kensington

Она ничего не слышит о нем целую неделю, ну и это самые долгие семь дней в ее жизни. С раннего утра до самого вечера. Двадцать четыре часа в сутки. Тик-так. Тик-так. Самые долгие завтраки-обеды-ужины, самые долгие читки сценариев, разговоры с мамой по телефону, обсуждения новых французских драм с Фабианом по видеосвязи, настольные игры с Эмили в восемь вечера на полу гостиной. Самые долгие алкогольные обсуждения за вином, ну и тупые перерывы на кофе с сигаретками. Лучше бы никотин вводили внутривенно. Мда, трэш. Нужно уже взяться за голову. Пепельница в виде сердца, которую Милли подарила Эмма Дарси — становится каким-то ноющим напоминанием про утраченные возможности. И приконченные сигаретные окурки в ней смотрятся идеально, слишком утонченно. Если мы выбирали бы метафору, мы бы тупо смогли увидеть в этом символизм. Символизм прерванной любви. Если это была любовь, конечно. Ладно, нам всем нужно немного отойти от ситуации с Мэттом. По факту, два дня осталось — ну и Рождество. Подарочки, подарочки, елки-палки, веселые песенки во весь голос и улыбчивые продавцы «счастья». С ума бы только не сойти, да-да. Милли умная девочка. Ей пиздец. Она умная, она точно (реально) пытается заполнить эту звенящую дыру в своей груди. Любыми надёжными и ненадёжными способами. Побыстрее, ну и поскорее, ну и аминь. Вдруг — возьмёт и поможет. Должно помочь. Потому она (по-традиции) пересматривает все части «Home Alone» по кабельному. Так хочется. Смеется заливистым смехом с двоих злодеев в тысячный раз, когда светловолосый Кевин пускает банки из-под краски им в головы со второго этажа на веревках. И действительно (правда) плачет на том моменте, когда мама находит мальчика возле той огромной зеленой елки на Центральной Площади. Они обнимаются. Вечерняя подборка с ютуба с новогодними песнями (тридцать две штуки подряд) ее немного успокаивает, а сумасшедший снег за окном на минутку-две делает все супер-сказочным. Как в детстве. Батареи все еще в проебах. Запишите, ну и забудьте. Милли и Эмили кутаются в теплые дизайнерские большие свитера и одеяла. И все идет своим чередом. Конечно, они говорят. Обсуждают миллиард вещей, ни на секунду не отлипая друг от друга. В квартире много смеха. Очень громко. Хорошая атмосфера. Но конечно, они не говорят — кое-какие мысли и вещи лучше припрятать в себе глубоко, чтобы никто не увидел, ну и не достал. Они должны быть навсегда похороненные под черепной костью. Милли припрятывает Мэтта куда-то далеко-далеко на задворки своего сознания. На время. Потому что… вот что она ему сейчас может сказать? А? Есть идеи? Что-то типа: засыпаю засветло, просыпаюсь затемно? А ты там, вероятно, с какой-то красивой женщиной сидишь в баре, пьешь себе свой блядский джин в один рот, хочешь, чтоб она тебе тоже верила, да? Хочешь, чтобы она тебе тоже плакалась, как я, да? Какая же хуйня. Поистине. (но ты меня не вычеркнешь, не закрасишь); Окей. Ну, вот- Милли даже покупает имбирный пряничный домик — на его создание уходит три часа, а вещи становятся глупо перепачканные в разноцветных глазурных декорациях. Красное на черном. Штаны все усыпаны маленькими декоративными звездочками. На полу валяются кухонные принадлежности. Что ж, признаем, иногда отвлекаться полезно. Если это безотказно срабатывает, конечно. Алкок влюбляется в центр Лондона. Повторно. По-девчачьи. Иногда она шарится по магазинам бесцельно, больше чтобы потеряться, она просто-таки всматривается в лица незнакомцам, пытаясь найти одно (свое любимое). После этого… она, свернувшись клубочком, так тупо плачет под «Твое Имя». Зато Боуи ее приводит в чувство и делает ее рот улыбчивым, как только она берется подпевать виниловой пластинке. Все наполняет и уничтожает (одновременно) очень и очень быстро. По сути, в некоторое дни легче, чем в другие. И это нормально. Но неделя эта, бля, кажется такой долгой, такой долгой, будто проходит целый месяц. Эмили загорается идеей прочитать какой-то фанфик. Она говорит — ну знаешь, детка, я так давно не была обычной, так давно я просто не валялась на твоем диване, поглощенная в какую-то прикольную историю. Хочу пропасть из этой реальности! Ха! Как просто, да? Только давайте без закатанных глаз. Спасибо. Милли ее понимает. Кэри всей душой обожает Гарри Поттера, потому довольно быстро и ловко находит фанфик о четырех Мародёрах. Никакой тебе ракетной науки, лузер. И пока она читает, пока она исчезает из этой вот жизни на чуть-чуть — у Милли случается самая долгая и настойчивая попытка выбросить из головы то, что случилось. Выбросить из головы Мэтта — стереть, уничтожить, выпалить чем-угодно. Если повезет. Если получится. Спойлер: не повезет, не получится. Hoizer на ее телефоне отчаянно поет, что «don't let me in with no intention to keep me». Он, по сути, противоречит ее намерениям. Но Милли слушает целый альбом два дня на повторе. А долгими ночами Мэтт снится ей. Он снится ей нагло-улыбчивым, теплым и живым. Во снах они много разговаривают и часто касаются друг друга пальцами — ну и это все так легко, вообще не больно. От этого жить хочется. Милли думается, что именно в такие моменты он нравится ей больше всего. Жаль, что тут все по-другому. История заключается в том, что раньше она никогда не была влюблена. Точнее, ладно, была. Но влюбленность быстро пришла, а потом и ушла, задержалась с ней на каких-то пол года. И не было вот этого выедающего чувства, этой потребности — пусть он просто придет, молчаливый и хороший, ну и заключит ее в свои тугие объятия, пусть он никогда ее больше не отпустит. Пусть срастется с телом ее навечно, пусть просто станет чертовой инсталляцией. Их вместе — сцепленных, тупо переплетенных между собой, — смогут по-приколу возить по всему миру на аукционы и арт-выставки; известность тоже будет. Но самое главное … никто в таком случае не сможет их разъединить. Никогда. 2. Поздним вечером следующего понедельника раздается неожиданный стук в дверь. Плот-твист, история переворачивается. Новые сюжетные ходы появляются. Стук не похож на то, как стучал Пэдди (три громких стука, потом один короткий и глухой), но он, определенно, принадлежит мужчине. Эмили угадывает. Интуиция срабатывает на десять из десять. Она легко открывает двери. На пороге стоит Мэтт — он в какой-то теплой куртке, вообще без шапки, по колено в снегу. Под его ногами растопленная вода, ну и дышит он так часто, громко, будто бежал сюда три гребаных квартала без остановки. Как бы не так-то. Ага. — Ты в таком виде сюда не зайдешь, понятно? — Кэри скептически оглядывает его всего, морща носик. — Не тогда, когда с тебя течет, как с бродячей собаки на пол, ну а Милли спит. Ты зачем сюда пришел? Так грубо. Полностью и абсолютно правильно. Он заслужил. Мэтт удивленно поднимает брови, будто не ожидает. Но проходит всего навсего секунда, ну и он становится опять самим собой: полу-улыбка, полу-улыбка, задорный блеск в глазах, ну и этот британский шарм. Картинка маслом, вау. На Эмили это нихуя не срабатывает. — Всегда забываю, что вы, двадцатилетние, какие-то неугомонные. Не стыдно? Так со мной разговаривать. Имела бы уважение. Пф-ф. Разбежалась. — Вообще нет. — Пропусти, Эмили. — Нет. Ничего личного, но Милли меня убьет. И выставит за дверь. И купит билет на самолет. И заблокирует номер телефона. Да-да. Ложь. Самая настоящая. — Ну, — Смит небрежно приглаживает свои волосы, а потом перекатывается с пятки на носок, будто стоять тут ему надоело, будто нужно уже какое-никакое движение. — Я ведь пришел, потому- — Почему? А ну-ка. Что на этот раз расскажешь? Что на этот раз придумаешь? Фантазия же у тебя блядская — ты же актер из разряда Королевской Семьи. — Я пришел починить батареи. Класс. Охуеть. По-правде. Вызывали же, да? Эмили молча смотрит вниз на его руки. Какие-то разные отвертки, эти вот металлические ключи. Цирк полнейший, честное слово. Выглядит это очень странно, будто никто никогда бы не в жизни не подумал, что этот мужчина может заниматься чем-то подобным. Ему бы только костюмы свои носить, ну и играть на экране полоумных сексуальных дураков. На этом и все. Но не будем обесценивать. — Ну да. Я поняла, — Эмили вдруг быстро пропускает его внутрь, тихонько захлопывая за ним двери; она быстро меняет свое мнение, ну и неизвестно: из-за того, что ей тоже как-бы холодно в этой квартирке, ну или она знает, что не сможет никак противостоять Смиту. Тот все равно зайдет. — Убьет нас Милли, видимо, двоих. Заживо похоронит. Меня за то, что я пустила тебя. А тебя за то, что ты- — Да-да, — Мэтт импульсивно отмахивается от Кэри рукой, стягивая ботинки. — Я прекрасно уведомлен о причинах. — Ш-ш, тише говори! — Не шикай на меня! Жесть. Они с большим недоверием смотрят друг на друга. Эмили сдается. Она тупо пожимает вот плечами, мол, делай все, что тебе угодно, но просто заткнись. Пожалуйста. Мэтт использует этот момент, чтобы найти гостиную, чтобы опуститься на колени возле батарей. Перед этим он кидает взгляд на двери в спальню. Его и ее разделяют буквально метры. Ладно, нужно собраться. — Тебе, может, чай сделать? Кайф. — Э-э, ага. Спасибо. Почему бы и нет? Неловкость, такая неловкость. Ну и поебать. Кэри просто отправляется на кухню. Мэтт принимается за свою работу: подкачивает рукава, щурится; Он раскручивает основание батарейной системы, ловко берется за инструменты. Много времени это не занимает — когда чай готов, он уже буквально доделывает второй клапан. Эмили стоит над ним, как мать, ну и как-то смешно держит его кружку. В квартире полнейшая тишина. За окном сигналят тачки, разговаривают люди. Тут же время застыло, закрыло их все в какой-то часовой петле. — Ты же знаешь, что я все знаю? — Шепчет рыжеволосая; ЦРУ в деле; она легко оставляет кружку на подоконнике, а сама становится позади его широкой спины. Мэтт утвердительно мычит. Вряд ли захочет поделиться. Он откручивает отверткой верх, вообще не обращая внимания на девушку. — Тогда прошу, доделывай батареи и уходи. Не буди ее. Сейчас не самое лучшее время. Я видела, что с ней происходило за эту неделю. Что с ней. Происходило. Да сука. Мэтт вдруг останавливается. Он замирает с инструментами в руках. Конечно, все обстоит не так, как он себе предполагал. Но напускная уверенность тупо завораживает его всего, он реально превращается в дурака. — Это не твое дело. — Как раз-таки и мое, — Эмили возмущенно вскидывает руками, пытаясь поделиться с ним своей злостью. — Я ее люблю. На самом деле. Я переживаю за нее. И не хочу, чтобы ты больше делал ей больно. Как жаль, что уберечь не получится. Мы сами выбираем себе страдания. — Ты забываешься, — Смит сильно вдавливает последнюю делать на место, и наконец-то разворачивается к Кэри боком. — В любых видах отношений задействованы двое, вот так новости, да? Если ты не в курсе, Милли прекрасно знает, как меня задеть в ответ. — Почему ты тогда уехал, не поговорил с ней? Вы же просто продолжаете друг друга понемногу убивать. Разве это нормально? Мэтт минуту не отвечает. Так и сидит — смотрит куда-то в пространство. Эмили прокашливается. — Она сказала, что влюбленна в меня. Меня это напугало. Мне нужно было подумать. Особенно, после того, как- Как я чуть не трахнул ее, прикидаешь? Как чуть не разбил ее сердце до самого конца. Как чуть сам не сдох от ее признания. Конечно, о таком нужно было подумать. На расстоянии подумать. А мужчинам что проще-то? Убежать, понятное дело. Немного переждать бурю. Да и если бы Мэтт остался, он бы молниеносно выбил нахер эти двери, по кусочкам бы их взял и уничтожил, в ее эту маленькую квартирку в Кенсингтоне, он бы- Ох, блять. Его это так напугало. Разьебало по полной программе. Потому даже сейчас он сидит тут с пробитой головой. Но, по крайней мере, хоть немного, но знает, что ему делать. Эмили тяжело вздыхает. — Да, она это тебе сказала. И если ты о ней действительно заботишься, то ты ответишь ей взаимностью. Взаимностью. Что? Мэтт без понятия, как это делается. На самом деле. На истинном деле. Взаимность — это что-то большее, чем секс. А секса так хочется. Что-то большее, чем их вот эти вот игры. А играть-то хочется, не прекращая. Это — быть рядом. Буквально во всем. Быть командой, стоять друг за друга до самого конца. Просто быть. Никогда не предавать через эти вот импульсивные порывы и возрастную пропасть. — Я попробую. Не знаю, как получится. Эмили подает ему кружку чая с молоком. Батареи за пару минут включаются. 2. Это знаменитая выставка картин. За день до Рождества. Вход по приглашениям. VIP-приколы какие-то, thank you very much, ага. Милли идет туда с Эмили и Фабианом, потому что Фабиан, оказывается, прилетел утром, ему стало скучно проводить время с французскими моделями, постоянно оплачивая эти их вот дурацкие приколы. Теперь он тут, ну и готов полностью окунуться в Лондонский вайб. Вуа-ля! Франкель облачается весь в дорогущий Бирмингемской стиль. Осталось только податься на кастинг «Острых Козырьков», только посмотрите. Киллиан Мерфи засмеет, наверное. Ребята добираются на место к пяти вечера на такси, переполненные смехом и вкусным сигаретным дымом. Милли, по правде, вообще не знает, чьи картины здесь выставлены. Но Эмили быстро и аккуратно указывает ей рукой на то, что у них есть одна объединяющая тематика, ну и это «любовь». Ну да, судьба посмеется как нужно. Во весь голос. Любовь, да-да. Милли хмурится. Становится неуютно. Она пытается полностью абстрагироваться. Она разговаривает с людьми. Ее все узнают — экранная малышка Рейнира нравится буквально всем. Несколько девушек помладше просят у нее автограф. Райан бы гордился, честное слово. После этого Милли легко находит стол с пирожными, ну и берет сразу четыре лимонных пирога себе на тарелку. Много сахара не бывает (ложь), но сахар поднимает ей настроение. А прямо сейчас чрезвычайно важно не грустить. Милли умница. Ей пиздец. — Как думаешь, эти вот двое влюблены? — Она слышит недалеко голоса, а потом смотрит на картину. Красивая женщина и красивый мужчина. Вытянули мечи и утыкаются ими друг в дружку. Взгляд на поражение. То что, как думаешь- Эти двое вот? Хм. Что-то настойчиво трескается в груди. Происходит импульсивное решение, голова, как- будто вообще отключается. Милли дотягивается к своему телефону, ну и пишет смс-ку. «Приезжай». Кидает ему свою точную геолокацию. Она вообще без понятия — о чем ей с ним говорить, если он приедет. Приходится надеяться на случай. Мэтт ничего не пишет в ответ. Ожидаемо. Вот так и проходит час, а потом и другой. Шампанское в руках бьет в голову, пузырьки разносятся кровью под кожей, ну и становится хорошо, тепло, как-то максимально уютно. Фабиан с Эмили громко спорят в углу галлереи над очередной этой вот картинкой — ему кажется, что смысл в том, что любовь может быть хрупкой, раз, ну и разобьешь, ну а Кэри видит там совершенно другую историю. Милли останавливается возле центральной — она запросто поглощает ее своей красотой. Девушка обнимает себя руками. Потому она не слышит, как к ней подходят. Она не улавливает ни голосов, ни запаха Хьюго Босс, ни черную ткань его куртки, ни восторженных перешёптываний за ее спиной. Тик-так. Мэтт обыкновенно останавливается рядом. Они не смотрят друг на друга. Пока что — нет. В воздухе образуется электричество. Милли тупо сосредоточена на картине перед собой. Она делает глубокий вдох, втягивая воздух так резко и шумно, что Смит невольно подавляет в себе необъяснимое желание обвить ее тело руками, притянуть к себе, ну и сжать ее всю так сильно, так сильно обнять, чтобы ребра заболели у них обоих. Но он этого не делает. Милли тихо говорит: — Спасибо, что починил батареи. Я проснулась вся… Все что угодно. Для тебя. Ну почти все. Она хочет сказать «мокрая», потому что это действительно было так, но это будет звучать как-то неправильно, неуместно, учитывая какие (свои) они приклеят значения к этому слову, потому она вовремя себя берет и останавливает. Мэтт, кажется, телепатически понимает. Он улыбается. — Ерунда. Ты не должна благодарить меня. — Тебя и так не за что благодарить, только, разве что, за батареи, — девушка говорит это прямо и четко, буквально невесомо; конечно, она врет. — Где ты был? Как прошла неделя каникул? Надеюсь, тебе было весело, потому что мне было охуенно. Ну да. Где же ты был, а? Все это время. Пока я тут была заточенной сама с собой в своей больной голове. — Навещал семью. Проще простого. Злость заходится тлеющим огоньком в груди. — Они живут в Лондоне, насколько я помню. — Но мама моя сейчас в Нью-Йорке. Ага. М-м. Понятно. Милли поджимает губы. Она все еще боится повернуться и посмотреть ему в лицо, увидеть его глаза. Ей ужасно хочется это сделать. Что она в них может увидеть? Равнодушие? Тоску? Похуй. Потому проще сейчас смотреть на эту картину, где двое людей стоят возле реки, связанные красной ниткой вдоль рук и ног своих, вдоль сердец и губ. Что-то на японском, честное слово. Что-то из разряда их мифов и верований. Очень красиво. В груди начинает противно ныть. Воздух вокруг них становится такой напряженный, такой густой, что еще вот чуть-чуть — и всех вокруг замкнет начисто, сваляться на пол мертвые, такие пустые. — И как-там Нью-Йорк? — Стоит на месте. Развлекается. Многословно. Очаровательно. Прекрасно. Главное — так до безобразия ожидаемо. Милли пропускает маленькую улыбку. Она не знает, видит ли он — это неважно. Пока что это неважно. Он говорит: — Ты пахнешь лимонными пирогами, — и смотрит себе под ноги. — У меня иногда такое впечатление, что весь мир знает, что они твои любимые. Потому где-бы ты не появлялась, эти пироги будут там. Или пирожные. — Только они? Больше никого? Умница. Они наконец-то поворачиваются друг к другу лицом. У Мэтта темные мешки под глазами, будто не спал он совсем несколько ночей. Но взгляд теплый, знакомый. Такой весь, будто скучал в действительности. Милли невольно краснеет. И вот так быстро все возвращается к старым привычкам, с ума сойти. Эмили смотрит на них в упор с другого конца зала — она быстро заговаривает зубы Фабиану, повернув его спиной. Картины же ждут обсуждений. — Хочешь выпить со мной кофе, Милли? Ну-ну. Любимый вопрос, любимый вопрос. Она соглашается. Но это не значит, что он победил. У нее все еще болит все тело только от одного взаимодействия с ним. Она его так быстро не прощает. Не простит. Они выходят на улицу, доставая сигареты. По привычке. Мэтт быстро ухватывает Алкок за руку, за предплечье, когда она чуть не падает на тротуаре. Ботинки скользкие, можно и голову себе свернуть. Такое шоу, поистине. Милли ровняется с ним, а потом нагло забирает сигарету с его рта. Выхватывает пальцами. Делает затяжку, выдыхая дым прямо ему в лицо. Смит на секунду жмурится, потом цокает языком. — Будет очень трудно просто попить кофе, если ты будешь делать так. — Как? Начинается. Мэтт пытается сохранить ясность ума. Он по-детски пинает ботинком кусочек льда на земле. Тот, перевернувшись триста раз, исчезает под забором какого-то заведения. — Можно я тебя обниму? Соскучился. — Нет. Мэтт обнимает. Перед этим быстро выбросив ее сигарету куда-то себе за спину. А потом просто руками обхватывает ее ребра. Притягивает к себе. Их курточки создают теплый эффект — Милли все еще не обнимает его в ответ. Она просто утыкается носом ему в шею, чуть ниже подбородка. Губами хочется коснуться. Языком коснуться, будто взять и проверить остался ли такой же у него вкус. — Прости, что убежал. Милли согласно мычит ему в шею. — Я знаю, что это не решает всего, да и не решит, наверное, но хочу чтобы ты знала… мне нужно было остаться тогда с тобой. Не бросать тебя. — Это тебе мама вправила мозги? — Милли посмеивается, ее дыхание щекочет ему кожу. — Надеюсь, она тебя отругала. А то ведешь себя, как будто тебе столько же лет, как и мне. Мэтт смеется. Между ними опять возникает какое-то мимолетное перемирие. Прикол в том, что оно минутное. Оно надолго не может задержаться. Милли отстраняется. Она заглядывает ему в глаза. — Кофе? — Кофе. Они идут двадцать минут, чтобы купить лучший латте в городе. Они его находят — просто две центральные улицы и три поворота. Внутри в кафе все пахнет шоколадом. Мэтт садится за столик, откинувшись на кресле, широко расставив ноги. По привычке. Милли цепляется взглядом за это движение, она кусает внутреннюю сторону щеки. Невербальный язык его тела сводит с ума. Мозг забывает всю адскую неделю, когда его не было, ну и интерес берет верх. Когда приносят кофе, она специально копирует Мэтта — тупо откидывается на кресло, широко расставив ноги. Как хорошо, что она в штанах. Смит сперва не замечает, он что-то клацает в своем телефоне, но когда заканчивает печатать, ну и убирает айфон во внутренний карман пиджака, он осознает. Взгляд камнем падает на бедра Милли. — Мы играем в какую-то игру? — Осторожно спрашивает он, делая глоток кофе, наблюдая за реакцией. — В игру? О да, постоянно. Двадцать четыре на семь. Без выходных. — Прямо сейчас, имею ввиду. Ты сидишь идентично ко мне. Буквально копируешь меня. Милли прыскает. Она заправляет волосы за ушки, ну и кидает ему вызов. — Не бери в голову, просто так удобно. Всего-то. Мэтт кивает, будто они тут о погоде разговаривают. Он прикусывает губу. Он наблюдает, как Милли опускает руки на свои бедра и там их оставляет. Господи, ну не могут без этого. У каждого свой яд. — Как думаешь, — Смит лениво ставит свой стаканчик на столик, бегло осматриваясь. — Чтобы разобраться в ситуации… нам нужно сперва поговорить, ну или трахнуться? Бля. Милли замирает. «Трахнуться» слетает с его рта так быстро, так легко и так развязно, что по неосторожности сейчас можно сгореть. Какого хера, Мэтти? — Почему ты, — девушка заливается краской, но закатывает глаза. — Почему ты решил, что я с тобой буду говорить? Уже нет смысла разбираться. Мы пришли сюда просто пить кофе. Как друзья. Чего-чего? Его же оружием уничтожает. — Ну говорить ты, может, и не хочешь, ладно, — Мэтт наклоняется немного вперед; их поглощает шум кафе и машин на улице. — Но я вижу, о чем говорит твое тело. Его же правильно никто раньше не любил, да? Насколько я помню. Вот блин. — Кто сказал, что я хочу тебя? — Ты сама и сказала. Бессловесно. Неделю назад, в туалете клуба. А сейчас посмотри… где твои руки. Милли одновременно с Мэттом переводит взгляд на свои руки. Бедра сжатые, ладони между ними. И что с того? Чего ты прицепился? Остынь, давай-давай, успокойся, не поддавайся на мои провокации — ты же старший. Разве что тебе не терпится- — Так тепло. Там тепло. Между ног. — Я не спорю, — Мэтт подпирает щеку, дерзкая улыбка не сходит с его губ, но за минуту он становится абсолютно серьезным. — Я помню, там даже очень тепло. Охуеть. Милли всем телом вздрагивает. Она смущённо отворачивается, а потом опять делает глоток кофе. Она не знает, что ему сказать. Разве что ей хочется проучить его, но прошлый раз к добру не привел. Прошлый раз чуть их двоих не угробил. За прошлым разом были такие блядские страдания, что она проплакала под все альбомы Хоизера. Ебануться. Сдурела, девка. — Заткнись. — То заставь меня. Она решается, ну и решается, ну и решается. Возможно, он прав — сперва им нужно сексом заняться, а уж потом и разговаривать. Но как знать? Может это неправильно вообще. Мэтт смотрит просто в глаза. — Ладно, давай попробуем твою теорию. — Разговор и секс? — Да. Сперва разговор. Только не здесь, — Милли хмурится. — И не сегодня. Я не вывезу. — Окей. Что на счет секса? — Ты слышал меня? Он в последнюю очередь. — Ну-ну. Милли становится жарко. И страшно. — Мне страшно. — Если тебя это утешит, то мне тоже, — мужчина выдыхает, а потом скрещивает руки на груди. — Я никогда еще не был в эпицентре катастрофы. Они сидят еще часа два, обсуждая последние новости. Пряча напряженность за легкостью — актеры просто потрясающие. Становится лучше. И потом, когда Мэтт провожает ее к такси, Милли чувствует от него какое-то подобие любви. Он укутывает ее в куртку, ну и поправляет шарф. Щелкает по носу, как ребенка, ну и крепко и тесно обнимает в ответ. Это, вроде, как последние минуты затишья перед бурей. Милли ловко целует Мэтта в нос. Когда она садится на переднее сидение, она резко высовывается с окна, ну и кричит ему: — Какой момент тебе самый забавный в фильме «Один дома»? Мэтт стряхивает снег со своих взлохмаченных волос. Он хохочет, ну и говорит в ответ: — Когда пацан скидывает банки с краской на веревках, чтобы попасть по злодеям. Милли улыбается.