Драбблы

По заявке: Межэпизодье 5.14-5.15. Сэм в бункере, мучается от ломки. И в этот раз Дин не оставляет его в одиночестве. ... В этот раз всё так же. И по-другому. Те же покатые ступени… Вниз. Его личная лестница в Преисподнюю. Те же ощущения: будто вся его кровь горит, будто она слишком медленно течет в нем теперь. Густая, не его. Чужая будто… Да так оно и есть. И Дин так же рядом, в шаге за спиной. Разве что… В этот раз Дин не конвоир – сопровождающий. По крайней мере, в это хочется верить. Дин стоит у двери и будто ждет чего-то. Каких-то слов: быть может, просьбы, быть может, извинений... Думать об этом слишком тяжело, почти больно. И Сэм не думает. – Ну, иди… – только два слова, но сил на них едва хватает. Дин кивает, закрывает дверь снаружи – так медленно, что можно на мгновение позволить себе мечтать о невозможном: брат хотел остаться с ним. Сэм прикрывает глаза. Прислушивается, пытаясь различить шаги: лестница Дина ведет вверх. Так всегда было… И с последним звуком, который удается расслышать, тонет в чертовой тишине и нелепая надежда. – Нет, – вслух убеждает себя Сэм. – Всё правильно. Всё верно. Дин рядом – слишком много, чтобы просить. После всего, что случилось. ... Под кожей – сотни и тысячи игл. Они плывут в его крови, поднимаются с ней от ступней к горлу. Колют и душат. Делают невыносимой его жажду. – Пить… – умоляет Сэм, будто ему есть, кого просить. Будто кто-то может его слышать. – Пить… Сэм не уверен, что молит вслух. Он сейчас ни в чем не уверен. Он только одно знает наверняка: ему показалось, померещилось, что он слышал, как открывается дверь бункера. Он может поклясться, что это всего лишь его фантазия, галлюцинация, отражение самого сильного желания – руки брата на его груди и голос Дина, его привычно-строгий тон: – Сэм, прекрати. Не мечись. Ты себя покалечишь… – Пить, – умоляет пустоту Сэм и тут же чувствует влагу на губах. Он впивается в мокрое, высасывает до капли воду, зажимает зубами то, что у его губ. – Сэм, перестань. Отпусти. Отпусти тряпку. Я дам еще… Сэм разжимает зубы. Ждет. Пустота говорит с ним голосом Дина, а потому Сэм надеется: она не лжет. Она снова его напоит, пусть и так – жалкими каплями. Мало – лучше, чем ничего. Сэм думает, будь Дин рядом, брат то дал бы ему столько воды, чтобы хватило унять жажду, затупить иглы у горла… Но Дина, конечно же, нет с ним. Да, кто-то поит Сэма… Но этот кто-то – не Дин. Без сомнения. Дин рядом – слишком хорошо, чтобы можно было в это поверить. Теперь – так. ... Стены все ближе. Потолок вот-вот упадет и раздавит. Или лопасти вентилятора, прорвав решетку, разрежут Сэма на части, как режет сейчас яркий – такой яркий! – свет, бьющий ему в глаза. Можно делать ставки, что именно с ним случится… И Сэм ставит на вентилятор и надеется, что угадал: будет много крови. Она уйдет из него вся. До последней капли. Чужая, порченая, черная… И его собственная вместе с чужой, конечно, но и это не пугает. Сэм пытается подняться – пусть всё случится скорее. У него и так уже ничего не осталось: ни голоса, чтобы кричать, ни мыслей (и это даже хорошо), ни сил, чтобы бороться. Чтобы жить. Жар обступает со всех сторон. Жар касается кожи, лижет её шершавым, наждачным языком. И Сэм думает, что умирает, а быть может, уже умер. Уже в аду. Плавится в его раскаленном добела чреве, в геенне огненной – как и обещано Писанием каждому грешнику. Дин ничего не говорил об огне, о жаре… Дин вообще мало говорил об аде. Ничего, Сэм теперь узнает сам, какова преисподняя. Дин. – Дин… – хрипит Сэм то единственное, что может выговорить. Он собирается повторять и повторять это короткое слово, пока дышит. – Дин. – Тихо… Я здесь. Все нормально. Все будет нормально. Знакомый голос звучит тихо, как издалека. Но он гонит прочь жар, приглушает ослепляющий свет… Что-то ледяное и приятно-влажное ложится на лоб, и Сэм почти позволяет себе поверить: он еще не в аду. Пока. – Давай, поспи, – приказывает голос, и Сэм готов подчиниться, и у него почти получается. Почти получается поверить, что брат действительно близко. И Сэм думает, засыпая, что, быть может, не умрет. Постарается не умереть. Дин рядом – достаточно, чтобы попытаться выжить. Всегда было достаточно.