Светлая и сокровенная

      Белые снежинки запечатлевались полупрозрачными каплями на ее нежных ресницах, опускались на бледно-розовые щеки. Солнышко осторожно касается трепетными пальцами влажных век с особым изяществом, свойственным только ей одной — милой маленькой птичке. Так очаровательна, когда забвенно прикрывает ярко-голубые глаза, неественным образом контрастирующие на фоне сладко-молочной кожи. Оскар подступается к девушке ближе, улыбнувшись чуть шире, прежде чем дотронуться ледяными губами к тонкому кончику замерзшего носа. Его руки в кожаных перчатках кутают Солнышко в чувственные объятия. С алых губ срывается слабый, почти поверженный вздох от ощущения решительного, но до мелочи чуткого и волнительного прикосновения на своей талии сквозь материю шерстяного пальто. Она приглашает его в дом, где обычно заставленное горшками с цветами опрятное крыльцо теперь украшено праздничной гирляндой. Из широкого окна прихожей поблескивает ласковый огонек зажженного фитиля восковой свечи в крошечном из меди канделябре.       Для него она всегда была долгожданной ночью перед Рождеством, первым подарком, открытым рано утром взволнованными десткими ручками. Оскар точно запомнил, как ангельски невинно обрамлены двумя рядами пышных ресниц глаза, наполненные лазурью летнего неба, наполненные затишьем глубины синего моря после недавно прошедшего шторма. Светлая и сокровенная, она держит его ледяные руки в своих небольших — по сравнению с его — ладошках, пока ему удается выцеловывать каждый миллиметр на коже, пахнущей ягодами. По периметру женственно изогнутой линии челюсти, шеи и плеч в мягком свитере. Света слабо отстраняется, заглядывая молодому человеку в глаза так серьезно и требовательно, как никогда раньше, будто секунду назад он не целовал ее в разрумянившиеся щеки, — Боюсь, Оскар, печенье сейчас сгорит. Ему все же удается отпустить ее из крепкого кольца рук; с глупой улыбкой, с сияющими чернотой глазами, но не без ещё одного тихого и застенчивого поцелуя в левую щеку. Когда она уходит на кухню, пропахшую выпечкой, когда она хихикает, когда белокурые локоны в конце концов скрываются за углом, руки начинают почти болеть от притупившегося чувства пустоты.       Ее дом недалеко от участка, густо поросшего елями, их крошечный кусочек у опушки заснеженного леса, отколотый от общей черты маленького города необыкновенным холодом, сегодня казался особенно теплым.