«Сюрприз» на Рождество

***

      Адриану не спалось. Он с тяжёлым вздохом перевернулся на другой бок. Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Маринетт, Адриан взял с прикроватной тумбочки телефон и в который раз залез в галерею, чтобы взглянуть на фото. То самое, единственное, на котором были изображены семьи обеих сестёр Грэм де Ванили.       Случившееся две недели назад всё ещё казалось Адриану нереальным, глупым розыгрышем. Но всё же... Банникс лишь властвует над временем, а не искажает его. И Адриан, которому в прошлом довелось использовать камень Кролика, знает это не понаслышке.       Годы детства казались теперь Адриану сплошным фарсом: всё так запуталось-перепуталось, что он и не знал, где правда, а где ложь. Зато вдруг стало так ясно, почему после «смерти» матери отец начал вести себя так холодно и отстранённо с сыном: видимо, каким-то образом эта информация всплыла наружу. Или нет? Или он ошибается?       Сердце словно сжали огромными тисками. Адриан смотрел на семейную фотографию и пытался отыскать свои черты в лицах Габриэля и Кольта. И чем дольше он сравнивал, тем всё больше находил себя в месье Фатоме и тем меньше сходство с Агрестом-старшим отходило на второй план: форма носа, скулы, подбородок... С первого взгляда Адриан был почти точной копией матери, но если вглядываться чуть тщательнее...       Он с силой сжал телефон и поспешил убрать обратно на тумбочку. В висках неприятно застучало. Адриану не хотелось думать, что его мать и тётка в своё время — по случайности, разумеется — изменили своим любимым и родили сыновей от мужей друг друга.       — Котёнок, тебе не хорошо? — раздался над ухом родной любимый голос.       Адриан повернулся к Маринетт и в полумраке комнаты разглядел её обеспокоенное лицо. Сердце тут же кольнуло чувство вины. Как ни старался, он всё-таки разбудил её.       — Я... мне просто не спится, — глухо откликнулся Адриан и прикрыл глаза, стараясь не выдать свои истинные эмоции. Незачем волновать Маринетт понапрасну.       — Эй.       Мягкие нежные руки коснулись его волос, пробежались по голове и нежно стиснули плечи. Тепло ладоней Маринетт приятно обожгло обнажённую кожу, и Адриан с трудом сдержал стон разочарования, когда в памяти невольно всплыли ошарашенные лица матери и тёти, только-только вышедшие в коридор тем давним роковым Рождеством. Интересно, дошли ли они до последней стадии... или же Адриан ещё может надеяться, что всё кончилось не так плохо, как он думает?       — Тебе не спится из-за... сам-знаешь-чего? — осторожно спросила Маринетт.       Разумеется, он рассказал ей, что видел в кроличьей норе. Не сразу правда, но рассказал, и Маринетт — за это он её и любил — ни в чём не упрекнула его, не стала относиться как-то по-другому. Она просто приняла случившееся как данность. И её совсем не смущала неожиданно открывшаяся тайна двадцатичетырёхлетней давности.       — Да, — негромко ответил Адриан. — Да. Я... я не могу понять... Знал ли... он об этом? И правда ли то, о чём я думаю?       Маринетт помедлила, прежде чем ответить. Он догадывался, о чём она думала: можно ведь сделать ДНК-тест, чтобы узнать правду. Да, Кольт Фатом давно умер, но Габриэль Агрест всё ещё жив, и если он будет в благодушном настроении, чтобы поддерживать разговор, то почему бы не попросить его... Однако страх правды сжигал Адриану лёгкие отвратительно липким дымом паники.       — Единственный вариант — поговорить с ним, Адриан, — откликнулась наконец Маринетт. — Ты не узнаешь наверняка, если не... Я хочу сказать: ведь можно же сделать это, не вдаваясь в подробности?       Адриан колебался.       — Если он не знал, я не хотел бы омрачить его воспоминания о маме. Он всё-таки до сих пор любит её, — он несколько секунд молчал, собираясь с мыслями, потом снова заговорил: — Каким бы злодеем он ни был, он делал всё это ради неё, так? Да, у него поехала крыша из-за тёмного влияния магии, но ведь он делал это ради любви. А сейчас... сейчас ему становится лучше... И я бы не хотел откидывать его ни на один день назад. Как бы... кем бы...       Голос Адриана прервался. Но он знал, что Маринетт поймёт, что он хотел сказать.       «Кем бы он теперь мне ни был: родным отцом или абсолютно чужим человеком».       Адриан со вздохом лёг на спину и бездумно уставился в потолок. Мысли лихорадочно носились в голове подобно шарикам в пинг-понге, но ни одна из них не могла попасть в ту самую точку, которая была бы ответом на все его вопросы.       Помешкав, Маринетт осторожно положила голову Адриану на грудь, обняла его. Доверительное тепло женского обнажённого тела — тела любимой женщины — приносило Адриану небольшое утешение. Его не хватало, чтобы заглушить все сомнения, но с лихвой перекрывало потребность быть нужным: Адриан знал, что кем бы он ни был, Маринетт останется с ним. Ведь приняла же она однажды обе его личности, разделённые чёрной маской.       — Делай так, как велит тебе сердце, Котёнок, — Маринетт нежно поцеловала его в грудь, в самую середину. — Ты же знаешь, оно никогда не ошибается.       Адриан прислушался к её совету. Его Леди вообще была женщиной умной, и он безоговорочно доверял ей. Именно поэтому, когда утром Адриану пришла в голову идея залезть в отцовский сейф и тщательно изучить все находящиеся там документы, он не стал противиться этому порыву.       После завтрака Маринетт пожелала ему удачи и отправилась обратно в их спальню, чтобы поработать над очередным заказом. А вот Адриан, замирая то ли от страха, то ли от ещё какого непонятного чувства, нерешительно перешагнул порог отцовского кабинета на первом этаже особняка Агрестов.       Они не решились что-либо менять тут. К тому же был шанс, что Габриэль всё же поправится, и он сможет вернуться к работе.       — Хе, помню, как в прошлый раз мы в нём покопались, — усмехнулся в усы Плагг, лениво наблюдая, как Адриан набирал код на дверце сейфа. — Хорошенькое было время.       Адриан ничего не ответил. Настроения препираться с Плаггом у него не было никакого. Мрачная решительность узнать правду нависала над ним подобно многотонному монументу.       Отворив сейф, Адриан с болью в сердце взглянул на фотографию матери на первой полке: увиденное прошлое до сих пор жгло его нутро не хуже раскалённого железа. Он не знал, как относиться к поступку матери. Почему она оставила его? Почему не сделала аборт, чтобы не волновать понапрасну ни себя, ни Габриэля? Да, в таком случае Адриан не стоял бы тут (если всё случившееся — правда), однако на душе у всех не было бы так противно, так тошно.       Он положил фоторамку с Эмили лицом вниз. Адриану не хотелось, чтобы её глаза — точно такие же, как у него — наблюдали за тем, как он будет копаться в нелицеприятном прошлом своей семьи.       Впрочем, ничего толкового Адриан так и не нашёл. В основном тут лежали документы на дом, на компанию и какие-то личные бумаги Габриэля. С горьким привкусом разочарования Адриан хотел уже было закрыть сейф и постараться забыть обо всём, что видел и слышал ранее, как вдруг ему на глаза попался небольшой конверт, подписанный — он был в этом уверен — красивым ювелирным почерком Эмили Агрест.       «Адриану в случае моей смерти».       Он нерешительно взял конверт в руки. Любопытство по случаю нераскрытой тайны жгло его, однако Адриан боялся того, что мог увидеть в этом конверте.       — Да открывай уже, — закатил глаза Плагг, очутившись над левым плечом Адриана. — Чем скорее ты прекратишь страдать по этому поводу, тем скорее тебе станет легче. И мой сыр тогда не будет скисать из-за твоей унылой постной мины.       — Камамберу от этого станет только лучше, — глухим, не похожим на его собственный, голосом откликнулся Адриан.       — Не люблю, когда он киснет от тоски, — фыркнул Плагг.       Поглубже вздохнув, Адриан всё же перевернул конверт, чтобы вскрыть его. Но печать, к его удивлению, была сломана, и в желудке у Адриана что-то неприятно перевернулось.       Он заглянул внутрь. В конверте лежал маленький ключик с биркой, на которой тускло поглядывали чёрным четыре цифры: «3009».       Несколько секунд Адриан бездумно смотрел на ключ, на надпись. Плагг, прищурившись, пристально наблюдал за ним, но — удивительно — ничего не стал комментировать.       Молчание затянулось. А через пять минут Адриан уже ворвался в спальню к занятой работой Маринетт, чтобы на выдохе проговорить:       — Нам нужно в банк. Поехали.       Маринетт изумлённо повернулась к нему. Во рту у неё поблескивали в свете лампы маленькие головки разноцветных булавочек. Она осторожно вынула их, прежде чем спросить:       — Зачем?       — Нашёл кое-что в сейфе у отца, по дороге всё расскажу.       — Дай мне полчаса, — попросила Маринетт, — хочу приметать манжет к рукаву.       Адриан кивнул и двинулся к шкафу, чтобы переодеться. Пока Маринетт доделывала свои дела, Адриан вкратце описал ей, что нашёл, и в какой банк они сейчас отправятся. Он знал, где хранились накопления Эмили, и предполагал, что именно там она могла оставить то, что хотела передать сыну после своей смерти. Если его предположения ошибочны... Что ж, тогда они просто посетят все банки в городе и найдут нужный, на имя Адриана Агреста или Эмили Агрест.       — Как думаешь, что там может быть? — поинтересовалась Маринетт, когда они уже ехали в машине. — В ячейке, в смысле?       — Не знаю, — дёрнул плечами Адриан. — Может, письмо. Может, документы какие-то...       «Тест ДНК? — подумал он и не удержался от смешка. — Нет, мама ведь не может быть настолько жестокой».       Маринетт успокаивающе сжала плечо Адриана и, когда они остановились на светофоре, поцеловала в висок.       — Я буду рядом, что бы ты там не нашёл.       Адриан со слабой улыбкой накрыл её ладонь своей и с благодарностью посмотрел на Маринетт. Он знал, что она поймёт его без слов. И был безумно признателен, что Маринетт не оставляла его в эти непростые дни: подобно якорю, она удерживала Адриана от падения в пропасть безысходности.       Предположения Адриана насчёт банка подтвердились. Вежливый улыбающийся сотрудник проводил их до банковских ячеек, открыл своим ключом нужную и оставил одних. Маринетт предлагала подождать Адриана снаружи, но он попросил её остаться, потому что всё равно боялся того, что может открыться ему ещё, помимо прочего.       В ячейке в самом деле оказались документы. Но взгляд Адриана зацепился за конверт на самом верху — он в свою очередь тоже был распечатан. Видимо, Габриэль не смог удержаться и не прочесть. Странное чувство кольнуло Адриана в сердце, но он постарался абстрагироваться от него: разве он мог упрекать отца за то, что тот всего лишь хотел узнать правду?       Адриан не смог удержать лёгкой ухмылки. Несмотря на всё, в мыслях он продолжал называть его отцом — всё-таки столько лет они были семьёй. Какой-никакой, но семьёй.       Пока Маринетт просматривала документы, Адриан чуть подрагивающими руками достал исписанный рукой Эмили лист бумаги. Он был изрядно помят, как будто кто-то его хотел выкинуть, но потом передумал и вложил обратно в конверт — и Адриан догадывался, кто мог это сделать.       Собрав всю волю в кулак, Адриан принялся читать письмо.       «Мой любимый сыночек.       Если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет с тобой и твоим отцом. Я знаю, мне было отведено мало времени, но это мои ошибки и расплачиваться за них только мне одной. Я не хочу, чтобы вы сильно горевали, и хочу, чтобы продолжили жить дальше с улыбкой на лице. Да, я совершила много ошибок и, наверное, это расплата за них.       Слишком долго я скрывала правду, но она всё же должна увидеть свет. Натали знает об этом, однако обещала молчать. И знай, когда меня не станет, ты всегда можешь обратиться к ней, она позаботится о тебе.       Долгие годы меня мучила совесть. Но я уверена, что ты заслуживаешь право знать правду. И очень надеюсь, что поймёшь меня.       Я очень сильно люблю тебя и люблю Габриэля. И никогда в жизни я бы не призналась в том, что совершила... но судьба решила всё иначе. Часть моей души хочет, чтобы ты никогда не получил это письмо, а вот другая часть... Я надеюсь, что ты сможешь понять меня. И не возненавидишь.       Возможно, это будет тяжело принять, но... Габриэль — не твой биологический отец. Мы очень долго пытались зачать ребёнка, но из-за некоторых осложнений ничего не получалось. Я долго и упорно лечилась. Я очень хотела ребёнка, частичку меня самой. И судьба смогла подарить мне тебя, вот только слишком изощрённым способом.       За девять месяцев до твоего рождения мы праздновали Рождество всей семьёй: позвали твою тётю с мужем, чтобы создать атмосферу праздника. И так получилось... что Амели, твоя тётя, подговорила меня устроить Габриэлю сюрприз. Вот только кое-что пошло совсем не так, как мы планировали...       Было темно. Мы были немного пьяны. И я поняла, что, собственно, произошло только в самом конце.       Мы с сестрой договорились никому никогда об этом не рассказывать. Это была наша общая ошибка, и мы не могли винить друг друга. Оставалось надеяться, что никто так и не узнает об этом.       Но через месяц я поняла, что жду ребёнка. Я была счастлива и очень сильно напугана одновременно. И... в итоге я решила оставить всё, как есть. Я очень боялась, что после аборта я не смогу больше зачать, к тому же Габриэль тоже знал о моей беременности. И я оставила ребёнка. Я оставила тебя. Как и Амели оставила Феликса.       Ты свет в моей жизни, Адриан. Моё солнышко. Мой самый любимый и самый близкий мне человечек. Ты моё счастье, моя любовь, самое лучшее, что есть у меня на этом свете.       Надеюсь, что ты сможешь однажды понять и простить меня, мой дорогой. Надеюсь, ты никогда не увидишь это письмо. Или увидишь очень и очень не скоро. Я чувствую, что у меня осталось мало времени, но я буду бороться: ради тебя, ради нашей семьи.       Наверное, сейчас тебя раздирают эмоции, если ты читаешь эти строки. Надеюсь, ты сможешь простить свою мать, и поймёшь, что у меня не было выхода. Если бы не всё случившееся... у меня не было бы тебя, и моя жизнь была пустой. Тусклой.       Я очень люблю тебя, сыночек. И я очень люблю твоего отца — Габриэля. Хоть он и не родной тебе, но он воспитывал тебя, а это, я думаю, важнее всего остального, правда? Как бы я хотела, чтобы он никогда ни о чём не узнал... как и ты... Прости свою мать, Адриан. Я всего лишь слабая женщина, которая просто притворяется сильной. Я не знаю, почему хочу оставить это письмо тебе. Возможно, просто хочу облегчить душу?       Единственное, о чём я тебя прошу: о прощении.       Ты свет в моей жизни, Адриан. Помни об этом. Как и о том, что я очень сильно люблю тебя. Что бы со мной ни случилось в будущем.       С любовью,       мама».       Адриан не мог сосредоточиться. Он читал и читал без конца написанные строки, пытаясь понять. Пытаясь осознать. В середине письма буквы были чуть расплывчатыми: похоже, мама плакала, когда писала о произошедшем.       Сердце Адриана сжалось от боли. Он и не представлял, как страдала все эти годы мама. Как сильно она сожалела и как одновременно с этим продолжала безумно любить его.       Он не сразу понял, что и по его щекам струились слёзы. Только когда обеспокоенная Маринетт коснулась его мокрого лица, Адриан вздрогнул и перевёл на неё затуманенный взгляд.       — Котёнок, — тихо-тихо прошептала она. — Что? Ты узнал что-то, что...       Адриан медленно кивнул. Он неосознанно сжал письмо в руке и неожиданно понял, что его отец, Габриэль, наверняка тоже читал его. Ведь печати были сломаны на обоих конвертах.       Всё неожиданно встало на свои места. И резкая внезапная холодность отца по отношению к нему после смерти матери, и его нежелание даже знаться с собственным сыном. Его равнодушие, его пугающая молчаливая ненависть.       Хотя Габриэль когда-то любил его.       И Адриан совсем не понимал, зачем тогда он пытался вылечить его мать, раз она предала его, пусть и не специально. Или это просто любовь? Габриэль продолжал любить Эмили даже после того, как узнал правду?       — Адриан?       Он моргнул. Взгляд его сфокусировался на Маринетт. Его точке опоры, его путеводной звездой.       Любовь. Вот простой ответ. Несмотря на всё, отец всё равно продолжал любить мать. Несмотря ни на что.       — Поехали домой, — хрипло попросил Адриан, всё ещё безотчётно сжимая письмо в кулаке. — Я... очень хочу домой.       Маринетт молча кивнула. Она поспешила забрать все остальные документы, закрыть ячейку и вывести Адриана из банка. Он следовал за ней как слепой, разбитый и раздавленный подтверждением того, что видел две недели назад в кроличьей норе.       — Я поведу, — мягко, но решительно произнесла Маринетт, когда они подошли к машине. — Садись рядом.       Адриан был безумно благодарен ей и за это. Сейчас он даже сам себе напоминал маленького побитого жизнью котёнка, которого выкинули на улицу. И вряд ли у него получилось вести машину: обязательно бы врезался куда-нибудь, а безопасность Маринетт для него превыше всего остального.       — Я думаю, тебе нужно поспать, — тихо сказала Маринетт, стоило им перешагнуть порог особняка. — Когда поспишь, мысли приходят в порядок. Или хотя бы просто полежать.       Адриан кивнул. Наверное, так и стоило сделать.       Маринетт обеспокоенно погладила его по руке, а которой Адриан безотчётно продолжал сжимать письмо Эмили.       — Принести тебе чего-нибудь?       Адриан покачал головой.       — Нет, — прохрипел он. — Мне... мне надо поспать.       И, прежде чем отправиться в спальню, Адриан разжал кулак, и письмо скользнуло в подставленные ладони Маринетт.       — Почитай, — глухо сказал он. — Я не... Я не знаю просто, что и думать.       Путь до спальни показался Адриану мучительно долгим. Словно он покорял Эверест, и с каждым шагом дышать становилось всё сложнее и сложнее.       Стоял ясный погожий день. Солнце весело плясало по огромной комнате, яркими бликами отражалось от неопущенного вниз фортепиано. Но Адриан поспешил закрыть ставни.       Потом. Всё потом. Ему нужно поспать.       Душ никак не помог привести мысли в порядок. Наверное, около часа Адриан простоял под тугими струями, но в голове царила лишь звенящая пустота. Он не знал, что и думать. Он не мог думать.       До кровати Адриан доплёлся в полузабытье. Его трясло, хоть и не от холода. Тяжёлый сон без сновидений обрушился практически мгновенно, стоило только головы коснуться подушки. И лишь раз или два Адриан выныривал из сна и чувствовал рядом трепещущее тепло, ощущал, как чьи-то ласковые руки перебирали его волосы, а губы, касаясь головы, шептали что-то нежное. Он не мог понять, что. Но это было не важно. Только окутывающее его тепло казалось Адриану сейчас тем, в чём он так нуждался.       Он обнял это тепло, уткнулся носом в мягкую мерно вздымающуюся грудь. Запах тела Маринетт, запах любимой женщины, успокаивал, приносил то самое умиротворение, какого он не испытывал в последние две недели. Но которого так сильно жаждал.       — Спасибо, что ты со мной, — как в бессвязном бреду шептал Адриан, и слёзы текли по его лицу. — Спасибо.       — Я всегда буду тут, — откликнулось его родное, его любимое тепло голосом его Маринетт. — Ради тебя.       И он верил ей. Это было единственным, что удерживало Адриана от сумасшествия.

***

      На следующий день Адриан проснулся с тяжёлой, но совершенно ясной головой. Маринетт спала, свернувшись калачиком, у него под боком, и он несколько долгих минут любовался ею: как трепетали её ресницы, как она изредка облизывала свои нежные розовые губы.       Сердце Адриана переполнилось любовью и нежностью. Он наклонился и поцеловал её долгим терпким поцелуем. Маринетт не проснулась, но Адриан совсем не огорчился: напротив, пусть поспит. Адриан знал, что она вчера переволновалась за него не меньше, чем он из-за письма, а то и больше.       — Я люблю тебя, — шепнул Адриан и, укутав Маринетт в одеяло, выбрался из постели.       Часы показывали половину третьего дня. Он проспал почти целые сутки, однако совсем не огорчился из-за этого. Наоборот, Адриану как будто пришёл чёткий и ясный план действий, что делать дальше и как распутать образовавшийся комок неприязни, который испытывал Габриэль по отношению к нему.       Спустя полчаса Адриан уже входил в приёмный покой психиатрической больницы, где Габриэль проходил лечение. После разгрома Бражника врачи признали Габриэля недееспособным из-за кучи выявленных психических заболеваний, а потому власти решили не наказывать его, а отправить на лечение в больницу. Адриан с тяжёлым сердцем согласился на это.       И теперь, тихо войдя в одиночную палату, принадлежащую Габриэлю, Адриан неожиданно понял, что это было правильным решением. Правда подкосила его отца, и он пытался всеми силами абстрагироваться от неё. Спрятаться за вуалью безумства.       Габриэль не спал. Он лежал на койке и смотрел в потолок бездумно, словно пребывал где-то не здесь, не в этом мире. И так было всякий раз, стоило Адриану навестить его или спросить у врачей, как проходит лечение. Но, похоже, психика Габриэля была так сильно повреждена, что, возможно, не способствовала восстановлению?       Адриан посмотрел на небольшую ёлочку в углу, украшенную золотыми и красными шарами. Украшения так и не сняли после нового года: заведующий отделением был из далёкой холодной страны, где Рождество праздновали в январе, и он оставался верным традициям родины.       Адриан позволил себе усмехнуться. Может, хотя бы после этого Рождества он снова почувствует покой в сердце.       — Здравствуй, отец, — негромко проговорил Адриан, делая шаг к кровати.       Габриэль никак не отреагировал: только взгляд как будто дёрнулся. Адриан надеялся, что отец слышал его, пусть и не подавал виду: ему не хотелось думать, что всё для Габриэля кончено.       Адриан сел на стул рядом с кроватью больного.       — Я всё знаю, — выдохнул он без предисловий: зачем ходить вокруг и около? Находились уже. — Я видел в кроличьей норе, что произошло на Рождество двадцать четыре года назад. И я читал мамино письмо.       Рука Габриэля дёрнулась, а со стороны кровати раздался судорожный вздох.       Адриан взглянул на него и увидел, что Габриэль тоже смотрит на него. Сердце Адриана болезненно сжалось. Господи, каким усталым, измученным и слишком старым для своих лет выглядел сейчас отец.       Адриан не хотел такого конца для него. Нет.       — Зачем?       Голос Габриэля напоминал шелест бумаги. Такой же бесцветный, такой же равнодушный ко всему.       И это был первый раз после приговора, когда Габриэль заговорил с Адрианом: в прошлые разы он даже не поворачивал голову в сторону сына.       Сына.       Ах да, Адриан же на самом деле не был им.       — Я не думал, что так получится. И я... не думаю, что хотел бы знать правду.       Голос Адриана сорвался, и он прочистил горло.       — Но знаешь? — Адриан вгляделся в измученное болезнью лицо Габриэля. — Я думаю, что мне на это наплевать.       Брови Габриэля дёрнулись вверх в неумелой попытке удивления.       — Мне плевать, — продолжал Адриан. — Плевать, что ты мне не родной отец, что мы на самом деле чужие друг другу люди. Но ведь это совсем не так, правда? Я хочу сказать: первые тринадцать лет моей жизни были одними из лучших. Я знаю, какой ты на самом деле. Ты просто... сломался после смерти мамы. Но ты ведь совсем не такой! Я помню тебя обычного, и мне больно видеть тебя в таком состоянии как сейчас.       Габриэль смотрел на Адриана, не отрываясь. Словно впитывал его слова как губка и не смел перебить.       Адриан заботливо расправил складки на одеяле.       — Мне плевать, что ты не мой родной отец. Настоящий папа тот, кто вырастил, а не тот, кто дал жизнь, верно? — тихо проговорил он.       Глаза Габриэля увлажнились, и он прикрыл на мгновение веки, а потом снова устремил свой взор на Адриана. Тот сглотнул комок в горле. Нервы, это всё нервы. Но он должен закончить и должен кое-что узнать.       — Только я не понимаю одной вещи. Зачем тебе на самом деле нужны были камни чудес? — голос Адриана зазвучал громче и сильнее. — Ты ведь не только маму хотел вернуть?       Габриэль прикрыл глаза. По его щеке стекла и затерялась в подушке одинокая слеза. Потом Габриэль медленно кивнул и проговорил сухим ломким голосом:       — Она... она так мучилась из-за этого. Моя бедная любимая Эмили. А я... я так хотел, чтобы ты был моим сыном. Настоящим сыном.       Адриан вытер навернувшиеся на глаза слёзы. Слова застряли у него в горле. Он медленно опустился на колени у постели Габриэля и, взяв его за руку, горячо зашептал:       — Но я ведь и так есть твой сын. Разве... разве кровные узы так важны? Я не знал другого отца. Но мне не нужен другой отец. Я всего лишь хочу, чтобы ты снова стал прежним. Чтобы... — Адриан судорожно вздохнул и продолжил: — Чтобы мы снова стали семьёй. Как раньше. До смерти мамы. Она ведь этого хотела, правда?       Он прижал к мокрой щеке ладонь Габриэля и смотрел на него, не отрываясь. Сейчас Адриану казалось, что он снова вернулся в свои тринадцать, когда впервые видел, как менялся в худшую сторону Габриэль, как оставлял его одного за барьером собственной боли, собственного бессилия.       — Разве я прошу слишком многого? — прошептал Адриан и уткнулся лицом в плечо отца.       Он закрыл глаза и не думал. Ни о чём, совсем ни о чём не думал: в голове снова царила звенящая пустота.       Неожиданное прикосновение к волосам заставило Адриана вздрогнуть. Он поднял голову, сквозь пелену слёз с трудом смог рассмотреть лицо Габриэля.       И замер.       Габриэль улыбался.       Точно так же, как в далёкие-далёкие годы беззаботного детства Адриана.       Его отец улыбался.       И на сердце у Адриана потеплело.