В земной жизни тоже есть своя прелесть. Будешь моей?

Холодная. Она такая, мать его, холодная. Азик чувствует и почти слышит, как звенят тонкие косточки, когда он словно ненароком приобнимает ее. Баженова дрожит, носом шмыгает, но упрямо сжимает горлышко бутылки. Как самое ценное. Как последний островок нормальности. — Классная стрижка, — бросает Азик. Все это слишком слащаво, потому что девчонка тут же расцветает, глазищи свои и без того огромные на него таращит. Так и хочется спиздануть какую-нибудь гадость. Он все-таки демон или где? Поэтому Азик ни в чем себе не отказывает. — Только выглядишь как бездомная. И трясешься как чихуахуа. Ну знаешь, мелкие такие, на крыс похожи. Варя только фыркает, ногой своей костлявой болтает. На демона даже не смотрит. А потом словно заведенная начинает тараторить. Слова в Азика летят как стрелы, пущенные метким лучником — попадают куда-то в цель. В самое нутро. От чего начинает мутить и иррационально хочется сделаться маленьким-маленьким и забиться под ближайший камень. — Бля, у меня был пиздецкий день, ты можешь молча посидеть? — демон срывается. Потому что слишком откровенно. Слишком пробирают чужие слова, зарождая внутри нечто похожее на беспокойство. Потом они действительно просто молча сидят на каменном ограждении набережной. Варя смешно надувает щеки и направляет поток воздуха в бутылку. Та в ответ протяжно стонет. Словно тоже жалуется. У нее самой существование не ахти. Как только пьянящее содержимое, приносящее радость, кончится, ее сразу выбросят. Никому она будет не нужна такая пустая и бесполезная. Хоть бы кто из ее горлышка розочку сделал и вены себе вскрыл. Варя вон выглядит так, как будто собирается. Зря Азик ее, наверное, одернул. Пусть бы себе и дальше нылась про семью да школьных буллеров. Лучше, чем вот так. «Эй, это что еще за угрызения совести в три тыщи лет?» — демон сам на себя злится. Но следующая фраза все равно из его рта вылетает быстрее, чем он успевает осознать ее. Окей, сейчас он просто Азик Митрохин и несет всякую хуйню, граничащую с искренностью. — Куртка топ, но греет же хуево. Ему на Баженову даже смотреть зябко, а он, на минуточку, демон. — У кого сперла хоть? Вряд ли у братца, он такой святоша, что подобное ни в жизнь не нацепит. — Это отцовская, — Варя делает еще один глоток из бутылки, преувеличенно громко сглатывает. Перед ним понтуется что ли? — Единственное, что от него осталось. «Отцы, бля, все одинаковые», — злость в Азике поднимается резко. — Да и то, он ее просто забыл, пока из нашей хаты сбегал с награбленным. И также резко исчезает. — Мама рассказала? — Сначала соврала. Наверное, она бы и не призналась, если бы кошкадемон все не выложила. — Нелли как всегда в своем репертуаре. Сука ебаная. Митрохин сплевывает на асфальт имя демоницы вместе с вязкой горчащей слюной. — Зато я теперь знаю, что Сатана не мой отец. Не жить иллюзиями это вроде как полезно, — Варя и сама не выглядит до конца убежденной. Так что Азик кивает. На правах старшего существа, так сказать. — А что у тебя? — Варя неожиданно придвигается к нему ближе. И откуда столько доверия к демону? — Сатана токсик, не хочу это обсуждать. Азик не успевает продолжить, или перевести дух, или дождаться момента, когда его начнут упрашивать все же рассказать. Ничего из этого не происходит, но зато он чувствует тяжесть чужой головы на своем плече. Что ж, и это неплохо. От девушки пахнет смесью детского мыла и взрослого парфюма. Последний, наверное, стащила у мамы. Слишком тяжелый запах. Азик поддается искушению (он сам по себе и есть искушение) и дует на синий короткий ежик — волоски колышутся как поле диковинной синей ржи, которая могла бы расти на Марсе. Жаль, что сейчас у Рэя, который Брэдбери, не спросить. Где бы он ни был. В Рай Азику путь заказан, а в Ад самого не тянуло. Неожиданно раздавшийся всхлип слишком тихий, и его можно даже спутать с ветром. Азик предпочел бы так считать. Если бы звук не повторился. Он выдергивает Митрохина из размышлений. Первое желание почему-то — развернуть Варю к себе и удостовериться, что это не она плачет. Что рядом вообще никто не плачет, и у Азика просто поехала крыша. В связи с последними событиями он бы не удивился. Баженова словно чувствует чужой порыв, потому что тут же прикрывает лицо ладонями. «Дурочка». Азик не помнит, когда последний раз плакал. Да и плакал ли вообще. Поэтому и не знает, как себя вести с плачущими людьми. С плачущими девочками-подростками тем более. — Чего ревешь? — получается грубовато. — Хочу и реву. «Что-то знакомое, из какого-то сериала?» — Ладно, на здоровье, — Азик жмет плечами и сосредотачивает внимание на противоположном берегу. Там, вдалеке красиво и безразлично сверкает город, там бегают и копошатся недолговечные людишки, которые эту свою недолговечность пытаются вечно заполнить пустыми заботами и будущими сожалениями. Сейчас демон еще острее чувствует, что совершенно не хочет этот дурацкий Апокалипсис, не хочет, чтобы это все заканчивалось. — Ты должен был сказать: «А ты не реви», — шмыгает Варя. Пиво она уже допила и просто игралась пустой бутылкой. — Это кому я должен? — демон щурится. Но вовсе не зло или раздраженно. Даже может капельку заинтересованно. — Карлсону. — Малыш, но я же лучше, лучше Карлсона! Цитата неожиданно будто сама собой всплывает в памяти. И не зря, потому что со стороны синей макушки слышится смешок. — Не думала, что ты знаешь. — Только по мемам. Лучшее изобретение человечества, инфа сотка. — Я…б-была бы н-не п-против… Варя начинает дрожать еще сильнее, так что Азику приходится крепче прижать девушку к себе. Словно в насмешку со стороны воды до них тут же долетает пронизывающий ветер. — Вот же блядство. Так, погоди, — Азик отстраняет Варю, но только для того, чтобы расстегнуть свою длинную дорогую куртку, которую все это время беспощадно обтирал о грязную каменную ограду. — Лезь сюда, достала дрожать. Митрохин буквально видит, как в девушке сейчас борются гордость и желание согреться. — Заболеешь, а мне твоя мама по шее надает, что за ее дочуркой не доглядел. — Н-не н-надает, ей в-вообще п-поф…пофигу. Варя все же залезает в куртку, при этом цепляет на лицо самое независимое выражение. Одолжение делает, ага. Но тут же начинает елозить, прижимается крепче. Температура тела у демонова всяко повыше, чем у простых смертных, при 45 градусах люди обычно уже достигают состояния овоща. — Азик. — М? Стоит Варе угреться, как к ней возвращается и ее привычная наглость. Азик соврал бы, если бы сказал, что ему не кажется очаровательным то, как Баженова тут же просит, но больше требует: «Расскажи какую-нибудь историю». «А че тебе еще сделать?» — раздраженно думает демон, но вслух произносит другое. — Какую тебе? Могу про битвы рассказать. Или какой-нибудь трешовый… — Сказку. Азик замирает. Его никогда не просили рассказать сказку. На интервью всем этим многочисленным журналам ему из раза в раз приходилось пересказывать свой «путь к успеху» (от начала и до конца выдуманный, не без помощи продюсера). Его спрашивали про личную жизнь, пытались раскопать побольше грязи — рейтинги, ничего не попишешь. Азик даже понимал журналистов, сам ради попадания в реки проделывал тысячу и один позорный челлендж. Но его никогда не просили рассказать сказку. Да и вряд ли Азик знал хотя бы одну. Только вот Варя рядом. Оглядывается на него, смотрит еще так выжидающе и пытливо. Сейчас реально выглядит просто невинным ребенком, не избалованным вниманием как родителей, так и сверстников. — Это разовая акция, — предупреждает Азик. Баженова тут же принимается активно кивать, короткие волоски щекочут Митрохину подбородок и щеку. — Ну, короче слушай. Это сказка про… Демону приходится задуматься — окунуться в прошлое, вернуться в те времена, когда он еще чиллил на небесах. Что же там было? Да все скука смертная. Хотя… — Это сказка про небесных пчелок. Он произносит это так серьезно. Был бы сам на месте Вари, уже ржал бы от уровня пафоса. Но девушка не смеется, как будто и правда с нетерпением ждет историю. Что ж, будет тебе история. «Я сам их никогда не видел, да и слышал только однажды. Еще когда мелким был и на облачках в Раю зависал. Приходилось собирать всякие слухи, чтобы просто от скуки не свихнуться. Так что та история мне надолго запомнилась». Азиэль (когда-то его так звали) на секунду замолкает, но потом продолжает еще более решительно. «Рази мне ее тогда рассказал. Друг меня на полсотни лет постарше. Был». — Был? — Варя рядом, доверчиво жмется, уже не дрожит, даже начинает робко ногами болтать. — Его убили в одном из сражений. Демон, кстати. — Но не… — Не я, — кивает Азик. — Я и узнал-то об этом всего года полтора назад. Даже не сражение было, так, глупая стычка. Разиэль в одиночку решил что-то доказать демонам. А, бля, он всегда был заносчивым мудаком. От странного сочувственного взгляда Вари хочется прикрыться. Она не должна так смотреть. Не на него. Не на монстра, который вводил людей в искушение и крал их души. Не на того, кто неоднократно пытался убить ее брата, чтобы просто сохранить свою привычную жизнь. — История, — напоминает девушка. — Да, точно. «И вот однажды он рассказал мне, что в Раю есть место, докуда большинство ангелов за всю свою вечность не долетало, и даже Бог посещал тот уголок лишь однажды — когда создавал его. То место не мрачное и не жизнерадостное, слишком похожее на ваши людские ботанические сады. И растут там не райские кущи, а обычные деревья. Разиэль сказал тогда, что если пройти сквозь джунгли и колючие кусты, то можно выйти к поляне, где стоят миллионы ульев. Вот на этой пасеке и обитают небесные пчелки. Они тоже похожи на земных. И только время от времени их многочисленные шумные ряды обходит один древний-древний ангел, имени которого никто не помнит за давностью лет. Эти пчелы не дают мед, потому что ангелам не нужно есть, они не жалят, потому что ангелов все равно нельзя ранить. Они просто летают и поют свою пчелиную песню в ожидании, когда их время придет». — Время для чего? — Чтобы отправиться в путь, навстречу своему создателю, — отвечает Азик. — Но не Бог создавал их. Наверное, только задумывал, как концепцию. Но они появились сами. Родились из воображения земных детей, напитались от их веры, окрепли, живя бок о бок с теми, кто искренне в них верил. Но как только ребенок забывал своего воображаемого друга, тот становился небесной пчелкой и улетал на пасеку, там ждать своего создателя. Если человек, который его выдумал после смерти попадал в Рай, то пчелка летела к нему. И становилась вновь его другом». — Они ведь могут долго-долго ждать? — Варя переводит дух, будто это именно она сейчас так долго молола языком. — Столько, сколько понадобится, — Азик продолжает, теперь нет смысла отступать. Он уже и так пафоса нанес — ангельские гены, что б их. — Ты сейчас угарать будешь. — Но ты же над моей сказкой не угарала, с чего бы мне… — Я выдумала себе папу. Азик затыкается. Как отрезало. — Знаешь, он, мой воображаемый папа был таким стереотипным-стереотипным. Большим и сильным, он защищал меня ото всех, давал советы и рассказывал истории. Его часто не бывало рядом, но это потому что он был мореплавателем. До шести лет где-то мне виделся. — А потом? — А потом я кому-то во дворе сдуру рассказала о нем. Конечно же меня сразу начали обзывать чокнутой, говорить, что у меня галюны. И… Варя мнется, Азик не торопит. Он никогда не хотел себе лавры святого, а уж священника и подавно. Не хотелось ходить с вечно надменным ебалом и чтобы люди ему нылись, ой, кхм, то есть исповедовались. Но раз уж сегодня такой день, да и рядом хотя бы человек знакомый и не сильно бесящий…надо сделать все по-красоте. — Я тогда прибежала домой и так…закричала на воображаемого папу, что его нет, что я в него больше не верю. Пока кричала, зажмурилась. А когда открыла глаза, он уже ушел. И больше не приходил. Вот и все. Азик молчит, Варя оглушительно чихает. — Пошли куда-нибудь в тепло, пока ты сопли на кулак наматывать не начала, — предлагает демон. В кои-то веки не искушает. Все-таки сидеть поздней осенью на холодном камне — идея не из лучших.