Посыльный.

      Это была первая зима в жизни Леви.       Трепетное предвкушение неизвестной, совершенно необъяснимой поры он запомнил навсегда. Рассказывали, что зима чем-то похожа на сказку: все вокруг погружается в пышную белоснежную вату, а небо заливает молоком.       Подождите, это как?       Внешне Леви сохранял свою обыденную угрюмость, беспристрастность и опасливую подозрительность, поэтому всем казался по обыкновению собой. Ничего нового. На деле же он не мог поверить, что все те мелкие белые хлопья, прилетавшие в подземный город сквозь провалы в сводах пещеры, и вправду падают с неба. Сами по себе, в определенное время — зимой. Так странно…       Только Эрвин и ещё парочка людей заметили перемену во взгляде, когда его глаза впервые загорелись любопытством маленького ребенка. Заметь он, как Эрвин и Майк, затаившись у каменной стенки, вдруг заткнулись — наблюдают за ним со стороны, — тотчас бы стушевался и немедленно скрылся с места.       Леви долго, особенно поначалу, казался диким зверьком, но время гнуло своё, и он привыкал, начинал доверять. Начинали доверять ему.       Однажды погожим зимним утром его настиг встревоженный Эрвин. Он не так давно вернулся из столицы, где теперь всё чаще закрывался главнокомандующий Шадис, тем самым незаметно передавая бразды правления Разведкорпусом гениально хваткому Смиту. Леви успел притереться к Эрвину, как и тот в свою очередь к нему, поэтому знал истинную причину помятого вида: встречи, переговоры. Вновь убеждать закостенелых хрычей в важности функционирования Разведкорпуса и вновь искать вместе с главнокомандующим хитрые лазейки для поддержки, финансирования — тяжкая головомойка. Эрвин зевал, глаза заметно воспалились, и внушительные синяки залегли под ними. Его бы за руку схватить, отвести в кровать, накрыть толстым одеялом и всучить скучную книжку, чтобы побыстрее отрубился. Но, конечно, у Эрвина обязательно находились всякие важные офицерские заморочки, и сон откладывался на дальнюю пыльную полку. Естественно, Леви фыркал, но про себя. — Леви, — убедительно начал тот с ощутимой в голосе надеждой, — у меня к тебе есть важное поручение, и больше никому доверить его я не могу.       Честно говоря, такое начало в голове Леви не предвещало ничего хорошего: грохнуть кого надо? А что? Вон он сам не так давно накинулся с клинками на вот этого же белобрысого, а вспомнить его подземное прошлое и сложившуюся репутацию, то тут о другом и не подумаешь. Но нет — неотложное дело заключалось в другом. — Посыльный, — буркнул под нос и натянул шарф повыше. — Охуеть.       Вначале Леви не понял. Потом понял, кивнул и в мыслях кротко улыбнулся: ему стали больше доверять и это… приятно. Он еще тогда на кровавом поле решил, что пойдет за Эрвином и сделает все необходимое для него и победы. Когда Эрвин сказал, что больше никому не может доверить работу и справиться может только он — порадовало. Честно.       Но не холод… сучий холод.       Пушистый белый снег застелил сугробами всё вокруг и отражал солнечный свет — жутко слепило, — а наглые птицы завели свои назойливые трели. Тогда Леви и понял: зима — это явно не его. Зимой пальцы дубеют, щеки и нос до боли щиплет, кожа трескается до крови и эти сопли… Всё это неприятно, блять, даже омерзительно!       Но зимой было красиво, а если сидишь внутри каменного штаба у самого камина с чашкой крепкого чая, то даже уютно. И как некстати, последние дни выдались особенно холодные, снежные. Вообще, как он понял, его первая зима оказалась жестокой: десять лет так не валило. Благо до Троста — не до столицы, и путь, в принципе, близкий, только вот вдруг не пойми откуда прилетевший ветер и эти белые хлопья с неба больше не завораживали, а пиздец как бесили, раздражали до трясучки. Конь фыркал, бежал навстречу ветру, Леви превращался в сосульку, укутанную по глаза.       Нахуй зиму.       С проклятиями на языке добрался до Троста. Город шумел — в центре разбили ярмарку. Шныряли неугомонные дети, в опасной близости от копыт, в воздухе кружился аромат свежеиспеченных булок, бакалейщики зазывали покупателей и народ, естественно, именно сегодня вывалился на улицу. Толпа, что не пернуть. А, точно — суббота.       Леви как можно быстрее преодолел бурлящую толкучку, завернул к почтовому отделению — благо без очередей на входе, — иначе бы не успел и пиши пропало.       Грузный старичок получил потрепанное извещение, поднес к самому носу, словно второй Майк — занюхал, просмаковал на языке, шмыгнул и ушел. Вернулся с деревянной коробкой весомых размеров. Так, блять, а как в штаб тащить-то? — Вот, сынок, держи.       Коробка не больно тяжелая — лошадь вывезет, — но вот как припахать на неё? Этот вопрос для Леви оказался мучительным, повис в воздухе перед глазами, как на невидимых тросах. Он в непонятках смотрел на выведенное краской «осторожно» и страшнее хмурился. Тут воображалка нужна, а в этом, как Леви заметил, Эрвин спец. Не он.       Вышел обратно на улицу: на голове капюшон, шарф на пол-лица, руки в варежках крепко стиснули его головную боль — коробку с «осторожно». Постоял, перевел взгляд с лошади на деревянный ларец, переступил с ноги на ногу — морозно. Позади скрипнула оконная створка, и почтовый старичок высунул свою круглую седую голову. Леви оглянулся. — Сынок! — старик откашлялся, чихнул и продолжил. — Ты это… Есь не знаешь, как шо примостить, то не ломай холову. Вон тама за ухлом будет мастерская Бакса и Форсберга. Подсобят, тока схожи.       Леви благодарно кивнул, но зубы стиснул — замаячили неожиданные расходы, — старик растянул сухие губы в доброй улыбке и исчез, закрыв за собой скрипучую створку. В общем, выбора не было, и он пошел, точнее, почти помчался: хоть в городе и было теплее, Леви отчетливо понимал, что с сумерками градус опустится. Особенно за стеной. В белом поле. Пиздец.       «Одубеешь, пока допрешься».       Когда Эрвин сообщил про почту и срочную доставку, то Леви смекнул на важное письмо. Нет, Эрвин мотнул отрицательно головой: пришла посылка. Посылка… Ну не херова же бандероль! Че тут, нахрен, упаковали? Привод? Конечно, сейчас же это первая необходимость, когда Разведка зимует за стенами! Книги? Выпивка? Чтоб им не скучно зимовать было?       Обычно провиант и вооружение доставляли назначенные люди, и всё шло по расписанию, с декларациями. Леви фыркал, мерзляво хохлился, хрустел снегом под ногами и с каждым шагом всё сильнее бесился. — Сучий, сучий холод…       В ванну. В самый кипяток залезет и не будет вылезать до весны, и вот хуй его вытащат: всем по морде пяткой втащит!       Мастерская оказалась настоящей кладовой с крепкой дверью и леденющей медной ручкой. Как только Леви вошёл, в нос ударил запах жженой травы, вроде бы, шалфея и всем известный запах древесных опилок. Можно было подумать, что эти Бакс и Форсберг те ещё барахольщики: тут и там стеллажи, полки, палки, удочки, шкафы, стулья, сапоги и всякая мелочь. Или же они на все руки мастера… — Вот че ты тут навоняла, дурная ты баба! Апчхи! Нос же дерет! — Ну-ка! — послышался глухой хлопок и возмущенный вскрик бедного мужика. — Молчи, дурак старый! Зато простуда твоя пройдёт мигом и мигрень снимет. Ещё и ауру почистит! — Ты лучше кастрюли иди почисти.       Опять хлопок и удаляющиеся шаркающие шаги. Леви все шел по лабиринтам поломанных и отремонтированных вещей. Единственное, что его радовало в этом царстве бардака и пыли, так это тепло. Тут явно была печь — знакомый запах — и такая огромная комната, если смекнуть, точно тяжело бы отапливалась, а тут… тепло как летом. Так и захотелось стянуть с себя тулуп, но Леви лишь размотал шарф и зубами стянул варежки, засунув в карман. — Если твоя жена делает еще заговоры на деньги, то я бы к ней обратился.       Послышались сдавленные смешки. Леви пробирался всё ближе. — А ты думаешь, как я такие суммы поднимаю? — клокочущий смех и хриплый кашель. — Нет, я скоро задохнусь! Шарлотт! Всё, кидай в печку эту дрянь! Кстати, Рональд, когда следующий раз? Уже принимаешь ставки? Слыхал, что опять Колин Ригли будет, а он малец юркий, так что…       Леви вывернул из-за массивного шкафа, укутанного в толстое полотно, и увидел двух мужчин: один за стойкой — крепкий, на вид лет пятидесяти с бритой головой и двухнедельной щетиной, — второй же был военный. Гарнизон. Высокий — куда выше самого Леви, — с длинными волосами, собранными в низкий хвост, а в руках держал что-то небольшое, со странными лезвиями и веревками. Новый вид оружия? Леви подобное видел впервые, но свой вспыхнувший интерес, естественно, старался скрыть. Даже подавить. Не вышло: — Впервые коньки видишь?       Поднял на веселого солдата недовольный взгляд. Тот его вдруг узнал: застыл, слегка прищурился и неуверенно заговорил. — Ле-ни? — Леви. — Леви! Точно! Виделись с тобой, — военный развернулся к нему и с уверенностью вытянул ладонь — Леви пожал, как полагается, крепко. — В столице. Вряд ли помнишь… Майор Рональд Ларссон.       Молчал, не спешил расплываться в дружественных улыбках, в радостных словах, да и вообще не в его это природе. Как говорил Кенни, угрюмый он был с детства. Вообще, Леви сюда зашел не потрещать и даже не погреться — гребаная коробка и её муторная транспортировка. Вот она — истинная причина его задержки в городе. — Что занесло Разведку к нам? — мужик за стойкой довольно прочавкал, ладонью уперся в столешницу и глаза опустил.       Коробка приземлилась на засранную — если судить по меркам Леви, — деревянную столешницу, заставив бледные опилки чуть подпрыгнуть. — Надо привязать. Нужны ремни. — К лошади? — Да.       Лысый задумался, будто принялся вспоминать, и морщинки на его лбу мигом очертили борозды. Мастер почесал затылок, кинул слова в воздух, развернулся и скрылся за шторками — послышались шумы, как если бы вытаскивали коробки, открывали ящики.       Смирно стоявший в ожидании Леви вдруг почувствовал взгляд на себе. Проигнорировал. Но вот проигнорировать неотвратимое желание рассмотреть такую невиданную ему хрень, как «коньки», Леви не мог — любопытно. А еще это зудящее чувство необразованного идиота буквально заставляло скосить глаза, что он и сделал. Дало ему это мало чего: лезвия, приваренные к железным пластинам, длинные шнурки. — На них катаются, — Леви с равнодушием посмотрел на беззлобного Рональда. — К ботинкам привязывают и ездят на льду. Скользят. Девчонкам особенно нравится.       Усмехнулся с мелькнувшей похабностью и неловко опустил голову на плечи, глянул вновь на Леви. — Мне говорили, что ты неразговорчивый. Но раз так, то, — Рональд стянул с края стойки мешок, открыл, закинул туда «коньки», завязал, — я пойду. Хорошей вам зимовки.       Майор ушел в лабиринт барахольщика, Леви остался ждать и опустил голову: он раньше никогда не задумывался о каких-то забавах, но, честно, ему вдруг захотелось попробовать. Не так давно он и ребята выбрались наружу из дыры и… Изабель бы обрадовалась, принялась бы долбить их с Фарланом опробовать «коньки», только будь она жива…       Вдруг голова Рональда вынырнула из-за стенки одного из стеллажей — он окликнул Леви и на прощанье закончил: — Нет, я правда тебе рекомендую. Это весело!       Задорно улыбнулся и окончательно ушел.       Леви получил ремни, но только деньги за них наотрез отказались брать. «С Разведкорпуса брать не могу, как бы не пекло» — вот с чего такая благотворительность? Как Леви понял, Разведка в почете у народа не была: налогокрады, убийцы, варвары и психи! И с каждым разом становилось всё хуже, хуже и хуже… Но Эрвин убедил его, что вскоре всё изменится и люди поверят, и что не все так радикально настроены. Просто плохое быстрее в глаза бросается.       Вокруг опять поля Марии — город за спиной. Как назло поднялась метель, настоящая снежная буря, и вся видимость упала в ноль. Нихера не видно, конь идёт еле-еле, пробираясь сквозь снежные завалы, а он… он заледенел. Натянул по глаза всё, что возможно натянуть, скукожился весь, надеясь, что поможет, морщился от хлестких пощечин морозного снегопада. Матерился.       Вдали замаячил огонек света — дом. Там кто-то есть! Леви знал, что округа — сплошная глушь, и наткнуться на спасательный дом в метель — чудо. Ему к вечеру приказано вернуться в штаб, но погода подвела и навьюченная лошадь неудачно споткнулась, явно подвернув ногу, поэтому выход один — напроситься переждать.       Тяжело спешившись, он только хотел постучаться, как дверь отворилась. На входе, в желтом свете огня позади, стоял длиннобородый мужчина. Хмурый, страшный, похожий на медведя. Леви было глубоко срать — он не боялся. Ему было важно остаться и дать коню оправиться. — Вечер, — опустил шарф с губ и под свист ветра продолжил, — есть возможность пургу переждать? Заплачу сколько надо.       Медведеподобный вышел на улицу, вынудив Леви отойти в сторону, взял под уздцы бедного коня и повел в сторону амбара. Леви за ним. Дошли по сугробам, вошли внутрь. Человек-медведь завел коня, увел в сторону к другим. Леви стряхнул снег с варежек, снял капюшон, поднял глаза и застыл на месте прибитым, когда увидел то, что ждало всех в конце концов — гробы. Куча гробов лежала, стояла, мастерилась… Побелевший недавно от мороза, теперь же белел от ужаса, словно вновь столкнулся с жуткой стороной Разведки. Страшную правду зарядили и прямо в морду. — Ты… гробовщик?       Наверное, голос охрип из-за стужи или же дело в этих досках — человеческих коробках? Мужчина мрачно оглянулся на него через плечо, снял осторожно коробку с животного и поковылял к Леви. Остановился рядом с ним и бросил грубым басом: — Я дровосек, дурень, и работник по дереву. Главный поставщик в округе и ваш, в том числе. Можешь заранее присмотреть, если есть желание. Рекомендую тот крайний из сосны: надежный и не шибко тяжелый будет.       Ярость мгновенно забурлила в голове: еще немного и накроет. Насмехается над ним и Корпусом? Единственное и самое гадкое то, что уйти Леви никуда не мог. Вот вообще. Но характер погодой не сломать. — Ты верно думаешь, что я сглотну? Люди дохнут за стенами — их жрут, а ты ржешь над этим, хер горовидный?       Два мрачных человека с тяжелым характером встретились в одном амбаре. — Смерть — это то, что ждет каждого. Для вас же это часть вашей профессии. Я не смеюсь над горем, но адекватно отношусь к реальности, чего и тебе советую. Юнец.       В доме неотесанного здоровяка оказалось уютно, темновато из-за недостатка света, но аромат печеного картофеля и обилие ковров, шкур животных и громоздкой деревянной мебели определенно компенсировали нависшие потемки. Леви точно попал в берлогу.       Очевидно одно: они оба были нелюдимы, молчаливы и закрыты. Леви молча сел за стол, и перед ним поставили миску с картофелем и рваным мясом, сверху положили булку. — Чай? — медведь уже топтался у очага, снимал чайник с крюка. — Да. Леви. — Знаю, — поставил кружку перед его носом, затем себе налил. — Гордон Форсберг.       С миской печеной картошки в руке Гордон уселся рядом, принялся есть. Леви тоже. Повисла тишина, только поленья звонко трещали в очаге, и ложки стучали о деревянную посуду. — Спасибо. За еду и крышу.       Хозяин ничего не ответил, только с хмурой тоской глянул на Леви и опять уткнулся в ужин. Леви кусал, жевал, поглядывал исподлобья на Форсберга в свете огарка свечи. Видел, как по густой темной бороде стекал жир; слышал, как тот хлюпал. Ему не давала покоя ситуация в амбаре, но то ли гробы, то ли слова так чесались под песочной курткой. Отложил ложку, откинулся на спинку — Гордон посмотрел на него. — Сыт? — Да, — хозяин резковато кивнул. — Нахуя столько гробов? — Мне заказ приходит — я делаю. В Разведкорпусе же гробов не запасешься. — Сейчас не сезон, — отрезал Леви, клюнул в сторону окна. — Разведка в спячке. Зачем столько? — Это у вас не сезон, — хозяин откинулся назад, — а у меня что не месяц, так сезон. Люди стареют, болеют, под возницы попадают и погибают.       Упер взгляд в стол, как договорил. Взял деревянную ложку и, словно не решаясь, принялся доедать. Леви не спешил отводить взгляда, но вскоре взял кружку, отпил — поморщился. Мда… на вкус терпкая трава. — Че есть, — рыкнул хозяин. — Нос не вороти. — Не собирался.       Опять повисла тишина. Где-то в углу мяукнул кот, по стенам загуляли черные тени, Леви тихо осматривался. Заметил на полке портрет. Рядом еще два. Скорее всего, на них близкие, родные. Семья.       Мама…       Первая его семья была маленькая, совсем крошечная, ведь состояла из двух человек: из него и мамы. Он часто ее вспоминал, скучал, наверное. Мама сказки на ночь рассказывала, даже когда была измотана работой. Мама о нём заботилась как могла и последнюю корку оставляла, мыла его, следила за ним и его здоровьем, каким-никаким благополучием. Это же она приучила его к порядку и показала, что пусть жизнь и протекает в трущобах, чистота необходима как воздух. Мама его обнимала, ласкала, целовала — любила. Помнится, что часто рассказывала ему о мире на поверхности и обещала, что как поднакопит, то тогда… Но он еще будучи ребенком знал, что не мама, а он должен, обязан вытащить их наверх. Только как?.. Хорошим, послушным сыном рос, но, да, воровал порой, чтобы лишнюю монетку в дом принести, может, в банку под кроватью опустить, или хлеб где-то нарыть, пока мама… пока мама на работе была. — Семья? — кивнул Леви на портреты и сам не заметил как…       Хозяин оглянулся, тяжело вернулся, глотнул чая. Кивнул «да» и опять есть продолжил. — В доме пусто. Уехали или спят? Я не помешаю? — Померли.       Леви напрягся. Смерти ему знакомы, но, может, и вправду дело в молодости, ведь относился он к ней с пугающим уважением и тихой ненавистью. Старая знакомая забрала у него мать, друзей и помогала ему забирать чужие жизни. И вот опять тут пересеклись: натоптала чуть не в каждом доме. Че он так в амбаре этом взвился? Наверное, за не столь длинную жизнь заебался. — Кроме сына. — Ясно. Я тебя понимаю.       Гордон метнул болезненный взгляд в его сторону, но от этого менее мрачным он не показался. Леви вдруг подумал: а его случаем таким не видят? Да даже если так, то как-то похуй. Но он правда его понимал, словно вышли на одну волну и даже молчание было для обоих комфортно, а этот разговор, который вдруг вспыхивал и пропадал в течение, кажется, уже полутора часов, был сносным. Пока Леви осматривал коня, снимал седло, поклажу аккуратно укладывал в доме под лавку и умывался горячей водой, они особо и словом не обмолвились, но вот сели за стол и помаленьку как-то пошло само собой. — Сбежал. Как мать его с сестрой схоронили от чахотки, так сбежал тут же. Слышал, что в помощниках бегает у врача в Шиганшине. — Недалеко, — Леви сложил руки на груди, попытался всмотреться в портреты. — Хорошее дело. Спасает людям жизни. Там, откуда я, таких недостает. Многие умирают.       Повисла знакомая тишина, только с примесью скорби. Леви невольно поежился, прислушавшись к завыванию ветра за окном. Гордон вдруг выдал хриплым басом: — Человек я резкий. Обидеть не хотел. — Да хер с тобой. Я тебя понял: сам такой же.       На втором этаже теплились комнаты. Гордон махнул на крайнюю — дочкина. Сына комната была заперта, с надеждой дожидаясь возвращения беглеца. Комнатка скромная, но по-девичьи милая: перина с рюшами, крашенные резные игрушки из дерева, шкаф в пестрых цветах и листьях. Пыль. Леви еле переборол себя, чтобы не взяться и как следует вымести отсюда весь мусор с застойным воздухом, но комната пустовала не просто так. Владелица умерла и Леви не был скотиной, он правда с уважением относился к смерти.       Конечно, не до сна ему было — он это понимал. Лежал на кровати, сложив руки на груди, вспоминал и думал.       Вторая семья — Фарлан и Изабель. Совершенно случайным образом появившаяся в его жизни и также незаметно ставшая её дорогой частью. Погибли. Ему их не хватало и он винил себя. Как с мамой винил себя — не уследил, дурак мелкий, — так и тут просрал людей, в себя поверив. Титаны — это вердикт Эрвина и причина гибели его друзей. И вроде бы верил, да тут даже всё логично! Вот с другой стороны…       Им было хорошо вместе. Фарлан был мозгом: составлял планы, хорошо просчитывал риски, иногда мог вспылить, но в общем был самым спокойным среди них троих и миролюбивым. Цапались они порой с Изабель, хотя и он сам иной раз на неё неугомонную бурчал: она была бурей, наивным ребенком с горящими глазами, нахалкой и смелой до зубов. С её появлением в их доме появился и переполох, но и жизнь стала как-то лучше восприниматься, веселее, что ли?.. Так они и стали семьей.       К утру Леви спустился вниз и встретил Гордона с массивной трубкой во рту. Он пускал пышные кольца и смотрел в огонь. — Метель почти стихла, — заметил он, не оглянувшись. — Сколько я должен за еду и ночлег?       Отмахнулся. Леви удивился. Нет, так не положено. — У меня денег в достатке. Ты не думай, что раз я живу один на отшибе, ем скудную еду и дом держу в скромности, то беден. Вспомни хоть те ящики в амбаре.       Горько усмехнулся. — Ты всё-таки гробовщик. Много заработал? Может, я переметнусь к тебе.       Попытка шутки зачлась, и хриплый смех разрезал воздух. — Не густо. Сколько дают — столько и беру. Раньше я их не делал. — Плотник? — Верно.       И тут Леви вспомнил. — Мастерская в Тросте. Она твоя? — В доле. Но да… заказов всяких немерено. — С меня там тоже не взяли денег. Что за щедрость такая?       Гордон запыхтел, отвечать будто не собирался, но после вздохнул и сказал: — Мой брат, — голос понизил, и характерная хрипотца курильщиков стала еще отчетливей, — был одним из вас. Сожрали.       Леви опустил тяжелый взгляд в бревенчатый пол: и у него родного человека сожрали. Наверное, его тоже сожрут в своё время, а пока… пока есть возможность и силы их убивать, он будет это делать. Леви будто был одарен способностью убивать, и Смерть словно выступала его покровителем. Леви чувствовал себя, своё тело выше, чем на уровне инстинктов, как если бы за каждый миллиметр он отвечал головой. Словно знал как, куда бить и насколько сильно, быстро. — Я тоже потерял… близких. Из-за них, — голос его был тверд. — Поэтому поклялся всех их перебить. — На тебя, Леви, возлагают огромные надежды. В тебя верит Эрвин, — Гордон повернулся к нему с внушительным взглядом. — А в Эрвина верят люди. Помяни моё слово, этот парень еще о себе заявит, и время Шадиса пройдет, но не Эрвина.       Отвернулся к очагу, нагнулся поближе, не отпуская из рук трубку, перемешал поленья. — Чай будешь?       Это уже был Леви. Гордон в удивление зыркнул на него и кивнул. Леви в городе успел купить немного чая перед самым отъездом и сейчас подумал, что пришло время его пробы. Чайник не так давно вскипел, Леви знал метод правильной заварки, которую успел высчитать за всё время, как пристрастился к этому напитку. Тяжелая кружка с мелким сколом на ободке наполнилась ароматом свежезаваренного крепкого чая, Леви передал её хозяину и налил себе. Вот этот, в отличие от его горного сбора, куда лучше на вкус. — Не дурно, — выдал хозяин, причмокивая на губах последними каплями.       Леви не стал убирать обратно в карман мешочек. Нет. Он решил его оставить. Люди были к нему щедры, и он прочувствовал эту ненавязчивую доброту, поэтому решил, так сказать, отплатить по справедливости. Себе он еще и в другой раз купит. — Дом у тебя хороший, — Леви обвел глазами убранства. — Теплый. — Спасибо. Сам построил. Но жизнь повернулась так, что дом есть, а людей нет… Сраная чахотка. — Сын еще вернется. Я бы вернулся.       Леви на языке почувствовал всю горечь, какой пропитан был каждый сантиметр этого срубового дома. Наверняка и гробы строгать начал после похорон жены и дочки. — Ты раньше плотником был, гробы не рубил… Те игрушки в спальне дочери сам сделал? — Всё, — Гордон обвел дом своей большой лапой, — что видишь в доме из дерева, сделал я сам. Вот этими руками. И сделал бы больше, но жена померла и двоих детей унесла с собой. — Двоих? — Двоих… Тока узнали, и она слегла, затем дочка… С тех пор гробы и рублю. — Втянулся. Ясно. — Да. Как ты втянулся резать шеи гигантам.       По-солдатски быстро собрался, а чайный мешочек заныкал за чайник, чтобы хозяин ненароком не заметил и втюхал ему обратно. Пару монеток, конечно, тоже оставил. Всё имеет свою цену.       Метели словно и не было: вернулся мир, снег искрился, солнце сияло над макушкой и приятно грело. Леви вел коня под уздцы, на коробку проклятую иногда поглядывал, неспешно брел. Тяжело пробираться сквозь завалы, но штаб совсем недалеко — за лесом и вниз по полю к самым воротам.       Встретили его со всем радушием и с легкой неловкостью в лицах. Леви, точно недовольный кот, которого вышвырнули на улицу, пока он мирно спал клубком, осмотрел их и всучил коробку в руки Эрвина. Он усмехнулся, стряхнул снег по краям, глянул на Ханджи, неуклюже пытавшуюся разговорить замотанного Леви. Он же, отчитавшись, побрел в казармы. Вырубало и хотелось в душ — согреться и смыть всю тяжесть суток.       В казарме было пусто: все куда-то расползлись. Эрвин позволил Леви отдохнуть, и он, на удивление для себя, отключился, как только голова коснулась подушки. Проспал так часа три, а как глаза открыл, так за окном мгла опустилась, на тумбе одинокая свеча горела. Поднялся, сел, зачесал волосы назад в зевке и услышал скрип. Повернул голову на звук — Эрвин сидит. — Проспался? — улыбнулся со своей скромностью, встал и подошел к нему поближе. — Не думал, что погода так повернется, поэтому ты прости меня, Леви, что в метель погнал. — Забей. Приказы не обсуждаются. — Это был не приказ, а просьба.       Леви закатил глаза и с откровенно напускным недовольством посмотрел на Смита. — Вот это сейчас пиздец важно? Сказал — я сделал. Хрень-то в порядке? — Не знаю, — равнодушно пожал плечами, а Леви, честно говоря, охренел.       В смысле?       Стук в дверь. Эрвин и Леви метнули глаза на выглянувшую из-за двери голову Ханджи. — О! Проснулся! — оглянулась назад в коридор. — Ребят, заходите!       Хоть она и шептала, но уж как-то громко. Леви вообще не улавливал суть их визита и… так, погодите: что происходит? Ханджи, Майк, Моблит и Нанаба прошмыгнули внутрь. Леви нахмурился, сидя на кровати, пытался разгадать весь этот заговор и смысл их странных улыбок. А потом… — Это чо?       Коробка. Та самая коробка была в железных руках Майка. — Твоя посылка, — усмехнулся нюхач. — Ясен хер я её приволок, — гневно забубнил заспанный Леви, но тут же вдруг осекся. — Стоп. В смысле «моя»? — Леви, — он в непонятках перевел взгляд на Эрвина, — я не мог доверить доставку твоего подарка кому-то, кроме тебя самого. Чо? — Чо? — С днём рождения, Леви! — завизжали девчонки и кинулись его обнимать.       Он не понял. Вообще не вдуплил. Какое в сраку день рождения? Оно у него… Тут Леви вспомнил: сегодня должно быть двадцать пятое декабря. То-то накануне его отъезда ему попалась взъерошенная Ханджи и нервный Моблит, а этот пёс двухметровый всё ухмылялся ехидно, а Эрвин… Эрвин опять выдумал гениальную схему и как это было? Леви в красках представил разговор этих двух друзей: — То есть, — так бы сказал Майк, — ты послал Леви забрать его же подарок, но не сказал ему, что это его подарок? — Да, — ответил бы Эрвин. — И он думает, что это важная посылка для Корпуса? — Ну он же часть этого Корпуса, — опять бы съюлил в подобном ключе.       Ну, блять, здорово придумали! Только вот сюрпризы Леви ненавидел, ведь всё должно быть ровно, верно, согласованно.       Девочки уселись рядом, Моблит достал две бутылки из-за пазухи, а Нанаба принялась выуживать остальные из вязанки, которую с собой приволокла. Леви бычился, но не столько от злости. Да какая там злость! Его тупо засмущали, довели до состояния красного помидора, ведь раньше такого не было и вспомнить не столь давние трагические события — ему это было необходимо. Поддержка, в которой он бы никогда не признался. Поэтому есть Эрвин и его хитроумные планы по сплочению ребят и талант к тонким манипуляциям.       Коробку вскрыли. Леви обомлел, язык откусил и проглотил, застыл соляным столбом, не решаясь даже моргнуть. Сервиз!       Его первый настоящий добротный сервиз. Белоснежные пузатые чашечки, тонкие, с узорами по бокам и к каждой своё блюдце. Чайник с аккуратным носиком выглядел сдержанно, без всяких излишеств. А как приятно было эту красоту держать в руках! Леви млел, как девка по новому платью, а ребята умилялись, в кулак смеялись, наслаждались радостью именинника. Редко доводилось видеть им эмоции Леви, но сейчас был настоящий праздник, когда он смог расслабиться и забыться.       Позже Леви обнаружил в чайнике спрятанный мешочек с хорошим чаем. Вот же заморочились! Обязательно опробовал подарок, угостил всех, но это случилось позже, а пока они втихаря отмечали с бутылками вина. Позже утекли в архив, от которого у Эрвина почти всегда были ключи — там их никто не потревожит. Вроде бы обычный день, но внезапный день рождения украсил его еще больше, а ребята крепче сплотились. Жаль, очень было жаль, что нет среди них Фарлана и Изабель, но Леви их помнил, всегда помнил и каждый раз просил мысленно прощенье, а месть в сердце была не закрытым пунктом, который обязательно будет помечен галкой. — Что за коньки? — вдруг огорошил всех вопросом. — Как это? Скользить на льду? — Да, — задорно затрещала Ханджи. — На озере вода замерзает, и как раз можно идти и круги наворачивать. Только надо, чтобы лед крепкий был. Сейчас самое время! Леви, ты же никогда не пробовал. Хочешь? Это весело! — Для тебя говно вопрос будет, — ехидно буркнул Майк и глотнул из бутылки. — Я где-то видела на складе две или три пары вроде бы, — неуверенно зашептала под нос Нанаба. — Можно их взять. У меня-то свои, а у вас есть? — У меня барахла немерено и коньки точно будут!       Ханджи уже раскраснелась, захмелела и откровенно паясничала. Эрвин пьяненько кивал, зевал через раз и заливисто смеялся от шуток. — Это не такая проблема достать коньки, — улыбнулся Эрвин. — Вот с погодой уже сложнее.       Неловкий смешок и косой взгляд на Леви, но он-то давно забыл. Отвернулся, цокнув с ухмылкой, потянулся к бутылке: ему было хорошо. Очень хорошо и беззаботно, словно нет ни титанов, ни проблем, ни всех этих гребаных смертей. Есть они, вино, сервиз и дурацкие коньки… которые еще нужно найти. Но они нашли, накопали где-то и вскоре огромной гурьбой отправились к озеру. Можно было подумать, что вся Разведка вывалилась на лёд — настолько много их было. Леви неуверенно, опасливо встал на лёд с привязанными лезвиями к сапогам. Шаг. Второй. Поехал. Поскользил! Майк был прав, и Леви чуть не мигом освоился. Но вскоре кто-то придумал игру сбивать соседа, и так образовалась человеческая куча, которая на всё озеро гоготала во всё горло. Когда довольный Леви распластался на льду, он заметил насколько зимой белое небо, словно правда пролили молоко. А за лесом поднимался скромный кучерявый столбик дыма — кто-то топил печь, и Леви догадывался, кто это мог быть. — Реально весело.       Улыбнулся незаметно для всех и для себя самого. Позади раздавались визги, крики, задорный смех. Погода была чудесной, и все развлекались, как могли, словно малые дети вырвались наружу, после долгой отсидки дома. Его уже звали, его ждали, наверное, его любили. Им точно дорожили и уважали его мастерство. Больше Леви не отрицал: теперь у него появилась третья семья.