***
Пожалуй, София провела остаток дня даже с большей пользой, чем мрачный господин. Желая отвлечься от мыслей, которые нескончаемым потоком роились в её голове после столь страстного утра, девушка вернулась в свою спальню и принялась готовиться к уроку французского с Марией. Она деловито уселась за туалетный столик, изучая недавно купленные книги. За кого бы ни принимал её месье Бюсси, он не знает и части из того, через что ей пришлось пройти. Разумеется, ей бы безумно хотелось изменить свою жизнь и род занятий. И лучшей роли, чем преподавательница, ей не сыскать. Что может быть благороднее, чем нести свет просвещения нуждающимся? Строптивый господин наверняка осведомлён об этом не хуже её, но почему-то с таким усердием отвергает такие очевидные истины. На этой мысли девушка недовольно сморщила носик и потянулась за пером и чернильницей, чтобы выписать пару фраз для изучения с Марией. Она с трудом заставляла себя не думать о буре, которая вот-вот была готова начаться в её сердце. Она была согласна заняться чем угодно, лишь бы забыть о тех чувствах и эмоциях, которые пробуждались в ней, стоило ей лишь подумать о событиях этого утра. К счастью, занятия языками всегда помогали девушке настроиться на нужный лад. Стараясь мыслить на чужом языке, она будто бы убегала от реальности на то время, пока у неё не появится достаточно сил для того, чтобы начать обдумывать проблему. Не прошло и получаса, как София потянулась к звонку. Через несколько минут в комнату вбежала взволнованная Мария. — Госпожа, вы хотели меня видеть? — Мария сделала осторожный книксен и робко улыбнулась. — Да, Мария, — София оторвала взгляд от своих записей и ласково взглянула на горничную. — Помнишь, мы обсуждали твои занятия французским? Мария робко кивнула, а фройляйн Бернштайн продолжила: — Месье Бюсси не против того, чтобы я стала твоей учительницей на то время, пока нахожусь в этом доме. Как ты смотришь на то, чтобы начать прямо сейчас? У тебя нет никаких срочных дел? — Госпожа, я даже не могу поверить, что это происходит на самом деле! — Мария подпрыгнула на месте, а после бросилась к Софии и обняла её за шею. — Спасибо, спасибо вам огромное! Я так вам благодарна! София мягко улыбнулась и погладила Марию по руке. Служанка, вдруг осознав, что совершенно не соблюдает субординацию, ойкнула, отпустила объятия и отошла от госпожи. Фройляйн Бернштайн лишь рассмеялась и поднялась из-за стола, чтобы поближе подвинуть к нему кресло. Мария оторопело наблюдала за действиями госпожи, не в силах вымолвить ни слова. Также в полной тишине она заняла своё место за столом и с плохо скрываемым любопытством принялась рассматривать учебники. Внезапно радость и воодушевлённость как по команде пропали с лица Марии. В этот момент София раскладывала последние книги перед тем, как начать урок, но каким-то шестым чувством тут же почувствовала перемену настроения ученицы. — Мария, что-то случилось? Тебе нездоровится? Если хочешь, мы можем перенести занятие, ничего страшного не произойдёт. Горничная подняла испуганный взгляд на госпожу: — Нет-нет, фройляйн Бернштайн, всё в порядке. Я… Хорошо себя чувствую, благодарю вас. Просто… — девушка запнулась, собираясь с силами, но всё же продолжила. — Вы правда скоро уедете отсюда? София тяжело вздохнула и прикрыла глаза. Она и сама была бы не против узнать, насколько здесь задержится. Месье Бюсси говорил что-то про конец осени, но на самом деле он может перестать нуждаться в её услугах намного раньше. Стараясь подбирать слова и звучать уверенно, девушка ответила: — Момент моего отъезда не так близок, Мария. Я думаю, что буду гостить у месье Бюсси до конца лета. И это по самым скромным оценкам. В любом случае ты сразу же узнаешь, когда я соберусь уезжать, — София ободряюще улыбнулась, осторожно положив ладонь на руку служанки. — Всего лишь до конца лета… Фройляйн Бернштайн, я знаю, что не имею на это права, но всё же… Вы бы не могли забрать меня с собой? Пожалуйста? Вы такая милая и добрая, такая справедливая, мне будет так не хватать вас, если вы уедете! София покачала головой и засмеялась: — Дорогая, я просто кажусь такой из-за чрезмерной нелюдимости вашего господина, и эта черта его характера всего лишь навсего даёт мне преимущество. Но на самом деле он справедливый человек, Мария. И я уверена, что в его доме ты можешь добиться больших высот, чем если последуешь за мной. К концу лета ты уже сможешь более-менее сносно изъясняться по-французски и, я уверена, месье Бюсси позаботится о твоём дальнейшем образовании. Но только в том случае, если увидит, что наши с тобой занятия принесли плоды. Так что давай-ка приниматься за работу.***
Последующие дни протекали приятной и ничем не омрачённой чередой. По уже установившейся традиции София и Эрик завтракали вместе, после чего, если позволяла погода, отправлялись на прогулку в сад. С тех пор как там появилась кормушка, к ней стали наведываться всяческие виды птах, и София не пускала возможности удивить спутника своими познаниями в орнитологии. Тот молча с полузагадочой улыбкой на устах выслушивал всё, что она хотела сказать, но в конце её речи всегда находил что добавить. Из природной упёртости София даже приобрела для себя книгу по орнитологии во время одной из вылазок в город — более объёмную и пухлую, чем та, которую она нашла в библиотеке мрачного господина. По возвращении домой девушка проводила каждую свободную минуту, в запале перелистывая страницы одну за другой. И каково же было её разочарование, когда следующим утром Эрик вновь не удивился ни одному факту, а напротив, выступил с дополнением. С тех пор София перестала упражняться в эрудиции и теперь уже сама просила маэстро рассказать ей что-нибудь о новой птичке, вдруг наведавшейся в сад, лишь время от времени с радостью отмечая (порой вслух, а порой лишь только про себя), что тот или иной факт ей уже был известен. После прогулок мрачный господин предпочитал удаляться в свой кабинет и обычно не покидал его до самого вечера. Исключением было лишь посещение музыкальной комнаты, однако София не решалась нарушать покой мужчины в течение дня и позволяла себе появляться там или в гостиной только после ужина, который она, разумеется, принимала в одиночку. Их совместные вечера, хоть и были частым явлением, оставались для Софии самой долгожданной частью дня. Ведь именно в эти моменты маэстро играл для неё. О да, она догадывалась, что на самом деле исполнение предназначалось для кого-то другого, а точнее — для другой. Но какой был смысл размышлять об этом, если именно она, София Бернштайн, была удостоена возможности наслаждаться столь прекрасной игрой? Эрик исполнял и свои произведения, и мелодии других композиторов, известных и не очень. Он умело переходил от одной мелодии к другой, тем самым создавая настроение вечера. Музыка лилась, окутывала собой пространство, очаровывала, жаловалась, просила, требовала и рассказывала. И София следовала за ней и её загадочным исполнителем, как несчастные дети Хамельна последовали за музыкой, издаваемой дудочкой Крысолова. Находясь в доме месье Бюсси, София вдруг осознала, как сильно тосковала по музыке, по возможности слушать прекрасное исполнение и играть. С тех пор как ей пришлось продать отчий дом, чтобы расплатиться с долгами брата, из её жизни совсем исчезла музыка, пожалуй, кроме той, которую ей удавалось услышать в исполнении уличных музыкантов. Двери в богатые дома были для неё закрыты, ровно как и в рестораны и театры. Она просто не могла себе этого позволить, откладывая каждый пфенниг на исполнение своей главной мечты. Скучала она и по собственным упражнениям в музицировании. София любила играть на фортепиано, даже несмотря на то, что её посредственное исполнение не позволяло ей браться за сложные произведения. Её отец, будто предчувствуя что-то, предпочитал обучать дочь более практичным вещам, благодаря чему девушка уже с детства умела не только вышивать и штопать одежду, но и недурно готовить, выполнять несложную работу по дому и отлично держаться в седле. К сожалению, музицирование не входило в список того, что было необходимо для выживания. Но при этом родитель радел за то, чтобы София управлялась со столовыми приборами, словно была на приёме у британской королевы. В любом случае София всегда искренне радовалась, когда месье Бюсси приглашал её за фортепиано и предлагал сыграть. Хоть ещё и прошло слишком мало времени, девушка чувствовала, что её исполнение становилось всё более плавным и уверенным, а пальцы всё реже промахивались мимо нужных клавиш. Во время игры София всем своим существом ощущала, как маэстро внимательно наблюдает за ней. Иногда по дёрганым вздохам казалось, что он вот-вот выступит в роли учителя и поправит что-то в её исполнении, но мужчина молчал, будто давая ей время самой осознать свои ошибки. Или это было лишь обманчивым впечатлением, и он просто не хотел тратить свою энергию на подобные занятия? Это было неважно, София и без того была ему благодарна. В один из их совместным вечеров, когда новая для неё мелодия перестала литься из-под пальцев месье Бюсси, София поднялась с софы и осторожно встала напротив исполнителя, ласково проведя ладонью по полированной крышке инструмента: — Месье Бюсси, если я задам вам личный вопрос, вы на него ответите? — девушка постаралась улыбнуться, но весь её вид выражал серьёзность. Мужчина хмыкнул, как ни в чём не бывало продолжая перебирать нотные листы, которые, как уже раньше заметила София, не были ему нужны. Почти все произведения маэстро исполнял по памяти, зачастую с полуприкрытыми веками или даже с закрытыми глазами, абсолютно не смотря на нотный стан, и эта его привычка — искать ноты и переворачивать листы при полном отсутствии необходимости сего действа — девушку очень забавляла. После небольшой паузы Эрик, всё так же не отрываясь от бумаг, произнёс: — Я жду вашего вопроса уже битый час, фройляйн Бернштайн. Я отвечу вам в любом случае, не переживайте. Весь фокус только в том, останетесь ли вы удовлетворены моим ответом. — Почему я никогда раньше не слышала ваших произведений? Эрик пожал плечами и ухмыльнулся: — Я не знаю. — И это весь ваш ответ? Признаюсь, я ожидала любой реакции, кроме этой. — Ну я же сказал, что мой ответ вас не обязательно устроит, — мужчина, наконец, оторвался от нот и взглянул на Софию. И хотя он пытался оставаться серьёзным, в янтарно-медовых глазах блистала озорная искринка. — Вообще, я бы мог обвинить вас в невежестве, — протянул он. Лицо девушки вспыхнуло — это же и правда позор, если она не узнала его мелодию. София нахмурила очаровательный лобик, пытаясь вспомнить композитора Бюсси, а Эрик продолжил: — Но на самом деле я ещё не использовал этот псевдоним. На мгновение уголки губ Софии поползли вниз, тут не нужно быть знатоком душ человеческих, чтобы понять, что она расстроилась.Однако уже через мгновение пухлые губки надулись: — Это было на грани жестокости, месье Бюсси. — Но ведь же я её не переступил? — мужчина коснулся клавиш, и комнату наполнила мелодия, которую София сегодня уже слышала. — Взгляните сюда, meine Aschenputtel. — Эрик кивком указал на нотный лист с указанием авторства в заголовке. София склонилась над партитурой: — Сюита «Пучины Персии» авторства Э. Дестлера, — полушёпотом прочла София, — Э значит Эрик… Так это вы тот самый загадочный месье Дестлер, который воспевает странствия и дальние путешествия? Призрак грациозно кивнул головой: — Собственной персоной, милая мадемуазель. София с нескрываемым любопытством рассматривала мужчину: — Но это же не единственный ваш псевдоним? — Не единственный, но я бы не советовал вам пытаться узнать что-то ещё, София, — ответил Эрик, не прерывая игры. София лишь кивнула в ответ, прекрасно помня о том, что одним из условий их договорённости было то, что она без ведома и разрешения господина не будет пытаться узнать какие-либо подробности его жизни. В этом случае благоразумие всё же было выше любопытства: мужчине в маске было что скрывать и, судя по всему, свои тайны он предпочитает беречь. Конечно, София допускала мысль о том, что Эрик мог быть в розыске, но всё же успокаивала свою совесть вполне логичными для себя доводами. Во-первых, он спас её: если бы ему действительно нужно было скрываться, он бы либо вообще не принял участия в её судьбе, либо же предпочёл остаться инкогнито. Во-вторых, скорее всего, он не совершал разбоев и грабежей. С чего бы столь обеспеченному человеку заниматься подобным? А, может, он был замешан в каких-то крупных махинациях? Но даже если так, обычно у подобных людей бывают ещё более могущественные покровители, так что показания какой-то там Софии Бернштайн вряд ли бы имели сколь значимый вес. В-третьих, при всей своей необычности и загадочности месье не был похож на того, кто способен убивать ради удовольствия или удерживать ни в чём не повинных людей силой. В самом деле, склонный к извращениям мужчина не держал бы в доме прислугу, не платил бы ей за услуги и уж точно бы не отпускал её в город одну. И всё же… Какую игру он ведёт? — Так значит, вы зарабатываете на жизнь музыкой? Это так удивительно! Мой батюшка говорил, что искусство не приносит ни счастья, ни денег, и всегда твердил о том, что нужно уметь что-то делать руками и головой. Эрик резко прервал игру и искренне рассмеялся свободным искренним смехом. София даже и не думала, что слушать переливы его голоса так приятно: — Ваш батюшка был абсолютно прав, София. По жизни я занимаюсь чем угодно, чтобы в конце концов иметь возможность творить, — мужчина встал из-за рояля и подошёл к окну, опершись одной рукой о раму. — Основной заработок мне приносит занятие архитектурой: многие тупоголовые кретины не знают, куда потратить свои деньги, и решают построить себе наиболее вычурный в округе дом. Знали бы вы, как мне это опостылело… Хотя иногда попадаются и более интересные заказы… Кхм… Хотя о чём это я. София, вам не следует забивать свою прекрасную головку подобными проблемами. Скажите мне только, кем же был ваш батюшка, передавший вам такую мудрость? — Он был моряком, месье Дестлер, вы позволите мне называть вас так? Мне отчего-то сразу показалось, что фамилию Бюсси у вас ненастоящая. По правде сказать, я то и дело ощущала себя графиней де Монсоро. — Эрик снова рассмеялся, от чего по коже Софии пробежали мурашки. Спустя время она продолжила: — а батюшка мой был капитаном, объездил пол земного шара и даже пару раз брал меня с собой. Ах, это было так замечательно! Эрик с подозрением взглянул на Софию: — Ваш батюшка брал юную леди в экспедиции? На корабль, полный матросов? И как же реагировала на это ваша матушка? — Вы не первый, кто задаёт подобные вопросы. Но на самом деле отец доверял своей команде. До рождения детей он и матушку брал с собой. Да и с моим старшим братом им удалось поездить всей семьёй. Понимаете, мой отец разительно отличался от большинства людей и обладал удивительной способностью ломать любые грани нормы, создавая собственную. Он всего в жизни добился сам, он ведь был не из знати, но ему удалось взять в жёны мою маму, которая принадлежала старинному, хоть и обедневшему, роду. Я думаю, они идеально подходили друг другу и отправлялись бы в любые странствия вместе до сих пор, особенно теперь, когда дети выросли. Эрик с интересом слушал рассказ Софии. В его голове уже зарождался сюжет новой оперы. Не прямо сейчас, но когда-нибудь он обязательно возьмёт за основу нового произведения рассказ своей случайной знакомой. София же, неверно истолковав отстранённость маэстро, смущённо замолчала и улыбнулась: — Извините, месье Дестлер, я не должна была вдаваться в подробности. Эрик встрепенулся, отошёл от окна, галантно подал девушке руку и повёл её к креслу у камина: — Нет-нет, фройляйн Бернштайн, продолжайте, я весь внимание, — воодушевлённо проговорил он, усаживая её поближе к огню. — Знаете, мои родители так мечтали о продолжении рода, и они были несказанно счастливы, когда на свет появился мой старший брат, — девушка задумчиво смотрела на огонь, свет оставлял причудливые тени на её прекрасном лице. Один непослушный локон выбился из причёски (случайно ли?) и ниспадал на оголённое плечико. — Но, к сожалению, их счастье было омрачено тем фактом, что мама с трудом произвела на свет первенца — моего старшего брата. Доктора строго-настрого запретили ей рожать ещё. Родители долгое время были уверены, что мама больше и не сможет понести… Целых двенадцать лет, пока на свет не появилась я. София тяжело вздохнула и взглянула на маэстро. Он с нескрываемым интересом наблюдал за девушкой. Воспользовавшись паузой, он поднялся с кресла, подошёл к сервировочному столику и разлил вино по бокалам. Девушка с благодарностью приняла терпкий напиток из рук Эрика, сделала небольшой глоток и продолжила: — Самые страшные опасения докторов подтвердились: мама рожала более трёх дней, испытала ужасные муки и умерла в родах. Я не знаю, каким чудом удалось спасти меня. — Вероятно, ваш батюшка потерял рассудок от горя? — Эрик вдруг подумал о том, что было бы с ним, умри его Северная Фея по его вине, рожая их общего ребёнка. Смог бы он это перенести? — О нет, я не знаю, как ему это удалось, но мне он всегда показывал только светлую сторону своей любви к матушке. Он боготворил меня так же, как и её, называя меня своим Ангелом… — девушка сделала паузу и после небольшого раздумья продолжила: — Чего не скажешь о брате. Он возненавидел меня с самого рождения и несказанно злился на отца. Он был уверен, что папе стоило настоять на том, чтобы мама избавилась от меня, как только узнала о беременности. Знаете, однажды папа взял нас в экспедицию вдвоём, и брат попытался выбросить меня за борт. Ему помешал матрос, случайно оказавшийся поблизости. Тогда-то отец решил отдать его в военную академию, отослать как можно дальше от дома. До тех пор, пока он не образумится. Тогда я была совсем маленькой, но очень хорошо помню тот день: брат собирал вещи, а я стояла в углу и плакала. «Ангел Смерти» — это были его последние слова перед тем отъездом, обращённые ко мне. Внезапно раздался треск стекла. София отвела взгляд от огня и ахнула: бокал лопнул прямо в руках господина, впиваясь осколками в изящную чёрную перчатку. Девушка всплеснула руками и вскочила с кресла, подхватив юбки. — Месье Бюсси, не двигайтесь, я сейчас вернусь! Эрик даже не успел отреагировать, а хрупкая фигурка Софии уже скрылась за дверью музыкальной комнаты. «Ангел Смерти»… Кто бы мог подумать, что так можно было называть ни в чём не виноватую девушку. И кто этим занимался? Её родной брат! Но всё же в большей степени Эрика поразило то, как София рассказывала об этом. Да, на её лице можно было увидеть и скорбь, и печаль, но она… Как будто бы ни о чём не жалела? Эрик невольно подумал о Кристине. Возможно, его Северному Соловью не так повезло с отцом, как Софии, но всё же, попав в Оперу, в жизни она устроилась весьма неплохо. Особенно с тех пор, как незримый Ангел Музыки помог ей выбиться из хористок. Но почему, лишь оказываясь рядом с мадемуазель Даае, Эрику казалось, что он во всём обязан ей помогать? Было в ней что-то настолько жалостливое, что невольно становилось стыдно за то, что кто-то выглядел счастливее, чем она. Делалось это непреднамеренно из-за слабости духа, или же крошка Лотти не была так проста и всего лишь играла роль обделённой простушки? Эрик не знал. Тогда, находясь рядом с ней, он не замечал ничего. Но теперь, когда у него появилась возможность посмотреть на жизнь в Опере с расстояния, бывший Призрак невольно поймал себя на мысли, что, веди себя София так же, как вела когда-то Кристина, он бы не выдержал и досрочно отказался от её услуг, оплатив большую часть гонорара. Он сыт по горло тем, что его используют. В корыстных ли целях или из простоты — неважно. Он просто нечеловечески устал. — Когда я говорила «не двигайтесь», я всё же надеялась, что вы снимете перчатку, — София вернулась незаметно и, осторожно подобрав юбки, опустилась на колени перед мрачным господином, после чего начала с забавной деловитостью рассматривала повреждённую руку Эрика. Мужчина лишь неопределённо хмыкнул, а София продолжила: — вы позволите? Эрик задумчиво кивнул, но тут же зашипел от боли, когда девушка, предварительно вынув крупные осколки, осторожно начала стягивать перчатку. — Придётся немного потерпеть. — констатировала София и резким рывком стянула перчатку до конца и внимательно осмотрела ладонь, — Что ж, я вижу только несколько глубоких ран, их нужно обработать. Лишь теперь Эрик обратил внимание на небольшую корзину, которую принесла с собой София. В ней было всё необходимое для обработки ран. Мужчина одобрительно хмыкнул и, кивнув в сторону самодельной аптечки, произнёс: — Вы случайно не были сестрой милосердия? — О нет, я просто имела дело с детьми, месье Дестлер, — усмехнулась София. Затем она достала из корзины бутылочку с медицинским спиртом, откупорила её и начала поливать прозрачную резко пахнущую жидкость на рану, параллельно дуя на неё. Эрик вдруг осознал, что ему было не так больно, как он ожидал. Даже шипеть не хотелось. Было терпимо и даже как-то… приятно. То, как она обрабатывала рану, то, как старалась унять боль, то, как нежно держала его руку в своих руках, не обращая внимания на старые уродливые шрамы (она их заметила, ведь так?)... Призрак не мог описать эмоции, которые он испытывал. Он никогда не ощущал такого раньше. Возможно, так и чувствуют себя дети после того, как они поранились и ищут утешения в руках матери? Тебе больно, но с каждым прикосновением родного и любящего человека боль отступает, а на её место приходит блаженство. Эрик не мог и не хотел развивать эту мысль. Он не знал, куда его заведут подобные размышления, он боялся исследовать эту часть своего разума, а посему решил сменить тему. Наблюдая за тем, как девушка ловко перевязывает его ладонь, он спросил: — Но что же случилось после того, как ваш брат уехал? — Наверное, будет плохо так говорить, но тогда я была абсолютно счастлива, месье Бюсси. Я училась, много времени проводила с папой, а когда он уезжал в экспедиции, то со своей гувернанткой и учителями. Да, пожалуй, я была счастлива. — девушка сосредоточенно, почти медитативно занималась его раной, стараясь вести своё повествование как можно более спокойно. — И хотя меня тяготила наша отстранённость от общества, я всё же наслаждалась ею. Разве ещё у какой-то девочки из знатной семьи была возможность резвиться с крестьянскими ребятишками? Я познавала мир таким, какой он есть, а не таким, каким его заставляют видеть. Всё это время я не слышала ничего о брате. Он пытался устроить свою жизнь, а отец, я уверена, время от времени посылал ему средства на жизнь. Я помню одно Рождество… Мне было тогда лет десять. Отец ничего не говорил мне, но я видела, что в доме к праздничному вечеру ожидают ещё одну персону. Думаю, это должен был быть мой брат, отец всю жизнь мечтал наладить с ним отношения… Но он так и не приехал. Папа был так опечален… Знаете, я не виню своего брата, ведь он считал отца и меня виновным в смерти матери, возможно, он имел на это право. Я не знаю. — Но что же случилось потом, София? — Эрик хотел было спросить: «Как вы оказались в столь незавидном положении?», но не смог. Однако София верно истолковала его вопрос, решила удовлетворить любопытство месье до конца: — Когда мне было четырнадцать, отца не стало. Он и добрая часть его корабля подхватили какую-то инфекцию. Отец стал одним из тех, кому не удалось победить недуг. Как только брат узнал о его смерти, он тут же объявился в поместье и отправил меня в хороший пансионат. Это было благородно с его стороны, потому что батюшка сделал именно брата наследником всего своего состояния. Я не знаю, то ли он так верил в будущее примирение, то ли просто не думал о собственной смерти, то ли… Я не знаю, как так вышло, но мне не полагалось практически ничего, однако, когда мне исполнилось восемнадцать и пришло время покидать пансионат, мне всё-таки было позволено вернуться в родительский дом и даже жить там. Я думаю, мне всё же полагалось хорошее приданое, но к тому времени это было уже неважно, так как мой брат оказался заядлым, но неудачливым игроком. Ещё пару лет после моего возвращения нам удавалось жить в родительском доме. Иногда за счёт случайного выигрыша, иногда — при помощи немногих оставшихся в живых друзей отца. Но потом настал момент, когда дом пришлось продать. К тому времени брат уже начал изрядно выпивать, и я приняла решение жить отдельно от него. — И это окончательно отдалило вас от общества? — Разумеется, — девушка глубоко вздохнула. Теперь можно было увидеть и слёзы в её прекрасных глазах. Несмотря на это, София продолжила: — поначалу мне даже удалось поработать гувернанткой в очень знатной и богатой семье, но надолго я там не задержалась. Потом были случайные заработки: шитьё, помощь по хозяйству, но это не покрывало всех трат, которые мне нужно было нести. — Но почему вы не попробовали себя в роли учительницы ещё тогда? Или не нашли другую семью? Почему вам пришлось... — Эрик запнулся, подбирая подходящее слово. — Торговать собой? — невесело улыбнулась София. — Семья, взявшая меня в гувернантки, была очень могущественной. А моё прегрешение перед знатным родом, — девушка усмехнулась, — слишком непростительным. Когда я переехала из родного Ганновера в Гамбург, я тоже надеялась, что смогу начать тут новую жизнь. Но нет, все более-менее богатые семьи отказывали мне, стоило им услышать мою фамилию, а семейства с меньшим доходом просто не могут позволить себе личного преподавателя. Но мне нужны были деньги, поэтому я тут. — А что же стало с вашим братом, София? — Я не знаю. — И это весь ваш ответ? Признаюсь, я ожидал любой реакции, кроме этой. София улыбнулась сквозь слёзы: — Но это правда. Он пропал, исчез. Возможно, скрывается от кредиторов. Надеюсь, он счастлив на другом краю земли и смог начать новую жизнь… — А что же случилось с той семьёй? Вы ведь мне не расскажете сейчас? София грустно покачала головой: — О нет, месье Дестлер, это слишком тяжело для меня. Да и не нужно. В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь треском дров в камине. Эрик, наконец, обратил внимание на то, как искусно была забинтована его рука. София торопливо собирала свою аптечку, пытаясь скрыть вновь и вновь наворачивающиеся на глазах слёзы. Эрик чувствовал себя паршиво. И хотя от его внимания не могло ускользнуть то, что Софии хотелось хоть с кем-то поделиться своей историей, эта исповедь далась ей слишком тяжело. Бедняжка… Мужчина подошёл к роялю, дождался, пока София снова займёт своё место у камина, а затем неторопливо уселся на банкетку: — Скажите мне, мадемуазель Бернштайн, как вам удалось не озлобиться на весь мир? Девушка пожала плечами и покачала головой: — Мы не можем укрыть своё сердце от жизни, но мы можем так воспитать и научить его, чтобы оно обрело превосходство над случаем и способно было несломленным взирать на то, что причиняет боль. — Это прекрасно, София, действительно, прекрасно. Вы сильная девушка, но вам, как и всему живому на Земле, нужно хотя бы иногда давать себе слабину. Эрик глубоко вдохнул, прикрыл глаза и сыграл пару аккордов, проверяя, насколько хорошо он управляет пораненной рукой. Неплохо... Что ж. Сначала из-под его пальцев потекла музыка — вязкая, липкая, полупрозрачная, словно мёд. А потом… Потом он запел. Его голос, глубокий, сочный, обволакивающий голос пел на персидском. Он пел о тоске по дальним странам, о близких, которых больше не увидишь, о лишениях. Он пел о том, что, несмотря ни на какие потери, этот мир стоит того, чтобы увидеть его. Она зарыдала. Она больше не могла контролировать свой плач. Но сейчас он не жалел её: это были слёзы очищения, слёзы прощания с гореванием, слёзы освобождения. Её нельзя успокаивать, нельзя прерывать игру, нельзя переставать петь. Она должна выплакать все слёзы, которые держала в себе так много лет. Ей должно стать по-настоящему жаль себя. И лишь тогда, когда ей будет казаться, что у её горя нет дна, к ней придёт ощущение полёта и бесконечной свободы. Он знал это, знал. И именно это знание не позволило ему в своё время сойти с ума. Не позволит и сейчас. Он вдруг почувствовал, как кожа под маской становится влажной. Но она не увидит и не почувствует этого. Это вечер её боли, её страданий и страхов. Но почему же больно и ему? Только ли от жалости к себе? Или его сердцу небезразлична и её боль? Какое им до этого дело? Сейчас они могли бы быть одним целым. Могли бы быть, если бы сами знали об этом. Слёз больше не было. София сидела на кресле, опершись одной рукой о подлокотник и поддерживая голову. Слёз больше не было. Осталась лишь музыка и этот неземной голос. Она не понимала странного языка, но его слова бальзамом ложились на её израненную душу. Она чувствовала себя свободной. Она чувствовала себя сильной. Она чувствовала себя живой.***
Продолжение того вечера София помнила довольно смутно: месье Дестлер закончил играть, настоял на том, чтобы она осушила ещё один бокал вина, а после отвёл её в спальню. Это был первый раз, когда он был в её комнате. Он решительно пресёк попытки позвать Марию и собственноручно помог Софии с корсетом. Он деликатно отвернулся, позволяя ей облачиться в сорочку. Он вёл себя так, будто никогда не видел её обнажённой. Он дождался, пока она уляжется, а после заботливо подоткнул одеяло под бока. Он проверил, хватит ли дров в камине. Он вёл себя так, словно сам никогда не был Ангелом Смерти. Он ласково провёл тыльной стороной ладони по её щеке и пожелал спокойной ночи. Он задул последнюю свечу у изголовья кровати и бесшумно покинул спальню.