Снежки в окно

༺༻

Шопен клюет носом над строчкой и вовремя просыпается, едва ли не стукнувшись лбом в раскрытую книгу. Время давно переваливает за полночь, в доме стоит заснувшая тишина, и только в одной из комнат продолжает гореть свеча. Где же этого черта носит только! Фредерик протирает глаза и продолжает попытки чтения. «…Касательно постановки «Гамлета» они не со всем соглашались с Вильгельмом…». А придет ли он вовсе? «…Кое в чем он уступал, но большей частью отстаивал свое мнение…» Обещал же ведь, так что навряд ли должен бросить: он человек слова. Вот только этот человек слова опаздывает на целый час, ежели не больше. «А ведь проснется кто из старших», — думает Фредерик, оставляя жалкие надежды продолжить прерванное чтение. — «То ведь обязательно заглянут в мою комнату, а меня нет. Какой же шум здесь будет стоять, Господи помилуй!..» Шопен откидывается спиной на неудобную деревянную спинку стула и вздыхает. Может, в самом деле сейчас лучше вернуться обратно в постель и уснуть, а не ждать черт пойми кого — кто знает, может, он и сам уже забыл об уговоре, а Фредерик здесь зря себя мучает томным ожиданием. К тому же свеча почти догорела, а идти за новой — это еще более трудный путь. Придется пройти мимо всех спален, но перед этим помолиться, чтобы ни одна доска под босыми ногами не скрипнула. В стекло приглушенно что-то ударяется: Фредерик крупно вздрагивает и едва не теряет равновесие, вовремя ухватившись пальцами за край стола. Он переводит взгляд и замечает, как остатки слегка подтаявшего снега неровной массой скатываются по окну вниз. Происходит недолгое затишье, после которого прилетает еще один ком снега, но уже побольше и с более глухим стуком. К третьему поляк уже догадывается вскочить на ноги — при этом громко скрипнув стулом по полу и пожалев об этом — и открыть окно. Четвертый снежок, благо, не прилетает ему в лицо, а остается в чужих руках. Стоящий внизу Лист кажется черной точкой: далекой и недосягаемой, до которой нельзя ни дотянуться, ни ухватиться (хотя это всего-то второй этаж, будь проклята эта зимняя тьма!), но даже так Шопену удается различить его счастливые приветливые раскачивания рукой. Недолго думая, он забирает с подоконника свечу и, плавно покачивая ею в воздухе, дает такой своеобразный ответ. Они условились встретиться ровно к одиннадцати: кто знает, где этого черта носило, но он все же пришел. Оставалось самое трудное: выйти из дома неуслышанным. Учитывая чуткий сон матушки и сестер, которые при любом удобном случае всегда застукают его за чем-то, задача казалось невозможной. И Фредерик не справился бы с ней в одиночку, если бы не помощь разгульного и непослушного для взрослых Ференца, который составил ему более-менее хороший план. Шопен наконец влезает опять в комнату — продолжая помахивать в воздухе свечой, (он высунулся почти наполовину), — и осторожно закрывает второй рукой книгу. Подходя к постели, он достает заранее приготовленные подушки и, спрятав их под одеяло, старается придать им хоть какой-нибудь вид спящего ребенка — на всякий случай, если вдруг он не успеет пробраться в дом до того, как родители обнаружат его пропажу. — А разве твои родители тебя не будут искать? — удивлялся Шопен, когда уверенный в себе Лист составлял план побега только для одного из них. — Не будут; они знают, что меня даже веревками на одном месте не удержать, поэтому давно перестали пытаться меня отговорить. — беззаботно пожимал он плечами, скривив губы. — Слушай дальше внимательно, нам нельзя ошибиться!.. Шопен крестится на удачу и, еще раз выглянув в окно и убедившись, что Лист все еще стоит внизу и терпеливо ждет его, медленно поворачивает ручку двери. В коридоре оказывается прохладнее, поэтому неприятные мурашки покрывают оголенную кожу рук до локтей. Фредерик медленно ведет свечей из стороны в сторону перед собой, силясь что-нибудь увидеть, и делает первые осторожные шаги, закрывая за собой дверь. Холод пола окончательно снимает всякую усталость с лица. Шопен в очередной раз проворачивает в голове составленный совместно с Листом план и ухватывается за перила лестницы. Завернув, он продолжает освещать себе дорогу коротким и слабым-слабым огнем свечки, наступая на первую ступень. «Молчите, молчите, молчите, молчите…» — как заевшая пластинка крутится в голове мысль, обращенная к старой лестнице, пока Шопен медленно спускается вниз, ступеньку за ступенькой преодолевая замерзшими ногами. Ему бы только до двери дойти, хотя бы на теплый ковер ступить, а там уже и можно будет выдохнуть! — Фрыцк?.. — сердце падает в пятки, а свеча едва не валится из ослабевших рук: сонная Эмилия трет ручонками глаза и, сщурившись, вглядывается в темноту на силуэт замершего брата. — Почему ты… — Тш-ш! — шикает Фредерик, как можно более бесшумно подлетая к сестре и выставляя руку в готовности зажать чужой рот. Конечно, в этом не было необходимости: только что проснувшаяся не пойми от чего девочка не стала бы громко себя вести. Вместо этого она в скучающем ожидании объяснений устремляет на него глаза. — Эмилия, я… Шопен закусывает губу и оглядывается через плечо — вдруг кто-то еще проснулся, тогда плану совсем конец, придется как-то выкручиваться! — после чего вновь смотрит на сестру, которая постепенно теряет терпение. Что ей сказать, как объясниться? Не стал бы Фредерик просто так посреди ночи красться по дому, к тому же одетый в уличную одежду. — Ты… — Опять что-то со своим Ференцом задумал, Фрыцк, я вас насквозь вижу. — зевает Эмилия, заправляя пряди волос за уши. Фредерик недоверчиво смотрит на сестру, прикрывая почти потухший фитиль от сквозняка рукой. Девочка тихо хихикает и насмешливо треплет брата по волосам. — Не дрожи, Фрыцк, не выдам я тебя. Будь покоен. Не похоже это на нее: Шопен удивленно вскидывает брови и наблюдает, как сестра нагло выхватывает у него остатки свечи и со словами: «Доброй ночи!» — уходит обратно к своей спальне. Фредерик хмыкает и поднимается на ноги, оттряхивая колени от грязи — ничего не поделать, оставалось только поверить ей на слово: может, его сестра все же проявит милосердие. В окно раздаются короткие удары кулаком: Фредерик вздрагивает и оборачивается, замечая за стеклом мерцание света и чужой силуэт. Это просто Ференц: Шопен наконец свободно выдыхает и машет ему в ответ рукой, даже не надеясь на то, что его можно будет разглядеть — Эмилия забрала с собой единственный источник света. Пытаясь ни на что не наткнуться по дороге, он идет приставным шагом, выставив перед собой руки. Единственное, на что его хватает — это дойти до окна, за которым был свет. — Ты опазд-… — Тихо! Бери и одевайся. — шепотом командует Лист, втискивая в чужие руки лампу. Если бы Шопен не увидел на лице друга лукавой улыбки, то наверняка принял бы его слова за грубость и даже угрозу. — Я никогда не опаздываю, это просто часы спешат! Фредерик надежно обвязывает вокруг шеи шарф, натягивает носки и теплую обувь, а также плотно запахивает пальто, чтобы уж точно ни один пронзающий ветер не смог до него добраться. Открывая и почти сразу закрывая дверь, Шопен выскальзывает на улицу и находит слабым светом свечи все еще стоящего под его окном Листа. Они стоят молча, оглядывают друг друга с головы до ног, и в один момент от Ференца вырывается короткий несдержанный смешок. Хочется засмеяться сильнее, когда Фредерик грозно на него шикает и отдает лампу владельцу. — Для чего ты вообще решил выйти гулять в столь поздний час? — наконец прерывает тишину между ними Шопен, когда, под довольно громкий хруст, они отходят от его дома (перед этим Фредерик убеждается, что ни в одном из окон не зажглась ни одна свеча, что означает его точную и бесспорную победу). Лист хмыкает — мол, только сейчас догадался спросить — и интригующе пожимает плечами. — Захотелось. — только и отвечает он. Фредерику мало верится в такой исход, и все же он театрально хмурит брови и закатывает глаза. — Я и подумать не мог, что ты так просто согласишься. — под «просто согласишься» Ференц, очевидно, подразумевал все те два дня, которые он, как сумасшедший, проходил хвостиком за Фредериком, прося его выйти единожды ночью на улицу. «Ты не пожалеешь!» — слезно клялся он, видя недоверие в чужих глазах. Но Шопен пока только и делает, что жалеет. — Почему ты начал бросаться снежками в мое окно? Надеюсь, ты не забыл, что подо мной спальня родителей, в чьи окна ты мог ненароком попасть. — вдруг укоряет его Фредерик, вспомнив, впрочем, про Эмилию. Будут большие проблемы, если она поутру вспомнит и все расскажет матушке. — Я не придумал ничего другого! — оправдывается Лист, ступая на протоптанную тропинку, ведущую в лес. Шопен замирает на месте и боязливо оглядывает пугающие своими темными станами деревья, среди которых не видно от слова ничего: один лишь Ференц с его свечой показывается светлым пятнышком. Он не сразу замечает пропажу друга, и спохватывается только тогда, когда перестает слышать удвоенный хруст снега возле себя. Обернувшись, он удивленно хлопает глазами и взмахивает вверх рукой. — Идем, чего ты! — В лес? Ночью?! — возмущается Шопен, делая пару шагов ближе, чтобы не приходилось кричать. — Ференц, я понимаю, что ты человек… Со странностями, но чтобы в такой мороз идти в одиночку в лес… — Фредерик, я молю тебя, мы даже не пришли, а ты уже роешь нам могилы! — Лист впивается крепкой хваткой в его запястье и расплывается в лукавой улыбке, по-лисьи сощурив глаза. Если и найдется хищник в лесу, который съест его, Шопена, живьем, то он стоит прямо перед ним. — Пойдем, я же обещал, что не пожалеешь! Я обещания сдерживаю. Шопен всплескивает свободной рукой, но послушно пристраивается рядом и, обернувшись через плечо на заснувший город, ступает с другом в лес. — Вот, про снежки! — продолжает начатый разговор Ференц, попутно оглядываясь по сторонам и пытаясь вспомнить путь. Навряд ли, сказав Фредерику о том, что он забыл точную дорогу, тот сильно обрадуется, поэтому оставалось только уповать на собственную память. — У меня не было другого выбора. Кричать? Тогда весь дом точно бы встал. Кидаться камнями? Еще хуже! Оставались вот только снежки. — Ладно уж, снежки — лучший вариант из всех, что ты мне перечислил. — соглашается Шопен, кивнув головой. — А ты… Как из дому выбрался? — Как? Через дверь. — хохочет Лист. — Дождался, пока все уснут и ушел, делов-то. Я привык, они тоже. Не о чем беспокоиться. Ветер завывает пугающую песнь, ветви деревьев врезаются друг в друга и сцепляются неровными обрубками. Шопен вздрагивает от каждого шороха и подходит все ближе и ближе к Листу, почти что прижимаясь к нему плечом к плечу. Будь проклят тот день, когда он согласился на это!.. — Осталось немного. — успокаивает Ференц, наконец замечая, как беспокойно дрожит чужое тело, и явно не от мороза. Ну конечно он помнил, что Фредерик — довольно пугливая личность, но чтобы настолько… — Все хорошо? — Да, вполне.

༺༻

— Фредерик, мы пришли! — восторженно ахает Лист, потрепав друга по плечу, тем самым выводя его из оцепенения. Поляна, раскрывающаяся перед взором, сверху и донизу покрыта толстым слоем блестящего от луны снега, на котором не было еще ни одного человеческого следа. Замерзшая река кажется почти прозрачной, что через лед можно рассмотреть ее неглубокое дно. Поляна широкая, просторная, чуть-чуть уходящая склоном вниз к реке. Заснувшая природа, никак не ожидавшая появления человека в такое время, встречает их безветренно и тихо; удивленный красотой Шопен делает пару шагов вперед, прикасаясь рукой к стволу ближайшего дерева. — Ференц… — шепчет он, силясь запечатлить этот момент в своем сознании. Но Лист не был бы Листом: не только на красоту же он привел его сюда. Поэтому, не дав ни секунды, он собирает снег в ладонях и, скомкав, бросает в спину другу. Шопен оборачивается и повторяет чужое имя, но уже громче. — Ференц! — Чего замер, как статуя? Ну, сейчас облеплю тебя снегом! — хохочет Лист и, быстро приседая, набирает еще снега в ладони и, формируя неуклюжий шар, вновь запускает в друга. Шопен ухмыляется и, спрятавшись за дерево, принимается и сам лепить себе снежки. Сразу много, чтобы потом можно было единой атакой застать врага врасплох. Вот только кто кого застает первым: Ференц, подкравшийся сзади, предательски быстро хватается за ветки и трясет их со всей силы, отчего весь снег, до этого лежавший на них, мерно оседает прямо на Фредерика. — Ах ты!.. — задыхается Шопен и вскакивает на ноги, срываясь с места за убегающим Листом. — Сейчас получишь! — А ты догони! — смеется Ференц, оборачиваясь через плечо, отчего путается в собственных ногах и падает лицом прямо в снег. Фредерик, недолго думая, присаживается возле него и принимается присыпать друга сверху снегом. Лист переворачивается и пытается встать, но все новые и новые порции снега попадают в глаза, нос и рот, обжигают кожу и щипят шею: Ференц верещит, как девочка, и пытается не глядя отбиться от смеющегося друга. — Помогите, хоронят заживо! Ма-ама-а! — громко тянет он гласные (все равно никто не услышит же). — Я не хочу умирать, не-е-ет! — Да тихо тебе! — шикает Шопен, прекращая мучать Листа, и оттряхивает перчатки от прилипшего во время пытки снега. — Не то, что Варшаву: всю Польшу визгом свои девичьим разбудишь! — У меня визг девичий?! — вскрикивает Лист, подскакивая и хватая друга за плечи. — Это мы еще посмотрим, у кого визг-то девичий! И, кувыркаясь, опрокидывает друга в снег. Они шутливо борются между собой, пытаясь скинуть противника со своих ног и утопить в снегу, бросаются снегом, несильно тянут за волосы и хохочут-хохочут-хохочут — самые настоящие мальчишки, чего же с них взять! Просыпаются они от веселья, только когда оказались прямо возле речки, тяжело дышащие и с покрасневшими от колющего мороза щеками и носами. Они лежат рядом, почти соприкасаясь полностью, и жадно вдыхают ртом холодный воздух, выдыхая обратно белый пар и наблюдая, как он испаряется. Руки остаются деревянными — даже несмотря на то, что зарыть в снегу друг друга они пытались в перчатках — а сердца скачут в темп самым быстрым лошадям. Лист поворачивает голову в сторону и тихо смеется себе под нос, наблюдая за Шопеном. — А я все же тебя одолел. — задыхаясь, шепчет он. Фредерик тоже поворачивает к нему голову и, слабо кивнув, молча признает поражение. Ференц возносит руки к небу. — Да-а!.. Они лежат на снегу около пяти минут, после чего Лист, пробормотав: «Отойди чуть дальше», — и дождавшись, пока Шопен в самом деле отляжет подальше, вдруг раскидывает ноги и руки в стороны и начинает мотать ими по снегу. Фредерик выгибает бровь, наблюдая за сием действием, но решает попробовать сделать то же самое, повторяя за венгром. — Смотри. — в какой-то момент Ференц останавливается и осторожно, чтобы не задеть сделанные следы, поднимается. Фредерик делает все в точности за ним и удивленно смотрит на продавленный на снегу силуэт. — Это — снежный ангел! Неужели никогда не делал? — Делал, конечно… — откашливается Шопен. — Просто совсем и забыл об этом. — А знаешь, о чем еще ты мог забыть? — Лист манит его за собой рукой, высоко поднимая ноги и пробираясь сквозь толщу снега обратно к центру поляны. — Вы, поляки, народ странный. Вроде традиции собственные чтите, а забываете о них!.. — А ты венгр, не говорящий по-венгерски. — отрезает Фредерик, тем самым показывая все свое нежелание продолжать данную тему, и останавливается возле Ференца. — Итак?.. — Да, бери лепи снежок руками. Самый большой, какой только можешь. — начинает он и нагибается, собирая снег в шар. Шопен отходит на пару шагов и тоже формирует свой собственный шар, в голове пытаясь вспомнить — для чего еще делаются снежные шары? — Слепил? — Вроде да. — Ференц вглядывается в чужой снежный ком и, довольный, кивает головой. — Да, именно так. Теперь тебе нужно катать его по снегу и увеличивать. — Ференц аккуратно упирается ладонями в свой шар и катит его дальше по снегу, который постепенно начинает прилипать, а после он похлопываниями руки надежно закрепляет слой на снежке. Фредерик, внимательно следивший за ним, кивает и повторяет его движения. — И теперь нужно катать его, пока он не станет большим. Лист, проследив, что Шопен правильно понимает задачу, сгибает ноги в коленях и принимается бродить со своим шаром по снегу как собачонка: почти на четвереньках, если бы не упирающиеся в снежок руки. Шопен же осторожно перекатывает снежок с места на место, сам почти не сдвигаясь, и всякий раз бережно прихлопывает новые слои снега. Через пару минут они оба держат возле себя два больших снежных шара, по высота почти до их собственных коленей. Лист одобрительно кивает головой. — Теперь ставь этот шар. Хотя они и так стоят… — Ференц чешет затылок, скривив губы, и еще раз оглядывает оба шара. — Да, и осталось только сделать еще два! Один поменьше вот этого, и еще один самый маленький. «Снежный человек!» — догадавшись, думает Шопен и улыбается. Года с три назад они всей семьей всегда лепили снежного человека, а сестры едва ли не ругались за то, кто какую часть будет лепить — Фредерик издавна закрепил на себе украшения для него, поэтому с ним никто и не ругался: он всегда терпеливо ждал, пока сестры наконец поладят меж собой, не без помощи отца, и слепят все три части, на которые после он поставит руки из веток и глаза-камушки. Фредерик терпеливо катается второй, а затем и третий снежный шар, после чего осторожно ставит их друг на друга на большом. Здесь едва ли можно было бы найти хотя бы один камень под таким-то слоем снега, поэтому Шопен просто аккуратно продавливает два углубления в голове, и осторожно ведет полукруг чуть ниже: глаза и рот готовы. Еще бы палки, но с деревьев жалко-то срывать будет… Ну, значит будет безрукий снежный человек! — Чудесно. — выносит вердикт Лист, оглядывая двоих снежных людей. И если у одного были хотя бы глаза и рот, то у его собственного не было ничего. Шопен улыбается и, подойдя к чужому человеку, продавливает ему также глаза и рот. — Еще лучше стало. Постой, нужно еще вот так!..— Ференц стягивает с рук перчатки и кое-как вдавливает их в тело снежному человеку. — Теперь это я! Шопен тихо смеется себе под нос и снимает с шеи туго завязанный шарф, обвязывая его вокруг «шеи» своего человека. — И я. — улыбается он. Лист встает рядом с ним и закидывает руку на плечо, прижимаясь плечом к плечу. — Видишь, не зря ты пошел со мной! — гордо говорит Ференц. Вслух, Фредерик, конечно, ничего не сказал, но мысленно полностью согласился со сказанным. Высокая и светлая луна отбрасывает полосы по поляне, где на снегах везде следы подошв, а где-то и вовсе вырыты ямы почти до самой голой земли, которая желала спрятаться от мороза. А чуть дальше от центра, рядом друг с другом, теперь стояли два снежных человека — один с перчатками-руками, а другой с надежно повязанным на шею шарфом. — Знаешь, Фредерик. — уверенно говорит Лист с блестящими глазами. — Мы обязательно с тобой еще раз проведем так Рождество. Я тебе обещаю! Да уж, Ференц — человек слова. Поэтому Фредерик лишь кивает, расплываясь в смущенной улыбке. — Пойдем уже. Нужно поскорее добраться до дома!

༺༻

Фредерик шмыгает носом, опустив взгляд на ноги, и нервно теребит рукава рубашки. Матушка в строгом жесте скрещивает руки на груди и обводит взглядом всех своих детей, построенных в ряд. — Фредерик. — звонко зовет она, отчего мальчишка слабо вздрагивает. — Где ты был этой ночью? — Спал… — бурчит мальчишка, искоса взглянув на Эмилию. Девочка стоит так же, как и он потупив взгляд в пол. Не похоже, что она доложила матери: тогда откуда она знает? Неужто все же нашла подушки под одеялом?.. — Фредерик, ты знаешь, что я не люблю ложь. — предупреждает Юстина. — Эми ночью просыпалась. — вдруг вступает Людвика, единственная из всех, смотря матери прямо в глаза: не боится. — Ей стало страшно отчего-то, она сначала пошла ко мне. А потом… — Потом звала меня. — отзывается Изабела, кивнув головой. — А я отправила ее к Фрыцку. — Я попросила его… А-э… Лечь со мной. Да, мне стало страшно оставаться одной в комнате. — подхватывает Эмилия, смелясь выдавить из себя улыбку. Матушка выгибает бровь и еще раз осматривает всех своих детей, останавливаясь взглядом на Фредерике. — А шарф твой где? — Шопен чешет затылок и прикусывает губу. — Я его забрала! — Он потерялся. — Я его выкинула. — в унисон отвечают сестры и, покраснев, переглядываются между друг другом. Фредерик силится не ударить себя рукой по лбу от неудачи, и отвечает сам: — Я отдал его Ференцу. — беззаботно пожимая плечами. Юстина недоверчиво смотрит на него, но лишь вздыхает и, не сказав больше ни слова, разворачивается и уходит. Дети переглядываются между собой и стараются не захохотать в голос: пронесло! — И все же… — таинственно улыбается Людвика. — Куда же ты убегал?

༺༻

— Фре-еде-ери-ик! — тянет кто-то с улицы. Шопен прячет недописанное письмо в стол и оборачивается через плечо на звук открывающейся двери: стоящая Аврора хмурит брови и, оглядев одетого почему-то ночью мужа, переводит взгляд на раскрытое окно. — Фредерик, почему вы здесь сидите? Идемте в постель. — зовет она, подходя на пару шагов ближе. Шопен встает со стула и слабо улыбается жене, мотая головой. — Простите, но у меня есть неотложные дела. — Фредерик оставляет поцелуй на чужом лбу и заправляет кудрявую прядь волос за ухо. — Ложитесь; а я скоро приду. — Фре-еде-ери-ик! — Шопен тихо смеется себе под нос и, извинясь кивнув Авроре, подходит к окну, выглядывая вниз. Стоящий под его окнами Лист все так же, как и раньше держит в руке лампу и, заметив силуэт друга, принимается широко размахивать руками, своеобразно здороваясь. Фредерик берет со стола свечу и, осторожно поднеся на воздух, принимается раскачиваять ее из стороны в сторону. — Это же мсье Лист! — удивленно ахает Санд, выглядывая из-за чужого плеча на венгра. — Что он делает здесь в столь позднее время? — Я обязательно все вам позже расскажу. — обещает Фредерик, возвращая свечу на место, а после, приложив ладони ко рту, кричит вниз. — Вы опять опаздали! — Я никогда не опаздываю! — кричат снизу в ответ. — Это ваши часы все еще продолжают спешить! Шопен широко улыбается — Аврора не может и вспомнить случая, когда бы Фредерик мог улыбаться шире — и, торопливо-смазанно целуя жену, на ходу хватает пальто с вешалки и натягивает на себя. — Меня не ждите. — говорит он напоследок и хлопает дверью. Санд мотает головой и вздрагивает, когда в стекло прилетает снежок.

༺༻