Fiddler

      Сынмин ненавидела скрипку. Всей душой.       Особенно её звуки резали по ушам в утро единственного дня, когда самой О нужно было на пары после обеда, а новый сосед сверху не унимался и играл уже битый час, который Мин маялась, зажимая уши подушкой и мечась по кровати.       В итоге девушка не выдерживает, со стоном, полным страданий, поднимается с кровати, со злостью отшвыривая подушку, и шлёпает босыми ногами ко входной двери, на ходу собирая растрёпанные персиковые волосы в пучок и поправляя сползшую на плечо футболку.       Быстро сунув ноги в кроксы, О остервенело открыла дверь, затем уверенно топая по ступеням вверх под всё те же звуки скрипки.       Громкий и настойчивый звонок сразу прерывает мелодию — за железной дверью раздаются тихие шаги. Мягкий щелчок, и в открывшемся проёме появляется молодой человек. Сынмин скептически меряет его взглядом и хмыкает, скрещивая руки на груди. На вид парень был её ровесником, если не младше, гораздо ниже ее самой, с большими внимательными темными глазами и почти кукольными чертами лица. Он вопросительно склонил голову к плечу в белой футболке, одной рукой придерживая дверь, а во второй сжимая гриф той самой треклятой скрипки и смычок между узловатых пальцев.       — Я могу Вам чем-то помочь? — голос у него мягкий и немного картавый, тихий и безэмоциональный.       Сынмин только сейчас понимает, что рассматривает соседа слишком долго и пришла она вообще не за этим. Одного взгляда на скрипку хватает, чтобы ярость вспыхнула новой волной в по-лисьи сощурившихся глазах.       Она делает глубокий вздох и на выдохе выдаёт:       — Вы на время смотрели?       — Смотрел, — он отвечает совершенно спокойно, скорее даже безразлично, не отрывая от неё взгляда. — Двенадцать часов дня. Вы проделали весь этот путь, чтобы узнать время?       Мин его спокойствие выбешивает ещё больше.       — Сегодня мой единственный день, когда я могу выспаться, а Вы!..       — А я очень нагло использую собственную квартиру в непротиворечащих закону целях в непротиворечащее закону время? — и эта фраза из его уст выходит плавно и равнодушно, без намёка на улыбку или какую-либо другую эмоцию. — Думаю, мы закончили. Всего доброго.       И О остаётся перед захлопнувшейся дверью, задыхаясь от злости, под все те же несносные звуки скрипки.       — Мелкий засранец!..       Сейчас, спустя месяц, вспоминая тот самый первый четверг, когда она впервые пришла к соседу высказать своё недовольство, Сынмин лишь нервно улыбается и шипит о том, как её всё это задрало.       Но всё равно поднимается, завязывает волосы в пучок, накидывает поверх пижамы пуховик, надевает всё те же кроксы и шлёпает на этаж выше, чтобы, подгадав самую трудную партию — Мин уже выучила репертуар соседа — позвонить во входную дверь. Парень открывает всегда — за весь этот месяц не было ни одного дня, когда бы он не открыл.       Вот и сейчас, после призывной трели, дверь медленно открывается и в проёме показывается всё тот же парень, но только сегодня в чёрной шёлковой рубашке, вместо обычной домашней футболки.              — А я уже успел соскучится, — и снова на его лице ни одной эмоции.              — А я — нет! — выпаливает Мин. — Неужели ты не можешь не играть хотя бы один день в неделю?              — Неа, — тянет он, бросая взгляд на скрипку. — Зайдёшь? — внезапно спрашивает парень, поднимая глаза, и Сынмин кажется, что он немного приподнимает уголки губ в улыбке. — Или ты каждую неделю приходишь просто посмотреть на моё лицо?              Сынмин чувствует, если она сейчас не уйдёт — то либо плюнет в него, либо-таки врежет по красивенькому личику.              — Ты будешь гнить в аду, соседушка, — краснея, выдаёт она сквозь зубы и возвращается обратно домой, за спиной слыша резкий громкий смех. Обернуться очень хочется, чтобы увидеть, как же всё-таки эта кукла показывает эмоции, но гордость не позволяет, и Мин лишь громче топает по ступенькам.              Сегодня у неё вечерние пары и уж больно на них не хочется идти. Бестолковые и никому не нужные — это понимают и сами преподаватели, — но проводить их, как и посещать, всё равно приходится.              Помыть и высушить голову, выпрямить кудряшки. Пока готовится кофе — заплести пару мелких косичек на висках. Кофе — в термокружку, сама — краситься. Яркие красные тени подчёркивают лисий разрез глаз, стрелки рисует всё тем же красным цветом, сегодня такое настроение. Настроение убивать. Особенно, если вспомнить, что после пар сегодня кураторский час, а значит домой она вернётся часам к девяти вечера, и то если успеет на нужный автобус.       Мин тихо матерится, вспоминая слова старушки, у которой снимает квартиру, о том, что в округе орудует маньяк. Не столько, из-за маньяка ругается, сколько из-за того, что рука дёрнулась и стрелка вышла не ровной.              — Ну и плевать, — говорит сама себе, корча недовольную моську в отражение.              Пары пролетают быстро — на них скучно, и даже Джи, одна из близких подруг О, просто лежит на парте, досыпая часы, потраченные на ночную подработку.       А вот кураторский час куда интереснее.       Он особенно-то никому и не нужен, абсолютно бессмысленным он кажется и самому куратору их группы — Мунбёль; её звали так все с первого дня в университете. На пару лет старше своих студентов, она вообще не понимала смысла приглядывать за этой оравой из тридцати пяти здоровых лбов.       К вечеру, после второго большого стакана кофе, Сынмин удалось оживить немного Джи и вывести ту на разговор. Да и вокруг стоял знатный гул.              — Рты закрыли, амёбы бесполезные, — воздух прорезал резкий крик; Мунбёль уже минут пять в аудитории, и лишь после того, как папки в её руках с грохотом опустились на кафедру, на неё обратили внимание, сразу затихая.              — Если вы думаете, родительские нахлебнички, что я рада проводить с вами вечер — вы ошибаетесь. Быстрее начнём — быстрее закончим, — она сняла пиджак, вешая его на стул. Опершись на кафедру спиной, скрестила руки на груди, дожидаясь полной тишины.       — Скоро сессия. Не портьте мне зарплату и перейдите в следующий семестр все — это раз. Второе: со следующего семестра у вас новый предмет — история музыки. Поверьте, будет непросто. Вести будет мой старый друг — сдерёт с вас три шкуры, так что… — она покачала головой, кровожадно улыбаясь. — Но познакомитесь вы с ним ещё в этом семестре. Преподаватель Ли уходит в декрет, так что, оставшиеся пары по истории искусств у вас как раз таки доведёт преподаватель Шин.              — Пс, — Джи толкает Мин локтем в бок, щекоча дыханием ухо, — говорят, этот Шин очень красивый. Ему тридцатник, но выглядит просто шикарно.              Сынмин лишь пожимает плечами и с тоской смотрит в окно — там уже беспроглядная темень и единственное, чего она хочет — быстрее свалить домой. Мунбёль тоже смотрит в окно, вздыхает и отпускает студентов — на кой их час держать, когда им уже на всё плевать и просто хочется домой.              На автобус Сынмин всё равно не успевает, едет на следующем и в подъезд своей многоэтажки заходит лишь к десяти вечера. Света в подъезде, как обычно, нет. Не то чтобы Мин боялась, но всё же идти при свете фонарика телефона не так уж и безопасно.       А ещё менее безопасно становится, когда уличная дверь захлопывается и по лестнице следом за ней раздаются грузные быстрые шаги.       Мин бы и не боялась, наверное, если бы не разговоры хозяйки.       Мин бы и не боялась, наверное, ведь в качалку ходит регулярно.       Мин бы и не боялась, наверное, ведь в сумке лежит перцовый баллончик.       Но Сынмин замирает в липком ступоре и может лишь слабо кричать, когда её разворачивают за руку, заставляя выронить телефон, лицом впечатывая в стену и зажимая вонючей тряпкой рот и нос, следом шарясь по карманам пуховика и вырывая из рук сумку.       Сынмин страшно, и она не может пошевелится, хоть и знает, что делать в таких случаях. Сынмин может лишь невнятно мычать, ведь рот всё ещё зажат.              — Именем закона, вы задержаны, — возню разрезает звонкий голос, за которым следует глухой стук и мягкий шум оседания тела на бетон — хватка на лице Мин слабнет, да и у самой у неё коленки слабнут — она находит лишь силы, чтобы развернуться и опуститься на корточки. В полумраке, освещенном фонариками, она может лишь угадать очертания соседа сверху, медленно спускающегося по лестнице, и ещё троих людей, возящихся на полу.              — Наряд уже у подъезда, — последнее, что она слышит.              Приходит в себя она уже в тепле квартиры. Не её квартиры. Здесь терпко пахнет шалфеем и чем-то ещё, смутно знакомым, чего Мин пока не может вспомнить. Не открывая глаз, она пытается встать, но тянущая боль в висках заставляет её тихонько взвыть, на что она слышит быстрые шаркающие шаги.              — Оди.              Детское прозвище заставляет Мин резко распахнуть глаза, тут же жмурясь от света в дверном проеме.              — Вы... Кто? — едва шевеля языком, говорит она, стараясь рассмотреть в тёмной фигуре в проёме человека.              — Мелкий засранец, — мягкий картавый голос может принадлежать только одному человеку, и Сынмин расслабляется. — Тебя чуть не ограбили. Хорошо, что я услышал и Вонсан был здесь, смог обезвредить обоих ублюдков, — цедит он сквозь зубы.              — Вонсан-оппа? — О садится на кровати, касаясь ногами пола, — я думала, мне показалось…              — Он тоже сказал, что вы знакомы. Поехал в участок давать показания, — не дожидаясь вопроса, говорит парень. — Вон очень долго ругался, что ты не смогла постоять за себя и что он зазря тебя учил. Мы не стали рыться в твоей сумке, поэтому он занёс тебя ко мне.              Сынмин стыдно, но виду она не показывает, лишь молча поднимается, чуть покачиваясь, и идёт в сторону двери.              — Спасибо за помощь, я, наверное, пойду.              Он лишь пожимает плечами и даёт ей пройти. Спокойно ждёт, когда она оденется, открывает дверь, пропуская её в коридор.              Но, ступив на приторно-коричневую плитку лестничной площадки, Мин передёргивает: воспоминания, приглушенные действием снотворного, становятся вновь яркими, и ей совсем не хочется сейчас уходить из тёплой, пахнущей шалфеем квартиры и сидеть совсем одной в своей. Она нерешительно замирает на пороге, закусывая губу, нервно придумывая предлог, чтобы остаться.              — Ну а сейчас ты примешь моё приглашение зайти? — раздаётся голос из квартиры, и Сынмин захлопывает входную дверь, снова быстро снимая пуховик и кроссовки, не замечая, как искрится на кукольном лице довольная улыбка.              — Как тебя звать-то? — она старается вести себя непринуждённо, сидя на маленькой кухне, освещенной тёплой лампой в миленьком плафоне, пока парень возится у плиты.              — Чан, — отзывается он, ставя перед ней высокую белую кружку с ароматным чаем и тарелочку с тостами. — Сорянь, ничего более съестного в доме нет.              Она благодарно кивает: тосты оказываются очень вкусными, тем более с джемом, который Чан поставил на стол. Мин уминает их за считанные секунды и лишь потом обращает внимание на чай. Тот действительно с шалфеем — немного дерёт горло, но чай это — хорошо, но всё же…              — А нет чего-нибудь покрепче? — беспардонно спрашивает она, поднимая взгляд. Чан не кажется удивлённым, только в который раз мимолётно приподнимает уголки губ, отставляя свою кружку в сторону.              — Посмотри в баре, — он кивает на небольшой холодильник под столешницей, и Сынмин незамедлительно туда лезет, затем тихо присвистывая — алкоголя действительно много.              — Я могу выбрать любую бутылку? — она дожидается кивка и выбирает, на её взгляд, самое дорогое, на что Чан лишь качает головой и садится рядом с ней на корточки, чуть толкая в сторону и выбирая бутылку самостоятельно.              Сынмин, вроде, даже и всё равно — просто хочется напиться, а компания соседа не кажется такой уж и плохой. Да и вино пахнет вкусненько и красиво смотрится в бокале.              — За что пьём? — Чан поднимает взгляд из-под чёлки, едва заметно улыбаясь, глядя ей в глаза.              — За тихое утро завтрашнего дня, — кровожадно улыбается Мин, тихо звякая о его бокал своим и после тихо охая — свет в квартире вместе со звоном бокалов внезапно гаснет, как, похоже, и во всём районе — ведь на улице вдруг тоже становится темно.              — Чан? — даже ей самой голос кажется жалким и дрожащим, пока она рукой шарится по столу, ведь помнит, что его рука должна быть где-то здесь.              — Я здесь, — теперь её ладонь сжата тёплыми сухими пальцами. — Сейчас включу фонарик.              Комната озаряется электрическим светом телефона, отражаясь в обеспокоенных тёмных глазах Чана.              — Ты как?              — В норме, — выдыхает Мин, но его руку не выпускает, даже когда он встаёт.              — Я зажгу свечи, думаю, это надолго, — Чан аккуратно убирает пальцы О со своей руки, но та снова цепляется за его запястье. — Не бойся, я буду здесь.              Она верит и руку отпускает, но взглядом продолжает следить за тем, как он зажигает на подсвечнике свечи и выключает телефон, садясь уже не напротив, а рядом с ней, и уже самостоятельно беря её руку в свою, второй удерживая бокал и делая глоток.              — Пей, — тихо говорит он, облизывая губы. — Ты боишься темноты?              Сынмин выпивает красную сладко-терпкую жидкость одним большим глотком и кивает. Боится. Правда боится и до сих пор спит со светом. Он не смеётся, лишь кивает, делая ещё один глоток и неосознанно поглаживая большим пальцем её ладонь.              — Хэй, Чан, — когда Мин тихо зовёт его по имени, парень едва заметно вздрагивает, — можешь сыграть что-нибудь?              Просьба во взгляде девушки читается слишком ярко, чтобы Чан начал язвить, поэтому он кивает и поднимается, вновь выпуская её руку.              — Я вернусь.              Она верит и ждёт. А затем наблюдает, как в изящных кистях лежит смычок, как ходят под узловатыми пальцами струны, как льётся мелодия, задевая какие-то совершенно незнакомые ей уголки сердца. Его лицо в мерцающем свете пламени кажется ещё более кукольным, просто невероятно красивым. Прикрыв глаза и чуть склонив голову, придерживая скрипку, он отдавался тихой мелодии весь, как будто становясь её частью, как и сладко-терпкое вино в бокале, танцующие огоньки свечей, воздух, пропитанный шалфеем.       Сынмин уже и не помнит, когда он отложил скрипку и протянул ей руку. Не помнит, как она вложила в тёплую шершавую ладонь свою. Но хорошо помнит свежий запах одеколона и шалфея от чёрной атласной рубашки, горячее дыхание на своей коже и прикосновение тёплых, сладковатых от вина, губ к своим губам.              О проснётся на утро в чужой постели. Ужаснётся, увидев рядом на подушке соседа. Ещё больше ужаснётся, когда увидит, что она в одежде. Впадёт в ступор, когда не сможет выпутаться из одеяла, ведь замотана в него, как в кокон.              — Доброе утро, — голос Чана спросонья хриплый, но всё ещё мягкий. И вот сейчас девушка в полной мере может рассмотреть его улыбку — действительно широкая, искренняя, немного странно смотрящаяся на его лице, особенно когда он начинает резко и громко смеяться, от её попыток встать.       Он помогает ей распутать одеяло, но подняться не даёт — упирается ладонями по обе стороны её головы и хитро смотрит в глаза, всё так же улыбаясь.       Чан сейчас совсем домашний: девушка даже подвисает, когда смотрит на заспанное лицо, растрёпанные волосы, мятую голубую футболку, открывающую вид на татуировки на руке. Он снова смеётся, следя за её взглядом, и аккуратно проводит ладонью по её щеке.              — Сегодняшнее утро было тихим, не так ли?              Мин краснеет, ведь из прошлой ночи помнит целое почти что ничего, а поведение парня лишь показывает, что что-то да помнить она должна, но тогда почему она в одежде?..              — Да расслабься, ничего не было, — он отстраняется, — действительно ничего не помнишь… Ну да ладно.       Парень отворачивается, но разочарование сквозит в его голосе отчётливее, чем если бы Мин могла видеть его лицо.              — Я что-то натворила? — тихо спрашивает она, вставая с постели.              — Это не важно, — парень тоже поднимается, хватая с тумбочки пачку сигарет и открывая дверь на балкон. — Захлопнешь дверь, когда будешь уходить, — кидает Чан хрипло, скрываясь за взметнувшимися занавесками.                     Этот день проходит как в тумане. Первые две пары Сынмин тратит на то, чтобы встретится с Вонсаном, выслушать от него лекцию о собственной неосторожности и съездить в участок, чтобы дать показания. По приходе в универ, чуть не оказывается сбита с ног воодушевлённой Джи:              — Сегодня пара с новым преподом! — кричит она в самое ухо.              — И тебе привет, — угрюмо отвечает Мин, позволяя подруге подхватить её за руку и тащить в нужную аудиторию, по дороге щебеча что-то о новом сонсэнниме.              Когда он твёрдым уверенным шагом заходит в аудиторию, у Сынмин внутри что-то обрывается. Белая рубашка бликует на солнце, а в прищуренных глазах на кукольном лице прячутся солнечные зайчики. Мягкий, немного картавящий голос…              — Здравствуйте, меня зовут Шин Йечан, и я буду заменять у вас пары профессора Ли. Надеюсь на плодотворное сотрудничество.              Сынмин не может поверить, а Джи помогает ей захлопнуть рот. Мин во все глаза рассматривает тонкую фигуру нового преподавателя и вздрагивает, когда встречается со взглядом карамельных в бликах солнца глаз. И ей кажется, на самую крохотную секундочку кажется, что уголки губ на кукольном лице немного приподнимаются.              Когда он берёт в руки скрипку, чтобы показать один из основополагающих аспектов эпохи классицизма, Мин, как током, прошибают воспоминания прошлой ночи.              Она теряется в прикосновениях тёплых, немного шершавых пальцев на своих щеках, поцелуях мягких губ, шелковистости каштановых кудряшек, цепляется руками за плечи в чёрном атласе.              — Знаешь, ты красивый, — на выдохе говорит она, отстраняясь и заглядывая ему в глаза, на что Чан лишь тихо смеётся.              — Знаю. Да и ты тоже ничего.              Она дуется, убирает руки и хочет уйти, но её лишь притягивают ближе, хватая за запястья, затем обвивая руками талию.              — Как ты думаешь, я ради своего интереса каждый четверг просыпаюсь ни свет ни заря и езжу по нервам всем соседям? — тихо спрашивает он, обжигая дыханием ухо девушки. — Ты мне нравишься, дурочка.              — Ты мне тоже, — внезапно даже для самой себя на выдохе шепчет Мин, — только вот завтра я не вспомню этого…              Парень тихо смеётся, медленно покачиваясь в такт неслышимой мелодии.              — Значит, мне придётся заставить тебя вспомнить. Ну или я продолжу надоедать тебе по четвергам, — Мин смеётся и ловит ещё один смазанный поцелуй.              — Начнём встречаться, если ты вспомнишь, — скорее, как утверждение говорит он, прижавшись лбом к её лбу, и она не смеет отказать.                     Сынмин резко отодвигает стул и встаёт, ловя тихое шипение Джи и легкую улыбку Чана, тут же усаживаясь обратно и извиняясь.              Он понял, что она вспомнила.       Он заставил её вспомнить.              Поэтому после пары, он просит задержаться студентку О Сынмин в аудитории. Поэтому зажимает ту у стены, как только дверь за последним студентом захлопывается, ловит её руку и бережно касается сухими губами, продолжая смотреть в лисьи глаза. Поэтому улыбается так, как не может улыбаться ни одна кукла.              — Йечан, значит, — выдыхает она. — И тебе тридцатник.              Он поводит плечами, отстраняясь и складывая в чехол скрипку.              — Да, а что? Тебя что-то смущает, студентка О Сынмин? — последние слова он ехидно выделяет.              «Ты меня смущаешь!» — вопило подсознание О, пока она отрицательно качала головой, вспоминая все те неловкие моменты, когда обращалась к нему, как к младшему.              — И, как я понял, ты всё вспомнила, — даже не видя его лица, Мин слышит, что он улыбается. — И не смей отпираться. И никаких предрассудков, что я преподаватель, а ты студентка. Не думаю, что найду ещё одного человека, которого бы настолько раздражала моя игра, что он бы приходил каждое утро четверга ко мне. Не хочу тебя потерять.              Он протягивает руку, в другой держа чехол треклятой скрипки, звуки которой Сынмин так ненавидела.       И эта рука не должна пустовать.              Сынмин ненавидела скрипку, особенно по утрам четвергов. Он научит её любить эти звуки. Покажет, какие чувства может передать этот инструмент. Покажет, на какие чувства способен он сам.