Чужой и смотритель

      Наделённое в период регентства Хайрема Берроуза чрезвычайными полномочиями, Аббатство Обывателей прибегло к радикальным мерам для проповедования своей веры и очищения мира от чар тёмного божества: смотрители хватали людей на улицах при одном лишь намёке на Чужого в разговоре, отправляли их без следствия на пыточный стол, где выбивали признания в религиозных преступлениях; они стучались в дома – и волкодавы, натасканные на поиск скверны, начинали выть, стоило преступить порог чужого жилища. Лишь изредка служители Аббатства натыкались на настоящих еретиков – обнаруживали в квартирах святыни, оккультные артефакты – обтёсанные старые кости, скреплённые медной проволокой, – языческие знаки, нанесённые углём или мелом на стены. Тогда их озлобленность и фанатичность находили выход в публичной казни, осуществляющейся каждый раз более жестоким способом. Вскоре смотрители перестали вызывать в горожанах что-либо, кроме молчаливого презрения, смешанного с боязнью.         Однако правление Берроуза не продлилось долго – вместе с его уходом орден лишился и специальных полномочий; но именно в то время в Дануолле отметили парадоксальное увеличение числа последователей ереси.   ***   — Ты видел доклад брата Гамильтона о недавнем обыске заброшенного дома в Старом Порте? — всё ещё глядя перед собой поинтересовался член Аббатства.         Другой смотритель не ответил – едва заметно качнул головой в знак отрицания. Его приятель должен был уловить этот жест: они стояли близко, на расстоянии нескольких пядей друг от друга, только закончив цитировать Литанию и проговаривать Семь Запретов.         В алькове они были одни, никто не мог подслушать их беседу, однако Малкольм чувствовал себя неуютно. Лица Холджера и Клеверинга – основателя ордена и его первого преемника – выражали гнев и осуждение. Запечатлённые в барельефах, они неустанно следили за соблюдением всех норм. Это место – исключительно для молитв.   — Брат Гамильтон написал, что об... — не унимался Олдин.   — Не здесь, — вполголоса прервал его Малкольм. Он снова поднял глаза на изваяния и растянул губы в нервной улыбке. Маска скрыла это от взгляда товарища.         Смотрители покинули нишу и в молчании проследовали на задний двор канцелярии.   ***         В этом году месяц льда выдался особенно скверным. На улице уже стоял глубокий вечер. Моросящий дождь и резкие порывы промозглого ветра удерживали не назначенных патрулировать территорию членов ордена в бараках. Они протапливали котлы, готовясь ко сну.           Олдин и Малкольм остановились у пакгауза и дождались, когда их собрат промарширует за угол.   — Так что же было в рапорте брата Гамильтона?   — В одной из комнат он заметил святыню. Мерзкие прихвостни Чужого! Не неуклюже сложенный алтарь, иссохшие звериные кости да каракули копотью или мелом, — Олдин понизил голос, не пытаясь скрыть нотки отвращения, – нет... кости оказались свежими, по форме и размеру отличные от крысиных... человеческие, если точнее, детские... Разложены были аккуратно, на пергаменте, вокруг них какие-то письмена, а в самом центре – сердце, и тоже человеческое. В Бездну их! Будь я на месте брата Гамильтона, перевернул бы весь квартал в поисках еретика, и нашёл бы его; а бродяг, рыскавших поблизости, выпорол. Глаза им даны, чтобы различать благодетель и грех. Даже слепой узрел бы в том месте зло, однако оно никому не претило.   — Уже шестая с начала месяца льда, одиннадцать похожих обнаружили в прошлом. Семнадцать. И это не считая других, мелких проявлений ереси, или того, что было найдено в предшествующие месяцы, — Малкольм сделал короткую паузу, взвешивая, стоит ли делиться своими соображениями, а затем перешёл на шёпот. — До регентства они вели себя иначе, брат Олдин. Почти невинно по сравнению с тем, что происходит сейчас. Не только культисты изменились, но и горожане: молкнут, завидев в толпе маску, или бегут прочь, встретив одного из смотрителей на пустынной улице. Недавно я стал свидетелем издевательств группы мальцов над совсем ещё ребёнком. Они окружили его и били палками, руками, ногами – кто чем. Не мог пройти мимо, вмешался. Те бросились врассыпную, а их жертва, перемазанная кровью, кинула в меня камень. Оклеймила убийцей. Быть может, брат, мы слишком жестоки, и распространяем эту болезнь своими действиями? Многие случаи требуют деликатного подхода, но мы используем один инструмент... насилие. Сеем его – и пожинаем плоды. С привкусом ненависти и страха.         Он облокотился спиной о стену и замолчал. Тишина продлилась с минуту, затем Олдин её прервал:   — Ты размышляешь об опасных вещах, брат Малкольм. Сомнения в благонамеренности Аббатства – суть трещины в твоей вере. Подобные мысли пагубно влияют на ум, делают его рассеянным, уязвимым к тёмным чарам, чем не преминет воспользоваться Чужой. Однако я избавлю тебя от них, ответив на вопрос, — служитель ордена повторил позу товарища и положил руку на его плечо, чуть сжав пальцы. — Много месяцев Дануолл провёл в кромешной тьме, и люди, привыкшие к свету, лишились ориентиров. Чума отправила под землю, в огонь или в Радшор немало тел, однако больше всего пострадали сердца выживших. Напуганные, они стали видеть свет там, где его нет. Им не хватало золота на порцию эликсира – отгораживали себя от мира, заколачивая двери и окна жилищ, где воздвигали алтари лживому богу, лишь бы болезнь обошла их стороной! Затем молили, чтобы он отвёл её от близких, преподносили оккультные дары – ломали, резали и шлифовали кости. Каждым словом, жестом и действием, направленным на восхваление Чужого, они открывали себя для его скверны! Бедные заблудшие овцы; могли найти пристанище в средоточии веры – в Аббатстве – и спасти, помимо бренной плоти, душу. Тьма отступила, но Чужой уже проник в эти тела, овладел их мыслями и направил по нечестивому пути. Они нашёптывают ересь соседям, завлекают в ночь, взращивают злобу и ополчают против истины! И перед нами, смотрителями, стоит одна задача. Понимаешь ли, о чём я говорю?         Малкольм тяжело вздохнул. Слова брата звучали правдоподобно, в них можно было отыскать объяснение росту числа еретиков, однако не причину жестокости мирных граждан. Член ордена слабо верил, что слуги Чужого столь искусны в убеждении, что смогли отравить умы всех жителей Дануолла – и настроить их против Аббатства Обывателей. За этим стояло нечто другое.         Он не озвучил свои мысли, вместо них второй раз за вечер произнёс вслух отрывок «Литании Белого Утёса»:   — ...мы служим хлыстом для отбившихся от стада и забредших в туманные серые пустоши Чужого. Мы зажжём яркий огонь нашими благими деяниями, чтобы и другие не сбились с пути. А тех, кто предпочитает блуждать за стенами наших домов, в отдалении, мы будем поражать без промедления, пока их шёпот не спел наполнить сердца ближних сомнениями.   — Не забывай об этом, брат, и чти Запреты. Чужой станет бессилен против твоей воли! А воля твоя, непоколебимая, направит руки – и выбьешь ты зло из духа, поддавшегося гиблым чарам.   — Спасибо, брат Олдин, твои слова напомнили мне о нашей миссии.         Смотрители разошлись. Один – преисполненный гордости, другой – снедаемый вопросами.   ***         Первым, что почувствовал Малкольм, был холод. Пробирающий до костей... и тёплой пеленой обволакивающий кожу. Братья, делившие с ним барак, хорошо прогрели помещение; поленьев в котле было достаточно, чтобы жар сохранился до самого утра. Это было... странно.           Затем зазвучал шёпот – быстрый, тревожный, проникающий в сознание и оставляющий беспокойный след. Смотритель напряг слух, но не успел разобрать слов: повисла мёртвая тишина.         Он приподнялся на локтях и открыл глаза, подозрительно осматриваясь. Никаких явных изменений, хотя всё ощущалось и выглядело немного иначе.   «Может, дело в спёртом воздухе, — промелькнуло в голове, — следует выйти и подышать»         С этой мыслью Малькольм поднялся с матраса, но, полусонный, член ордена не заметил, что соседние койки пустуют. И не догадывался, что за дверью, вместо улицы, его поджидает Бездна.   ***         Он шёл, по единственной тропе, по островкам из чёрного камня, материализующимися тогда, когда начинало казаться, что занесённая для шага нога не встретит опоры. По бокам от него – на застывших посреди серого ничего глыбах из того же материала – замороженные во времени сцены. События из прошлого? Или настоящего? Или будущего?         Женщина с искажённым ужасом лицом смотрит на мужчину. Позади неё стоят люди в чёрных мундирах и золотистых масках.         Ребёнок, лежащий на земле, сжимает камень в руке. Его пальцы... странно выгнуты.         Аристократ заносит нож над служанкой. Лампы на ворвани источают слабый фиолетовый свет – он отражается в крови.         Крысы устроили гнездо в раскрытой грудной клетке молодой девушки. Они в тепле. И они пируют.         Группа бездомных на свалке трупов. Ищут кого посвежее. Костям найдётся применение. И мясо не сгниёт.         В тёмной комнате...         Малкольм больше не глядел по сторонам – взгляд был устремлён вперёд, прикован к другому. Его охватил детский восторг, хотя секунду назад испытывал менее приятные чувства. Вдоль линии незримого горизонта легендарное морское чудище – Левиафан – рассекало воздух могучими плавниками. Мать рассказывала ему об огромных китах, живущих на недоступной людям глубине; в этих рассказах моряки, сбившиеся с маршрута, слышали пение, следовали за ним и выходили в знакомые места. Ему хотелось стать моряком, чтобы однажды увидеть это животное.   — Величественные существа. Они появились задолго до рождения первых людей, однако в вашем мире их почти не осталось. Единицы – в водах близ Далёкого Континента. Те, кого вы называете язычниками и дикарями, боятся и почитают их. Для вас же они – один из источников топлива. Ворвань... верно?         Смотритель рефлекторно повернулся на звук голоса – тихого, мягкого... пропитанного ледяной насмешкой. И встретился с глазами. Без зрачков, без радужки. Полными черноты.   — Кто... или что... ты? — Малкольм знал ответ. Вопрос вырвался сам собой.   — Тысячелетия назад люди возымели власть над человеком. Отрезали у него имя и прервали жизнь, — хозяин Бездны говорил размеренно и неторопливо. — По своей прихоти сотворили бога, который стал... рассадником зла. Не так ли, смотритель? Я — Чужой, властитель и заключённый этого места.         Служитель Аббатства отшатнулся и рухнул на камень. В его голове роились мысли. Они щекотали полушария, порождали вопросы. Почему он здесь?  Когда скверна проникла в разум? Неужели брат Олдин был прав – и сомнения открыли для неё проход в душу? А если так, зачем Чужой говорит с ним? Что ему нужно? Завладел ли он его телом? Что сейчас происходит за пределами Бездны? Вернётся ли он назад?         Черноглазое божество растворилось в воздухе и через мгновение возникло рядом с Малкольмом – тот был слишком напуган происходящим, чтобы хоть как-то на это отреагировать, – село, подобрав под себя ноги.   — Из разных уголков вашей Островной империи сотни голосов ежедневно и еженощно взывают ко мне, — Чужой весело хмыкнул. — Коленопреклонённые, они повествуют о том, какой из Семи Запретов нарушают чаще остальных. Рассказывают, какой из них преступать особенно приятно. И почему. Эти люди полагают, что душевное разложение способно привлечь моё внимание. Интересно, что или кто натолкнуло их на эти мысли?.. Но некоторые заходят дальше! В святилищах, возведённых в мою честь, они проливают кровь. Кровь тех, кто оказался слабее. Они обращаются ко мне с просьбой наделить их большей властью... чтобы изменить мир, разорвать порочный круг жестокости... с помощью грубой силы. Насилие рождает насилие. Что есть причина? Что есть следствие? Что станет с аристократом, который помыкает и издевается над бедняками? Его обнаружат мёртвым в канаве. Что станет с офицером городской стражи, который втайне от товарищей займётся вымогательством? Они же пишут на него донос. А что сделает народ, обиженный своим правителем? Наймёт убийцу или совершит переворот? А если проповедник добра сделается палачом? Что произойдёт? Дорогой Малкольм, когда-то ты задавался схожими вопросами.         Смотритель вздрогнул – хозяин Бездны был прав. Вопросы о природе жестокости и причинах её возникновения начали терзать ум задолго до становления служителем Аббатства. В те времена он не ведал о существовании Чужого, а потому искал ответы, изучая происходящее вокруг него. Тогда, будучи ребёнком, он выявил странную закономерность, но не придал ей должного значения: люди имеют сходство с зеркалами – их отношение к другим людям или вещам является полным отражением отношения тех людей к ним или чувств, которые они в них вызывают. Однако что стоит у истоков, что привело людей к раздору? Фрагменты пазла начали складываться воедино, хотя картинка не была цельной. — Аббатство и его члены меня никогда не привлекали, но наблюдать за ними сейчас... так занимательно! Как губительна власть! Её тлетворному воздействию не в силах противостоять даже самые благочестивые – они, искренне страждущие войти в историю как спасители, в итоге… уподобляются узурпаторам, — божество вновь исчезло и появилось, но уже не сидя, а левитируя в самом центре каменной глыбы. — Всё самое интересное впереди. Что же предпримет человек, незаслуженно обрётший власть и уже извращённый ею, если вдруг его лишить возможности распоряжаться другими. Или группа таких людей? Впрочем, ты не сразу найдёшься с ответом. Может, позже, а может – никогда. Так или иначе, тебе удалось разжечь во мне любопытство. Я дарую тебе свою метку – лишь один из множества инструментов выражения воли. Используй эту силу – или отрекись от неё. Независимо от твоего выбора, я буду следить с особым интересом.  ***       Закончив утреннюю молитву, Малькольм направился из алькова в зал для проповедей. Людей собралось всего с десяток – но они присутствовали. И этого было более чем достаточно для начала.       В обеденное время он наведается в Старый Порт со свежим хлебом – немало бродяг нашли там пристанище, пусть с пропитанием у них возникали явные проблемы. Не мешало бы заглянуть и в Радшор – условия жизни в этом квартале гораздо хуже... вероятно, люди забыли, что любой желающий может обратиться за помощью в Аббатство Обывателей. Отчего же не напомнить?        Служитель ордена сосредоточился. До полудня ещё несколько часов – уйма времени, чтобы всё спланировать. Сейчас же следовало посвятить себя другому делу.  — Братья и сёстры, Семь Запретов даны, дабы защитить душу от зла. Но зло коварно, и принимает разные облики! Избегайте блуждающего взора, держите в узде лживый язык, умерьте беспокойные руки, не давайте ходу бродяжным ногам, противьтесь необузданному голоду, не отзывайтесь на зов распутной плоти, не доверяйте рассеянному уму... и опасайтесь чёрствого сердца! — Малкольм затих, его левую руку полоснул холод. — Чёрствое сердце подобно камню: оно не приемлет истины и не испытывает нужды в благодеяниях; человек с таким сердцем теряет способность чувствовать – и остаётся бесстрастным даже при встрече со злом, направленным на ближнего, чем только прочит его! Уберегай сердце от окаменения: не мирись с несправедливостью и жестокостью, а выступай против. Но прибегай к уму, не полагайся на силу; ибо что есть грубая сила, как не насилие? А что есть насилие, как не зло?