Untitled

Маями это большой и шумный город. Он привлекает к себе огнями высотных зданий, и тёплым отражением неба в таком близком море — просто протяни руку, окунись, и плескайся в удовольствие сколько хочешь. Ричард неспешно прогуливается по пустынной автостраде, апатично разглядывая беспорядочно мигающую паутину из стали и стекла. Ему больше нравится когда город тих и молчалив. Когда на него накидывается шторм со стороны моря. Окна домов тухнут, трескаются и одно за другим погружаются в тень, а похожие на высокие, лохматые шпили пальмы послушно сгибаются под воем поднимающего пыль, грязь, и мусор ветра. Люди, чувствуя как их огромный муравейник медленно выходит из строя, начинают прятаться. Кто-то давит в пол машины газ, судорожно сжигая резину, тщетно надеясь перегнать бурю. Кто-то скрывается в подвалах, наивно считая что пара сантиметров свинца будет для ветра преградой. Большинство людей шторм берёт врасплох. Как букашки, люди выбегают из кофеен, отрываются от работы, забывают про близких и друзей, и ищут укрытие. Чаще всего, бегут в метро. Кто-то оборачивается, испуганно смотря в сторону ещё недавно дружелюбного моря, и свет идущего тайфуна выжигает им глаза. Кто-то наоборот, боится лишний раз даже покосится в сторону бури, и их, широкие от страха глаза, работают немного дольше. Ричард щурится, наблюдая черными пустотами глазниц, как отринувший тщеславие репортёр встречает шторм в кругу семьи. Ричард почти рад что его слова услышал хоть кто-то. Клыки под клювом косятся в кривую ухмылку. Птицеголовый отводит взгляд, и оказывается в морге. В запечатанном цинковом гробу — переломанное об асфальт тело Лебедева, чьи окоченевшие пальцы намертво вцепились в пожарный топор. Не было бы шторма, так бы его с оружием в руках и закопали. Вестник щурится и оборачивается: рядом со стеной стоит стройная шеренга из пяти гробов. С одного из лебедей, чья голова была превращена в фарш выстрелом револьвера, так и не сняли бледную маску. За дверью морга — переполошившийся полицейский участок, получающий указания и вести о надвигающейся буре. Одни служащие храбрятся и имитируют бурную деятельность, те что умнее уже плюнули на долг и присоединились к тщетному порыву поиска укрытия от шторма. Ни те ни другие не видят прогуливающегося Ричарда, да тот и не желает никому являться. Напоследок, он бросает мимолётный взгляд на стол с табличкой "Эммануэль Пардо" — детектив отсутствует в участке, но он не из "умных". Ричард был бы не против продолжать ломать пернатую голову над загадкой личности кровожадного полицейского имей это хоть какой-то смысл. Но смысла не было. Ровно также, как его нет в убийствах потрошителя, и попытке Мэнни сохранить свою жизнь. Детектив исчезнет в пожирающей всё буре, даже не осознавая что происходит. Скрытая в дыме, порывах ветра, и смерти, фигура Ричарда проходит мимо старого бара, и пустые глазницы вестника не находят старый голубой мотоцикл. Клюв птицеголового искривляется, и Ричард искренне удивляется тому, как пьяному в мясо байкеру удается смыться от гибели во второй раз. Впрочем, не то чтобы это имело какое-то значение. Свой шанс изменить хотя бы что нибудь байкер давно упустил. Ричард коротко фыркает и смеётся. Смеяться, почему-то, скорбно. Потому что скорбно сейчас всему городу, хотя для стороннего наблюдателя ситуация выглядит смешной. Даже нелепой. Недалеко в воде маячит несуразный и знакомый Ричарду источник бури. Несуразный — потому что родник сносящего всё шторма похож на огромный гриб. Знакомый — потому что ровно такой же гриб Ричард наблюдал в Сан-Франциско, что сейчас состоит из нескольких слоёв толстого бетона и остовов разрушенных огнём зданий. Маями тоже рушится. Город дрожит, и колышется, словно листик на ветру, пока, разинувший клыкастый клюв, вестник начинает петь. У Ричарда шесть миллиардов лиц — и столько же голосов. Его пение звучит как испуганный плач детей, которым не суждено вырасти. Как жалобный визг лопнутой резины машин, которым не хватило скорости перегнать шторм. Громче всего голос Ричарда звучит как рёв сирен, предвещающих ядерный удар. Маями накрывает завеса из тени и грязи с пылью, поднятых ветром. Маями в последний раз видит солнце. Весь, трескающийся по швам, земной шарик в последний раз видит солнце.