Вскрывая раны

      …Сандор слышал, что говорили о Рамси Болтоне, об этом ублюдке, захватившем Винтерфелл и женившемся на Сансе Старк.       В долгом пути за Стену нет ничего интересного: один и тот же удручающе скучный пейзаж, одинаково скучные равнины, одна и та же сраная белая пурга, застилающая глаза. Ничего не разбавляет уныния северного пейзажа, кроме болтовни.       Кроме случаев, когда Тормунд говорит о своих похождениях — в эти моменты хочется или псом выть, или заткнуть уши.       Но когда говорят другие члены их разношёрстного отряда, Сандор слушает. Не встревает в беседы, не поддерживает разговор. Да и как можно болтать, когда сраный снег то и дело норовит набиться и в рот, и в уши, и в глаза?!       Он слушает и слышит много чего. Может быть, кое-что и не предназначалось для его ушей, но за время этого долбанного похода они стали если не командной или, упаси Семеро, приятелями, но группой, желающей выжить. И привезти с собой одного из ублюдков армии Короля ночи.       А в группе мужиков без разговоров никуда, тем более если они касаются баб, пусть даже и таких знатных, как Санса Старк.       — Говорят, он резал её. Это его любимое, — говорит Давос, пристально глядя в костёр.       — По кастрату-Грейджою видно, что он с лёгкостью ломает людей…       — Теон и сам по себе не слишком силён духом. Не думаю, что Рамси долго с ним возился…       — Думаю, было что-то ещё, — подаёт голос Старк.       Парень плотнее закутывается в плащ и поднимает меховой воротник, но, как думается Сандору, дело не в снежной буре, бушующей у входа в их пещеру.       — Почему?       Джон пару раз моргает, прежде чем ответить:       — Он наслаждается мучениями жертв. Кто знает, что выдумал его воспалённый мозг и жадные до крови руки?       — Кое-кто из деревенских, кто застал его первые игрища после захвата власти, говорят, что он изощрённый мучитель. Его собаки разрывали людей во дворе, а Рамси бросал им куски мяса.       — М-да… Не знаю, кого Рамси любил больше — чужую боль или своих собак, — с омерзением говорит Берик.       — Как вы думаете, он мог заставить ее трахаться со своими собаками? — глухо спрашивает Торос, и Сандор вздрагивает — то ли от того, что разговор вновь коснулся Сансы, то ли от страшного предположения, прозвучавшего в холодной пещере.       Повисает молчание, липкое и безнадёжное, пробирающееся под кожу подобно тонкой корке первого льда на озёрах.       — Мог, — первым нарушает гнетущую тишину Джон, и Сандор глухо выдыхает, представляя, каково Старку признавать это.       Тормунд глухо рычит и разражается потоком брани с такими забористыми северными словечками, от которых даже у Сандора стынет кровь.       — Это мерзость, — бормочет Сандор, ни к кому конкретно не обращаясь. Но ему хочется выплеснуть изнутри эту грязь.       Мерзкое ощущение дерьма и подлости, в котором погрязла Санса Старк… Маленькая пташка из Королевской гавани. Хрупкая пташка с тонким голосом, потупленным взором и красивым наивным лицом. Пташка с вечно подрезанными крыльями, из которых дёргал перья всякий, кому не лень. Каждый её супруг.       Сандор уже слышал про её брак с Бесом, про невзгоды в Орлином гнезде, о ловком Мизинце, для которого девушка была лишь одной из множества марионеток. А ведь они с Арьей были так близко…       «Эх, Санса, Санса... Тебе стоило улететь ещё тогда, когда я давал тебе шанс», — Сандор морщится, не уверенный, что с ним ей было бы легче. Кто знает, смогли бы Семеро удержать его в узде, окажись девушка в его власти.       — Кое-кто из служанок шепчется, что Санса не пострадала только видимой частью себя. Её лицо, шея и руки — всё, что видят люди, по-прежнему цело. Облик Сансы Старк. Она нужна была Рамси в прежнем виде, чтобы люди Севера видели, что северянка склонилась перед ним. Но всё, что ниже и глубже, всё, что спрятано под одеждой, длинными рукавами, высокими воротом и пышными юбками — испорчено Болтоном.       — Болтаешь с юными служаночками? А я думал, другим занимаешься, — подначивает Тормунд, безуспешно пытаясь сменить тему или перевести разговор в другое русло.       Но тот продолжает, будто и не услышав:       — Они говорят, что госпожа больше не разрешает мыть себя и не даёт даже полностью раздеть. Они оставляют Сансу в нижнем платье и уходят. Но и того, что открывается под верхними платьями, им достаточно.       — И что же там? — спрашивает Сандор, опережая Джона. Его голос кипит, бурлит и готов сорваться на крик. Глупость, недостойная холоднокровного вояки. Но сейчас его враг навсегда мёртв и навсегда же остался с ними. И с ней, забравшись под кожу…       — Укусы, порезы, шрамы, содранная кожа на запястьях... Браслет, как пояснил ей Рамси. Раз уж он не смог подарить Сансе браслеты из рубинов, он оставил свои — сорванные кусочки кожи, ровные и круглые, по запястьям на обеих руках. Как напоминание о подарке, о котором она никогда не забудет.       Сандор сгибается пополам от желания блевануть. Его не пугает то, что он может представить: срезанная плоть, ровно как и отрубленные руки, и вырванные глаза, и раздробленные грудины с торчащими рёбрами — всё это он видел, всего этого касался. Он — да, он — вояка, и руки его в крови. Но Санса... Тонкая, высокая, робкая и несмелая Санса… Как же долго он не видел её…       — Хорошо, что на Севере всегда холодно, — негромко произносит себе в бороду Давос.       — Что ты имеешь ввиду? — Джон напряжённо вскидывает голову, словно молодой жеребец.       — Ничего неуважительного, — спешно поясняет старик. — Только лишь то, что молодой госпоже легче прятать это под длинными рукавами. Это не Дорн с его нравами.       — И укусы, — продолжает Берик, будто не слыша. Его взгляд устремлён куда-то мимо огня, мимо каменной стены, вглубь полутёмной пещеры. Туда, где он слышал эти разговоры. — Не разбросанные по глупости или хаотично… А ровные, чёткие укусы в тех местах, где больнее всего.       Сандор морщится, не зная, как прекратить эту пытку.       — Разрезы, шрамы — длинные, будто нож не отводили от плоти ни на секунду, а вели по рукам и ногам, по всей длине, создавая какую-то одному ему понятную картину.       Сандор резво встаёт и выходит. Ему не хочется больше ничего слышать, не хочется видеть, думать, представлять. Он хочет сохранить для себя Сансу той красивой девушкой с огненными волосами и прекрасными глазами, тонким голосом и хрупкими плечами, какой он её запомнил.       Он помнит удары Джоффри, помнит издевательства в Тронном зале, разорванное крестьянами платье и похоть на их лицах. Помнит кровь на её лице и слёзы, слёзы, слёзы. Тонкие хрустальные снежные дорожки слёз на бледном испуганном лице.       Он не хочет добавлять к этой картине изрезанную плоть, багровые следы, рубцы и кровавые подтёки, которые никогда не заживут, как бы ни старались мейстеры. Он не хочет этого знать.       — А ведь было что-то ещё. Что она прячет под платьем, что не показывает ни одной служанке…       В пещере продолжается разговор, и Сандор затыкает уши. Подставляя лицо ветру, снегу и холоду, он мечтает, чтобы лёд сковал и его сердце тоже, позволяя ничего не чувствовать, не слышать и не видеть.

***

      Они каким-то чудом выживают. Возможно, постарался сраный Владыка света, Красный бог, все Семеро или ещё пёс-знает-кто. Белокурая малютка на огромных драконах спасает их ценой жизни одного из крылатых чудовищ, и даже позволяет лететь на спине одного из них.       И они отправляются в Королевскую гавань. Встречаются там со всеми, кого успели позабыть, заручаются поддержкой Серсеи, хотя — седьмое пекло — Пёс уверен, что обстриженная королева им наврала. Пёс видит своего брата или то, что от него осталось после Квиберна... что бы там это ни было.       И снова едут на Север. Эти передвижения по материкам уже порядком его достали, и Сандор то и дело ворчит, рявкая на каждого, кто пытается завязать с ним разговор. И не признаётся себе, что ждёт прибытия в Винтерфелл.       Они больше не поднимают тему старковских дочерей: Джону вскружила голову драконья королева, Тормунд готов говорить только о бабе-недовеликанше, а больше нет никого, с кем можно перекинуться парой фраз о северных девчонках. И Сандор ждёт. И думает.       Он знает, что они обе живы. Эта вредная, мелкая заноза Арья, пакостная и вертлявая, оставившая его подыхать, да ещё и обокравшая — кем она стала, смогла ли обучиться колоться не только характером, но и своей Иголкой? Смогла ли стать воином?       «Смогла, — против воли думает Сандор. — Иначе бы не добралась до Севера совсем одна».       Джендри тоже спрашивает о ней, и по тому, как неловко он задаёт вопросы и прячет глаза, Сандор понимает, что не он один хочет увидеть, как выросла Арья.       Про Сансу не спрашивает никто. Говорят что-то про «Хранительницу Севера», «Королеву», называют её «спасительницей войска Джона от Болтона». Отчего-то Сандор никак не может соединить эту Северную Сансу из рассказов Джораха с пташкой из Королевской Гавани — побитой судьбой, взъерошенной и жалкой, преданной и одинокой.       А после всех рассказов о насилии Болтона и унижениях Мизинца он представляет её ещё и слабой, и никчёмной, изрезанной и хилой, прячущейся в стенах родного осиротевшего дома.       И Сандор не уверен, что найдёт достаточно мужества, чтобы увидеть её такой.