Снова ты всё испортила, Аддамс

Кто бы мог подумать, что ночные покатушки по городу, полному фриков и другой живчины, которую точно не назвать обычными людьми, может закончиться самой настоящей аварией? И ладно, если бы эта «авария» соответствовала ожиданиям людей при упоминании такого слова, но всё намного интереснее, в какой-то степени даже необычно, хотя что может быть необычного рядом с Невермором? Оборотни и Сирены никого не удивляют, зато удивляет маленькая дьяволица в полтора метра ростом и довольной ухмылкой, отражающей в себе всё удовольствие от подожжённого велосипеда другого ученика необычного учреждения. Чем же он заслужил такое отношение к своим вещам? — Я же прекрасно понимал, что твоя затея точно не обойдется малой кровью, — Высокий юноша с прекрасным пучком на голове вышел из-за толстого дерева, примерно такого же старого, как и сам Невермор, но по размерам, конечно, академия сильно выигрывает у лесного дружка. Не сказать, что парень был как-то зол, наоборот, в его голосе присутствовала та самая нотка страсти и влюбленности, играющая у подрастающего поколения, только девушка рядом с ним, кажется, подобного не ощущала. — Мой велосипед не соглашался быть крематорием для всех ползучих дряней из твоей бездонной сумки. Дай угадаю, сейчас ты скажешь, что всё это шутка, и меня ожидает подарок где-нибудь там? — Надеяться на стоящий за близняшками-деревьями новенький транспорт на самом же деле очень глупо, никто из них всерьез о подобном не имеет мыслей, для продолжения диалога сойдут любые глупые и не очень шутки, правда ведь? — О, чёрт, не говори мне, что ты ради этого попросила взять меня мой велик. Господи, Уэнсдей, ты опять всё испортила. — Ещё днём я предупреждала, что твой велосипед будет гореть во благо братьев наших меньших. — Маленькие ножки перенесли черноволосую ближе к пламени, тоненькая бледная ручка дотронулась до смертельной опасности и задержалась в её объятьях на пару мгновений. Сердце парня вот-вот вылетит вместе с гладкой ключицей на желтоватую от мертвых листьев ночную землю, как много тайн таит в себе эта территория? Появится еще одна. О велосипеде. Народ подхватит слухи о смерти одного из учеников академии и, как это бывает, несколько приукрасит детали. Погиб он не от того, что испугался за подругу, а от уничтожения его велосипеда, а сам этот велосипед, оказывается, был давно проклят старой колдуньей из леса Пенсильвании, тот, кто владел или владеет железным конем, всю оставшуюся жизнь обречен на вечное счастье, но, к удивлению многих, проклятье не просто так зовется проклятьем, и это счастье несет за собой ниточку, связывающую каркас велосипеда с плотью паренька. Смерть велосипеда, грубо говоря, равняется человеческой жизни. Вот умора то, да? К счастью, всё это было бы лишь байкой, да и только в том случае, если бы Ксавье и правда умел выстреливать своим сердцем. — Огонь он, — словно замешкавшись, Аддамс опустила взгляд на расплавившееся сиденье велосипеда, кожаный переплёт стонал в предсмертных конвульсиях, а его скелет накренился до критического градуса. Не только температур. — Безжалостный, горячий, не прощающий ошибок. Мне до него, к сожалению, далеко. Будь я огнём, то мне не пришлось бы сжигать твой велосипед. — Такие слова говорить таким спокойным, даже мертвым, голосом может только Уэнсдей Адамс, она умеет буквально все, нет ничего, что могло бы ее удивить, а свидание предметов с огнём и вовсе для нее обычное развлечение. Развлечение, которому раньше она придавала смысл. А что же сейчас? Тараканов можно было бы и просто похоронить, да и пиявки явно не заслуживают быть кремированными. Её тёмное сердечко впервые за много-много лет захотело встречи с кем-то. Не с кем-то, а с тем, кто понимает её полностью и уважает не только за приятную, но мрачную, внешность. — А был ли смысл мне сжигать твой велосипед? Я тут подумала, наверное, нужно было позаимствовать у Инид немного цветного картона. Поторопилась, удар по голове лопатой сказался на моем восприятии мира. Ладно. В ближайшее время восстановлюсь. — Кукла наконец развернулась к своему спутнику, точнее, водителю, а он, скажем прямо, был в полном непонимании происходящего. Он то думал, что он увидит эмоции подруги, станет для нее больше, чем просто старый пухлый друг, хоть от лишнего веса он уже давно избавился, а всё оказалось слишком просто. Искать двойной смысл в вечно прямолинейной и не умеющей врать колдунье. Ну, это он считал ее колдуньей, другой причины своей влюбленности именно в неё он не видел. Сами посудите, она, по его мнению, не рассматривает его в качестве больше, чем дружеском, но тем не менее, каждый раз ему хочется находиться с ней всё больше и больше, когда-нибудь наступит момент, при котором потеря зрительного контакта с ней превратиться в смерть для его маленького и доброго сердечка. — Короче, сегодня без подарка, да? Снова я обманул сам себя, ну конечно. — Нервный тик дёрнул синие плечи пиджака, испачканные в краске очередной картины блестящей черно-белой девушки с косичками и саблей ладони отпечатались на тёмных джинсах, но чёрное пятно не видно на чёрном фоне, как не видно и любви Уэнсдей к Ксавьер. Он был твердо уверен, между ними ничего и никогда не будет возможно, ваза чувств упала с большого шкафа и полетела на пол. — Срочное дело, быстро дуй к склепу. Ага, сорвался. Даже переодеться не успел. — Но ваза не упала на пол, нежное прикосновение мрачных, неаккуратных и потресканных губ, и все обиды и переживания остались в прошлом. Торп не первый, но узнал, в чем же слаба его муза. Неухоженные движения острого языка по белоснежным, как и душа парня, губам, сопровождались только воздухом первые пять, нет, три секунды, но потом в вальсе появилась и мужская роль. Кто-то когда-то говорил, что терпеть не может объятий и поцелуев, якобы она еще не созрела, видимо, наступил тот самый момент, когда одиночество стало не другом, а пыткой? Приятно наблюдать за разрушением и становлением других ценностей в личностях, а когда они меняются в таких людях с непоколебимой волей, как у семейки Аддамс, становится ещё слаще. Перестроить её смог невинный взгляд Ксавье, его забавный пучок на голове и тоненькие брови, смешно скачущие над глазами, когда он злится. — В Ад только перед тобой. — Медленно разорвалась влажная нить двух губ. — Боюсь, что слишком рано ты начал приоткрывать нам дверцу, да и в любом случае я туда попаду первой. Хочешь ты этого или нет. Она никогда не умела понимать чужие эмоции, однако именно сейчас его слова оглушили ее не раздражением, как прежде, а бархатной нежностью чужой любви.