев я насмотрелась на год вперёд, знай это. Так что благодари! Элис завалилась ко мне на кровать и блаженно вытянулась, хитро поглядывая на меня из-под ресниц. Короткие волосы топорщились во все стороны, словно провидицу ударило током. — Благодарю. Иметь карманного предсказателя, оказывается, крайне удобно. Она сморщила нос. — А то. Этот Обол я убрала в ту же шкатулку, — её из дома мне принесла Элис, — в которой хранилась первая монета с изображением якоря и Медузой. Наверное, эти рисунки что-то значили, однако копаться в местном полуживом Интернете и искать значение символов я не видела никакого смысла. Медуза и якорь, орёл и падуб, он же остролист. Просто навскидку выходило, что первый Обол должен достаться женщине, — это я решила из-за Медузы, — а второй мужчине, — потому что падуб считался именно «мужским» растением. Но углубляться в это?.. Может и придётся, кстати. Если меня будут торопить с тем, чтобы отдать Оболы. В ночь после моего пробуждения я так металась, что сбила всё бельё к ногам и выгнала из кровати Элис — вампирша лежала со мной просто по привычке. Джаспера рядом не было, потому что он отправился на очередную охоту. Элис пришлось фиксировать мне руки, чтобы я не навредила самой себе во время сна. Видение было ясным, будто всё со мной происходило наяву. Я была девочкой. Или девушкой, но молодой. Длинные тёмные волосы, по-цыплячьему тонкая шея, большие оленьи глаза и широкий рот. Радужки тёмные, настороженные, как у кролика. Запястья хрупкие: одно неосторожное движение — и сломаешь. Я рылась в мусорке… потому что мне ужасно, до сведённого живота хотелось есть. Попытка украсть что-то с прилавка до этого провалилась; я получила по рукам, и, кажется, этот удар всё-таки сломал моё сахарное запястье… кости у меня были ломкими, сколько я себя помнила. Неудивительно. Особенно если учитывать, что дома всегда была выпивка, и не всегда — еда. Какой-то звук заставил меня насторожиться. Я нахмурилась, подняла голову… и в конце тёмного проулка, прятавшего свои полные объедков мусорки, увидела трёх людей. Они были красивыми, такими красивыми! Высокий мужчина с широкими плечами, ослепительная блондинка, уютная коренастая брюнетка. Таких красивых, невероятных людей я никогда не видела; казалось, что даже кожа у них сияет. И одежда была дорогой… я умела определять стоимость одежды; пришлось научиться, чтобы не обворовывать тех, кто сам мог нуждаться. От вида этих прекрасных людей мне стало стыдно. Я отступила за мусорку, чувствуя себя жалкой и ничтожной. Посмотрела на свои ногти, под которыми были чёрные полоски грязи… маленькая дрянь — верно меня называл отец. Наверное, он сравнивал меня с такими же прекрасными людьми, как те, которых я увидела… На этом сон прерывался. Как это всегда бывало после подобных видений, я проснулась разбитой, словно вообще не спала. В отличие от девочки, — язык у меня не поворачивался называть её «девушкой», говоря откровенно, — из сна, я «прекрасных людей» опознала без проблем. Эммет, Розали, Эсме… учитывая, что женская часть этой компании была где-то далеко, я подошла к единственному доступному элементу и пересказала свой сон. — И что? — поднял брови на мой рассказ карамор. — У меня и раньше были вещие сны… не настолько реалистичные и детализованные, стоит заметить, — уточнила я в ответ на прищур охотника. — Может, созвонишься с Розали и Эсме? Встретишься с ними, может, помощь понадобится. Тяжёлая артиллерия, понимаешь. — Хе. Так меня ещё никто не называл. — То ли ещё будет. Эммет покинул гнёздышко Калленов; я видела, как Элис разговаривала с братом, передавая ему какие-то свои, пророческие наставления, но расспрашивать ни о чём не стала. Устала я от этого всего, если честно. Силы мои были на исходе, что физические, что моральные. Выловив Эдварда, я упросила его сыграть что-нибудь на фортепиано. От мелодий, извлекаемых клавишными, мне всегда становилось легче. По памяти я воскресила одну из своих самых любимых композиций, и Эдвард, подхватив её, — читерская вампирская память! — начал наигрывать успокаивающие музыкальные переливы. К нам присоединился Джаспер, потом подползла Элис с этюдником. В голове у меня были мрачные, неприятные мысли: они или она, они или она. Устав, я положила голову Эдварду на плечо. И только когда вампир замер, обрывая мелодию на яркой высокой ноте, поняла, что сделала. — Прости, — выдохнула я, закрывая глаза, но не поднимая голову. Это был далёкий, практически забытый жест, родом из позднего детства. У меня был друг-мальчик, с которым мы сидели на английском. И я клала ему так же голову на плечо; ничего романтического в этом жесте не было, просто частичка домашнего настроения и приятной тихой близости. Удивительно, что Эдвард, который поначалу казался мне не более чем раздражающим элементом в моей новой жизни, в итоге стал ощущаться, как тот самый друг из далёкого прошлого. Сколько я не виделась с тем парнем, десять лет? Получается, что да… или чуть меньше. Но всё равно достаточно, чтобы обычный жест всколыхнул целое цунами памяти болезненно-сладкой, сжимающей сердце ностальгией. Эдвард хмыкнул и продолжил жать на клавиши. — Нормально. Элис рисовала, Джаспер просто наслаждался мелодией и в меланхолической задумчивости посматривал в потолок. Наверное, майору была приятна атмосфера: тихое, расслабленное нечто, обволакивающее сознание и душу, дающее короткую передышку между моментами отвратительной, ослепляющей боли жизни. Они или она. Они или она. Эта мысль крутилась у меня в голове, как заевшая пластинка. Они или она? Как могу я выбрать? Как могу я хотя бы посметь попробовать сделать выбор? На двух чашах одних весов люди, важные для меня. Ставшие важными. В расслабленной позе Джаспера появился намёк на напряжение, потом мужчина посмотрел на меня. Бедный майор, вынужденный читать людей и нелюдей, словно открытые книги. Куда там Эдварду с его прослушкой мыслей; эмпатия — вот истинное проклятие. Особенно такая, которой боги наградили Джаспера. Он ведь чувствовал каждую эмоцию, словно свою. Как Джаспер рассказывал, — разговор наш вёлся шёпотом под покрывалом ночи, когда любые тайны стряхивают с себя флёр значимости и становятся обычными фактами простой жизни, — порой сила чужих эмоций настолько ошеломляющая, настолько концентрированная, что он терялся в ней. Терял себя, не понимая, где его собственные эмоции. В каком уголке агонизирующего от чужих чувств сознания ему искать себя? В этом они с Элис были похожи. Провидица утопала в своих видениях, словно её выкинули в бесконечный океан пространства вариантов без какой-либо подготовки и без надежды на то, что вампирша когда-либо выплывет. Джаспера окунули в бочку чужих чувств, порой забывая давать вдохнуть, чтобы он осознал, что внутри него самого. Два эльфа зацепились друг за друга, вытягивая и поддерживая, пытаясь дать хотя бы видимость нормальной жизни. Где-то их вытаскивал Эдвард, где-то внезапно помогала я, — как сказала Элис, моменты, когда она ничего не видит, стали отрадой для её уставшего разума; хоть они и пугали провидицу поначалу, теперь Элис находила определённую прелесть в пропадавших на время видениях, — где-то эльфов спасали Каллены со своей поддержкой и заботой… однако эта парочка всё равно оставалась наедине друг с другом; это была связь другого уровня. Понимание другого уровня. Которого мне с ними, наверное, никогда не достичь. Или… Или всё же… Лёжа в постели, восстанавливаясь после своей прогулки по Пустошам, я думала. О том, что, возможно, потеря себя, которую я пережила по желанию Самой… немного похожа на то, что ощущают эльфы. — Это не «немного похоже», — прошептала Элис мне на ухо, словно прочитав мои мысли. Но, конечно же, она этого не делала; всего лишь взглянула на минуту вперёд и увидела, как я у неё спрашиваю про это; как я рассказываю о произошедшем; что я говорю. Элис приподнялась и взглянула на меня. Глаза у неё были яркими, золотыми. И бликовали, ловя лунный свет, как у кошки. — Это то же самое, колокольчик.