Противосила

      — Ангелина, а вы заглядывали в финал? — в привычной неугомонно-провокационной манере спрашивает Башаров. Лина на автомате поворачивает голову и чуть поджимает губы. Не взирая на всю свою непоколебимую уверенность в себе и своем даре предвидения, девушка не может не признать — ей важно услышать мнение этой всегда молчаливой женщины. Ей важно сейчас услышать из ее уст свое имя.       Ангелина морщится и задумчиво трёт пальцем подбородок, а Лина уже догадывается, что прозвучит в ответ.       — Не заглядывала, боюсь сглазить, — наконец выдаёт она, а Джебисашвили одолевает странная, нестерпимая ярость. Что ж ты так неуверенна в себе, колдовка? Или боишься кого-то здесь обидеть, не дай Господь, стать объектом всеобщего осуждения и травли? Ну-ну.       Тебе это не грозит точно.       — Лина, а вы видите себя в финале?       — Да, — Лина уж точно не сомневается. И обидеть никого не боится. Правда медиума сегодня сладка.       — А кого ещё видите?       — Ангелина, Лена, Влад, — медиум удивляется самой себе. Да, ещё буквально месяц назад порядок имён был для неё другим. Влад, Ангелина, Лена. Только тогда она расставляла их по силе.       А теперь — по достоинству.       И первым человеком, достойным этого финала (естественно, после неё) теперь являлась Ангелина.       Та, которая за четыре месяца их совместного пребывания в проекте не проронила в её адрес ни одного дурного слова.       Как, впрочем, и доброго.       Она молчала — и этим заслуживала уважения. Другие ее «коллеги» не заслуживали даже презрения.       Уже позже, оставшись в порядком подзаебавшей комнате ожидания, в уже знакомом и почти полюбившемся одиночестве, Джебисашвили будет думать о том, как же так получилось. Как она, так искренне и по-доброму всегда относящаяся к людям, оказалась зажата в кольце столь безжалостной неприкрытой ненависти?! Притом ненавидели её те, кто ещё совсем недавно с улыбкой пожимал ей руки, внимая каждому слову и принимая его за истину. Тьфу! И ведь кто-то скажет, что это абсолютная норма — перед финалом все сопернические настроения накаляются до предела и жажда победы становится сильнее, чем желание сохранить нормальные человеческие отношения, но как же так, блять? Ведь девушке казалось, что за все эти месяцы она успела неплохо изучить каждого здесь и расположить к себе, но, видимо, её нехилый дар читать людей, как открытую книгу, дал осечку. Быть может, все дело в том, что собравшиеся здесь люди, сумели прочитать ее также — возможно, увидев между строк то, что она так упорно пыталась скрыть.       Даже от самой себя.       Только вот кто не без греха-то, а? У самих шкафы забиты под завязку скелетами, а крайняя, блять, Лина. Начитались постов из «Тайной беседки» и решили, что ненавидеть ее — модно и круто. Только почему слова этих шавок возымели для них больший вес, чем те добрые и теплые слова, что она когда-то говорила в их адрес, вполне справедливо рассчитывая на поддержку и уважение…       А Лину все уважали и любили всегда. В любом коллективе, в любой компании, где бы ей ни стоило появиться, Джебисашвили с первых минут захватывала всеобщее внимание яркой, незаурядной внешностью и бойким, зажигательным характером, очень скоро завоевывая статус главной заводилы. Казалось бы, именно этот сценарий повторится и сейчас: в коллектив новой, двадцать третьей, «Битвы» она влилась сходу, без особых усилий, достаточно быстро заслужив репутацию «своей в доску». Девушка быстро стала душой этой компаний и впоследствии ее негласным лидером — мало кто пытался вступить с ней в перепалку, а уж тем более — пойти на открытый конфликт. Наверное, именно поэтому Лина так рассчитывала на поддержку и понимание, когда поехала на кладбище за Владом, решив поставить на место обнаглевшего мальчишку. Только вот все пошло совсем не так, как ожидалось: зрители совершенно не оценили её искреннего порыва, а коллеги начали шушукаться — мол, слишком много Лина на себя взяла. Испугались, наверное, что она в следующий раз за ними также поедет и опозорит перед всей страной. Ссыкуны.       Только на это вы и способны.       Че ж вы молчали-то, как покойники на том самом кладбище, когда на шестом готзале, после дуэли, Башаров спросил, кто же достоин остаться в проекте? Зассали? Побоялись запачкать «белое пальто»? Пришлось решать все самой, говорить, что все трое справились с заданием. И тут вы, конечно же, «челюсти разняли», начали активно поддакивать. Да, это-то проще всего. Меня ещё лицемеркой называете. Только и умеете, что конвертам белым завидовать, да стебать по поводу браслетов и постов «Вконтакте». Сами хоть что-то полезное сделали в жизни? А, Владик, Ариэльчик?       А она ведь совершено искренне радовалась и маленьким победам первого, и столь неожиданному возвращению второго… Думала, эти парни станут если не ее друзьями, то добрыми приятелями и союзниками. А в итоге что? Хуй тебе на блюде! За неё они даже для виду порадоваться не могут. Девчонки лишь вяло похлопали в этот раз, да и те… Ай! Медиум чувствовала — градус и их отношений к ней стремительно близится к нулю. Нет, беззлобная и эмпатичная Лена вряд ли делает по ночам куклу вуду с ее лицом, а вот Ангелина…       Эта женщина не высказывала в её адрес открытой неприязни — как и особых теплых чувств. Всегда молчаливая, всегда «себе на уме», ведьма никогда не шла на контакт первой, при этом с улыбкой принимая ее поздравления с белыми конвертами и вполне позитивно реагируя на попытки девушки обсудить участников испытания или кого-то из нерадивых коллег. Только Лина чувствовала, как по мере падения её авторитета в глазах этих самых «коллег» без того не слишком жаждущая её компании женщина еще больше отдаляется, все чаще отвечая на её попытки завести диалог гордым, уничтожающим молчанием. Так было и в последний раз — когда она вплотную подошла к ней на двенадцатом готическом зале, решив пошутить про Лену с опарышами. Только Изосимова предпочла не заметить даже её возмущённого «тычка» в бок, премиленько строя глазки ебучаму Владу! Это было даже не обидно — смешно. А ещё непонятно — как она может так любезно общаться с тем, кто кидался в нее могильной землёй и поливал говном в прямых эфирах?! И этот хорош, тоже, чертенок. То ей дифирамбы пел: «о, великая ведьма Лина», совместные фотки, милый лавхейт в комментариях под постами в группах. А сейчас что? Переобулся. Как и Ариэль, как и Лена, которая, остро чувствуя обстановку, начала все больше «уходить» в общение с Ангелиной. Так вот, легко и непринужденно все уважение и восхищение перетянула с Джебисашвили эта тихая деревенская ведьма…       Как так вышло-то, блять?       И чем их всех притянула к себе эта молчаливая, ничем не примечательная женщина?       И чем она притянула к себе её? ***       Со скоростью знаменитой черепахи Тортиллы, переодевшись в «мирскую» одежду и покидав свои вещи в сумку, Лина наконец-то выходит на улицу. Холодный ноябрьский ветер тотчас отвешивает ей хлесткую пощёчину, облепляя глаза хлопьями, мокрыми хлопьями. Да, Линочка. Пощады ждать глупо. Все настроено против тебя — даже эти ебучие синоптики, прогноз которых на сегодня не предвещал осадков.       Учуяв мерзкий удушливый запах табака, Лина останавливается. Походу, кто-то прямо сейчас предпринял очередную попытку себя убить. И она, похоже, знает, кто.       Ну, конечно же! Прищурившись, девушка замечает в неярком свете редких фонарей до боли знакомую, сгорбленную фигуру. Такси ждёт, что ли? Что ж, подождём вместе с ней — а то уж больно кайфово ей в своём одиночестве.       В отличии от неё, Лины.       — Легкой смерти ищете, Ангелина Юрьевна? — два ярко-зелёных хищных огонька по-кошачьи — нет — по-ведьмински вспыхивают во тьме, а в нос ударяет едкое облако дыма.       Лина закашливается, а женщина, точно бы вняв её беззвучной мольбе, отворачивается в сторону, ожидаемо, так и оставив её вопрос без ответа.       Ладно, попытка номер two.       — А че это вы себя в финале не видите? — девушка невольно морщит личико от все-таки доносящихся до обоняния табачных паров и жгучих, липких предвестников предстоящей зимы. — Уж вам-то давно туда путь ковровой дорожкой выстлан, это всем ясно…       Со стороны Ангелины слышится…смешок? Или это всего лишь завывание ветра?       — И почему вы так все уверены? — грудной тягучий голос, наконец, разбивает эту ебучую тишину на осколки, и Лина имеет возможность облегчённо вздохнуть.       — Во-первых, я так вижу, — Джебисашвили обнимает себя за плечи, устремляя взгляд в сторону бесконечных московских высоток, манящих огнями жизни и человеческого тепла. — Во-вторых, я так хочу. А то, что я хочу — нередко сбывается, знаете ли, — лёгкая усмешка так и сгорает на губах, а Лина понимает, что комплимент не засчитан. Или засчитан. Хер её поймёшь, эту бабоньку загадочную, которая опять молчит, а Лина чувствует, что еще пара таких минут — и она свихнется на хуй.       — Что происходит, а? — пронзительный крик разрывает тишину, как Тузик ебучую грелку, а Ангелина все же поворачивает голову. Её взгляд полон крайнего, почти детского удивления.       — Ой, только не надо тут ломать комедию, Изосимова! Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Хватит молчать уже, аки русалочка наша выбывшая. Отвечай, коли спрашивают.       Ангелина вновь отворачивается. Блять, да за что ей такие мучения?       — А почему ты именно у меня спрашиваешь? — ловкие ухоженные пальчики мелькают над урной, отправляя нечастную сигарету в последнее путешествие. — Думаю, Влад или Ариэль с нетерпением ждут возможности высказаться, — взгляд Ангелины вновь обращен к ней. На губах играет фирменная издевательская усмешка а-ля «догадайся сама». Как же хочется стереть её одной левой! Только душу, точно речку первой коркой льда, сковывает диким, непередаваемым отчаянием, и девушке удаётся выдавить из себя лишь что-то наподобие грустной улыбки.       — Думаю, их правду о себе я уже знаю. А вашу — нет, — Лина неожиданно для себя опускает взгляд на свои ботинки, отчего-то опасаясь смотреть старшей коллеге в глаза — правды, которую может увидеть в них прямо сейчас.              Правды, которая станет ее контрольным выстрелом.       — А почему ты так уверена в том, что моя правда будет отличной от их-то? — по ушам бьет этот звонкий, ебанутый смех. Все сдерживающие механизмы срываются, летят к чертям, а из груди рвется смех — совсем не такой, как у ведьмы. Яростный. Истеричный. Громкий. Предвещающий непременный пиздец всему и всем — кому бы ни довелось его услышать.       — Господи, да что я вам сделала-то всем?! — отчаянный крик летит куда-то в небо — только у него и остаётся искать поддержку и понимание. — Я же со всей душой к вам! Я от всего сердца радовалась победе каждого! Я так переживала, когда вы попадали в чёрные конверты! — терпеть это безумие становится невыносимо. Эмоции давят, рвут изнутри, и Лина вдруг срывается с места, начав бешено метаться из стороны в сторону. — Я тогда первая ваши шкуры спасать полезла, если кто не помнит! — она останавливается, въедаясь в глаза Изосимовой внимательным пытливым взглядом. — Лицемерной меня считаете? А сами-то? Тоже меня любили, поддакивали, когда было удобно. Против лидера стремно переть, да, а изгоя сам Бог велел в грязь втаптывать? Когда все травят, почему бы не присоединиться? — ведьма опускает глаза, а Лина понимает, что абсолютно права. — Что, приятно на моем месте оказаться? Счастлива, небось, что к тебе все тянутся, как к ясному солнышку, а меня в землю закопать готовы заживо?       Женщина поднимает глаза. Удивительно, но в них Лина не находит ни намёка на возмущение, ярость или какие-либо другие негативные чувства. Сейчас в них читается непоколебимое олимпийское спокойствие — и оно ранит больнее самой лютой ненависти.       — В том и беда твоя, Линочка, — улыбается, а в красивых зелёных глазах мелькают искорки привычной насмешки и… сочувствия? — Девочка ты капризная. Была, есть и, наверное, останешься. Надо тебе, чтоб весь мир вокруг тебя крутился, да как по щучьему велению, прихоти твои исполнял. А если кто не торопится — ты гневаться начинаешь, фыркать, да давить еще сильнее. Но на любую силу противосила найдется, помни об этом, — лицо женщины озарила мягкая лучезарная улыбка. Лине вдруг отчаянно хочется зажмуриться — несмотря на то, что редкие фонари и тающие сразу же после приземления снежинки не обещают ни намека на свет. — Не скрою, мне лестно, что коллектив ко мне хорошо относится, но я не стремилась к этому намеренно. Мне жаль, что с тобой так вышло. А впрочем… — она замолкает, набирая воздуха в грудь для решающей реплики, которая, Джебисашвили уже знает, вобьет последний гвоздь в крышку гроба их относительно нормальных сопернических отношений. — Каждый получил то, что заслужил — по праву, по справедливости. Надеюсь, я дала полный ответ на твой вопрос? — Ангелина смотрит на неё по-прежнему мягко, без упрёка, точно бы на маленькую девочку, и Лина впрямь сейчас ощущает себя таковой. Безумно хочется расплакаться — громко, истерично, а лучше яростно топнуть ножкой, как в детстве, — чтобы милая добрая мама подошла и прижала ее к себе, так естественно, так просто обратив ее взрослые неразрешимые проблемы горсткой конфеток «Монпансье» в маленьком, плотно зажатом, кулачке…       Но нет. К сожалению, она уже давно не маленькая. Она — взрослая, самодостаточная женщина, которая умеет держать лицо получше актеров, удостоенных премии Оскара. Которая и думать не позволит, что ей может быть плохо и больно.       Тем более, думать — ей.       Поэтому, сжав зубы и собрав в кулак последние силы, Лина решается задать еще один вопрос — который, судя по яркому свету фар, уже мигающих за спиной, должен стать заключительным.       — А что, Череватый лучше меня, что ли?       Уже направляющаяся в сторону машины женщина останавливается на полпути. Девушке показалось, или среди адской смеси чувств в хищной, по-кошачьему полыхающей в сумраке зелени затерялись оттенки горечи и… понимания?       — Миленькая моя, ну ты сама на свой вопрос ответила сейчас. А Влад — да нет, он не лучше. Он такой, какой есть. Он тьму свою не прячет под одеждами белыми. Гордиться тут нечем, но все же это честно. А искренность, как ни крути, заслуживает уважения, — коротко улыбнувшись на прощание, она скрывается в салоне такси, которое тут же даёт по газам.       Лина остаётся одна.       С неожиданно родившимся в голове ответом на свой самый главный вопрос.       Чем так притягивает к себе эта женщина…