Неудачно разложенный пасьянс, или Ликбез по закоулкам памяти

Диваны в коридоре на удивление уютные, отдающие пылью и многолетним потом. Подлокотники обиты податливым шоколадным плюшем, на одной из спинок виднеется сделанная ручкой надпись: «Пора домой». На придвинутом вплотную журнальном столике — забытая кем-то папка. Забита доверху мятыми распечатками — судя по всему, культурология, хотя почерк практически нечитаемый. Одна из сидящих без угрызений совести спихивает папку на пол, кладёт на её место свой рюкзак. Другой, видимо, более педантичный, просовывает пластиковый кармашек в подставку под столешницей. Третий, энергично двигая челюстями и не обращая внимание на всё остальное, приканчивает купленный в ларьке внушительный сэндвич. Четвёртая, сидящая с краю, властным и родительским каким-то взглядом окидывает своё окружение. Разносится по коридорам мелодичная трель: звонок предвещает начало урока. Рассасывается по кабинетам раздражающе-шумная мелюзга, в них же чинно скрываются учителя. С каждым ушедшим человеком набирает силу эхо, своевольно перекатываясь в воздухе, прыгая от стенки к стенке, завывая в приоткрытых окнах, уносясь дальше по лестничным пролётам. Соседи же по дивану, завершившие свои дела, начинают понемногу бродить взглядами по пыльной плитке в поисках новой точки фокуса. Пора начинать. — Ребят, есть у кого-то интересный вопрос для клуба? «Клуб» — это, конечно, слишком сильно сказано. Маловато людей, да и единой темы обсуждения нет. Но, даже если так, то его членам самую малость по фигу: звучит же хорошо. Да и сошлись в итоге на том, что вся эта лабуда только понижает интерес; меньше ответственности — меньше скуки. Собираться каждый обеденный перерыв на одних и тех же диванах, болтать о самых разных вещах, начиная с несделанной домашки и заканчивая последними трапезами маньяков — чем не развлечение? А раз так, то и официальности никакой не надо. Правда, вопросы для недо-дискуссий придумывать запарно: вдохновение приходит не всегда, а «одноклубники» не особо помогают. Вот и сейчас, по-видимому, будет так же. — М-м, не-а. — Нету. — Придумай ты, а я отвечу. Сидящая с краю раздражённо выдыхает, затем, снова взяв себя в руки, прикладывает палец ко лбу, жмурит глаза, размышляя, что бы такого спросить. Хотелось одновременно заставить остальных задуматься и о конкретном, плотском, и о более абстрактном, при этом не слишком сально-сентиментальном. Только как это объединить, и — что ещё важнее — сделать это так, чтобы ответить смог каждый? Наконец в голове щёлкает, четвёртая поднимает голову и задаёт вопрос: — Кем бы вы хотели быть: преступником, которого никогда не поймают, или жертвой, которую никогда не опознают? Губы невольно расползаются в самодовольной улыбке, будто справился с чем-то, что не каждому под силу. Реакция ожидаема: «одноклубники» синхронно состраивают уважительно-удивлённые мины — приподнятые брови, хмыканье на выдохе — затем так же синхронно расслабляются. Третий издаёт короткий смешок. Потом все, как по команде, повторяют ранее сделанный сидящей с краю жест: прижимают указательные пальцы ко лбам, так, что кожа белеет, устремляют взгляды ко всё той же запыленной плитке, постукивают пальцами свободных рук по столу или подлокотникам диванов. Первым из оцепенения высвобождается третий; отняв палец ото лба (между бровей осталось овальное пятно), он твёрдо объявляет: — Я — точно преступником! В ответ на это первая недоумённо поднимает брови, спрашивает, повернувшись к третьему: — Это почему же? — А неизвестным преступником быть интереснее, — пожимает плечами третий, — и говорят о тебе больше. Да и не дам я себя жертвой сделать так-то. — От тебя другого не ожидали, — парирует первая, кривит рот в усмешке, но никто не обижается: все привыкли считать эти её высказывания за умелую шутку. — А ты будто хотела бы быть жертвой? — третий, также не желая отставать, наклоняется поближе ко первой. — А вот хотела бы, — фыркает та, поводя плечами, — не стала бы я людей убивать. — Чтобы преступником быть, не обязательно людей убивать, — резонно замечает третий. — Ну всё, хватит, — останавливает перепалку четвёртая, затем поворачивается к молчавшему до сих пор второму: — А ты что думаешь? — Я бы тоже выбрал быть преступником, — ещё немного подумав, отвечает тот, — на жертв как-то всегда меньше внимания обращают, да и не особо хочется быть известным за счёт такого образа, он, знаете, немножко пассивный. — Во-во, — соглашается третий, потом обращается к сидящей с краю: — А ты, наверное, уж точно выберешь преступника? Вновь пришлось на время задуматься, и почему-то в этот раз поиск ответа оказался сложнее, чем представлялся, когда она задавала вопрос. Посоображав с минуту, четвёртая сказала: — Думаю, мой вариант — это жертва. — С чего бы это? — искренне удивляется третий. — Не знаю, — пожимает та плечами и вновь улыбается. — Мистики больше.