похоронный звон надежды и мой смертный приговор

— Ты такой унылый из-за готки с косичками? Тебе следовало бы уже позабыть эту Аддамс, Ксавьер, — вполголоса говорит ему Бьянка, доверительно наклоняясь вперёд. Он неопределённо вертит головой, окидывая взглядом белоснежный пол и накрахмаленные костюмы, шёлковые и шелестящие полы девичьих платьев. Не смотрит на Бьянку. Слышит, как она тихо выдыхает и приникает к своему бокалу. О, как он хотел бы снова быть влюблённым в сверкание её кожи и небеса глаз, хотел бы, как дурак, пялиться в восторге на её идеальный макияж. Но в его голове лишь хрупкий образ, тёмный флёр горечи и лёгкий налёт безнадёги. В его голове чёрные глаза, бесконечные в своей колодезной глубине, всегда наблюдающие, всегда подозревающие, всегда холодные. — Её здесь нет, понимаешь? Есть мы, — снова говорит Бьянка, не теряя надежд. Тщетно. Ксавьер и сам знает; будь она тут, он бы не спускал с неё взгляда. Влюблялся бы вновь и вновь в королеву готики и сарказма, звенящую и острую, как лезвие. В свой маленький ночной кошмар. Он, однако, кивает Бьянке и уже собирается поблагодарить за приглашение, однако… Песня сменяется на нечто яркое и кричащее. И входит она, словно услышав его тихие несуществующие (неверящие) мольбы. (Мерзавец) Тайлер пропускает его Луну вперёд себя. Каков джентльмен. Но секунда — и Ксавьер мёртв. Мёртв от этой вопиющей красоты и грации. На Уэнсдей самое идеальное платье из всех, что он видел (чёрный воротничок вызывает в нём волну смешанных чувств). Она выглядит так, словно сошла со страниц какой-нибудь её тёмной книги о ведьмах, чарующих одним только своим видом. Ксавьер не видит этого, но знает, что все взгляды направлены только на неё. Кто-то присвистывает. Ксавьеру хочется закрыть её собой, хрупкую и маленькую, трагично печальную, закрыть от чужих взглядов и увести куда-то, где они будут только вдвоём. Он знает, что это глупо и эгоистично. Никогда не ожидал от себя таких собственнических замашек, но с Уэнсдей он всегда учится чему-то новому. Сейчас, к примеру, он учится подавлять зубной скрежет от отчаяния. Он хочет бросить весь мир к её ногам — но хочет ли этого она? Она скользит взглядом по залу, ни секунды не останавливаясь на Ксавьере, вообще не замечая, и он думает, что, должно быть, нет. Она не хочет. Разумеется. Глупый порыв с его стороны даже думать об этом. Они с Уэнсдей слишком разные. Она добьётся всего, чего захочет, всенепременно. …И самостоятельно. Она уходит от разговора с Торнхилл, ведя за собой чёртового Тайлера, а Ксавьер просто запоминает её образ так сильно, как только может, хотя — тоже глупо, конечно. Её отражение уже отпечатано у него на сетчатке. Он уже знает, как кисть будет ложиться на его холсте и знает, какими цветами он будет пользоваться: тёмно-серебристым, белым, серым, блестяще-чёрным, золотым. Он видит кружевные линии, видит изгиб плеча в мелкой чёрной сетке, линии скул, мягкость собранных в причёску волос и стрелы длинных ресниц. Он уже знает, кто будет изображён на следующих его двадцати картинах. Это пугает. Ксавьер пропал, растворился в складках её платья и в равнодушном взгляде, усмотрел эмоцию там, где её нет, и не жалеет. Не желает спасения. Он нервно хватается за свой бокал, не слыша нарочито громкого вздоха Бьянки.

—

Он подходит к Уэнсдей, когда она берёт напитки. Два бокала, удивительно. — Не могу поверить… — произносит Ксавьер, кидая мимолётный взгляд на этого полудурка, стоящего поодаль. — что он тут. — Зачем начинаешь? Бал и без того напрягает. — Ты не знаешь, что он сделал. Уэнсдей смотрит на Ксавьера из-под ресниц; свет и тень играют на её лице, очерняя глаза и губы. Ксавьер восхищён ещё больше. Он выглядит, наверное, как жалкий пёс, едва не скулящий. — Что ж, просвети меня. И Ксавьер рассказывает. Рассказывает про эту чёртову «случайную нелепую шутку, такое бывает, просто ошиблись», умалчивая, как кричал и в исступлении молотил руками воздух, когда остался один. Как рыдал, давился воздухом оттого, что везде ненавидим, везде изгой — даже в школе для изгоев, как искал сожалений, утешений и любви у Бьянки после этого. Как понял, что это не приведёт ни к чему хорошему. Как позже появилась Уэнсдей, демонстративно отстранённая и ни на кого непохожая, и Ксавьер в ней утонул. Об этом-то ей знать незачем. Уэнсдей непроницаемо изучает его глазами-пуговками. За весь рассказ, унылый и мрачный, она, кажется, даже ни разу не моргнула. — И только поэтому ты его так избегаешь? — произносит она с едва различимой вопросительной интонацией. Ксавьер приподнимает брови: этого мало? — Пожалуй, я согласна с тобой, — неожиданно вздыхает Уэнсдей, задумчиво уставившись Ксавьеру на переносицу. — Это крайне непродуманный, детский, в общем, воистину паршивый розыгрыш. Только придурки могли сделать его таким безобидным. А какие были возможности… Я пошла бы дальше. Она почти мечтательно хмыкает. Ксавьер может только молча, как рыба, глядеть на неё. А чего он ещё ждал от Уэнсдей? — Не беспокойся об этом, Ксавьер, это глупо. Хочешь, я научу Тайлера делать розыгрыши поинтереснее? — Нет-нет, спасибо, — Он давится воздухом. — Но это очень… — Вспоминает об отношении Уэнсдей ко всему «милому». — ужасно… с твоей стороны, Уэнсдей. — Ну, как хочешь, — невозмутимо отвечает она. — Я пойду. Она уже стучит невысокими каблучками по сверкающему полу, когда Ксавьер хватает её за локоть, вынуждая обернуться: — Погоди, Уэнсдей, постой… Я хотел спросить… Ты действительно пришла бы сюда со мной, если бы не… ну, тогда… Она вновь испытующе смотрит на него. Ксавьер в ответ смотрит на её бледное лицо в обрамлении полупрозрачных разноцветных лучей. Теперь она похожа на спустившегося с неба тёмного ангела. В этот момент он понимает, что внутри Уэнсдей всё равно есть что-то тёплое и светлое, хотя бы светло-серое, потому что она говорит: — Конечно. Мы ведь договорились. Я не из тех, кто нарушает слово, — на секунду она почти улыбается, если Ксавьер не сошёл с ума окончательно. — …положим, нечасто. И она добавляет, чуть погодя: — У тебя кошмарно зелёные глаза, Ксавьер. Просто нестерпимо. Поэтому я пойду. Высвобождает руку из его захвата и ступает прочь. Она бежит от его кошмарно зелёных глаз? Ксавьер всё рассуждает сам с собой об этих словах, считает их комплиментом. Хотя он рад, даже если это была обычная констатация факта: Уэнсдей всё же заметила. В неуверенно приподнятом настроении он направляется за свой столик.

—

Уэнсдей танцует. Что-то абсолютно хаотичное, сумасшедшее, местами похожее на что-то, что выдал бы только что восставший из могилы зомби. Что-то, что было бы максимально нелепым, не танцуй это Уэнсдей. Она каким-то непостижимым образом делает свои движения гармоничными, законченными, подходящими. Уэнсдей вдохновляет других. Теперь весь зал изгибается в чокнутых конвульсиях и дрожащих прыжках, но ни у кого не выходит так же, как у неё. Она абсолютно невероятна и неповторима. Шёлковое кружево платья взлетает вместе с ней, чёлка спадает на глаза, и она прекрасна, как тёплое ночное небо. От осознания, что ещё ближе её лицезреет Тайлер, огнём жжёт все внутренности, вынимает сердце и выбрасывает к чёрту. Ксавьер накрывает лицо ладонями, подавляя сухой всхлип. И почему он так от неё зависим? Почему вся его жизнь будто начинается и заканчивается ею? Что за блядская чертовщина, серьёзно… Когда он вновь смотрит на неё, чёрные глаза смотрят в ответ. Она стоит позади Тайлера, выглядывает из-за его спины, пока он непонятливо озирается по сторонам. И её взгляд устремлён прямо на Ксавьера. Ксавьер хочет попросить Бьянку использовать сирений голос, спеть, чтобы он перестал придавать всем этим случайностям и совпадениям столько смысла. Он произносит это вслух и только тогда понимает, насколько желание эгоистичное и мерзкое. Идиот. Бьянка уходит, и он с ней солидарен. Он бы тоже от себя ушёл, если бы только смог.

—

Уэнсдей находит его в перерыве между танцами, сидящего за столиком в одиночестве. Она отчего-то тороплива и порывиста. По сравнению с её обычным полумёртвым состоянием это заставляет задуматься, что же такого произошло. Несмотря на спешку, она, однако, как всегда чинно садится рядом с ним, не спросив, занято ли место. Ксавьера обдаёт очаровательным запахом праха, могильной земли и мяты, пока он во все глаза следит за ней. Уэнсдей пару раз часто моргает, что тоже нехарактерно, пару минут молчит, а потом выдаёт совершенно ровно: — Я хочу, чтобы мне не было на тебя всё равно. Нет. Я думаю, что мне на тебя не всё равно. Нет. Мне не всё равно, что ты обо мне подумаешь. Вот так. После этой таинственной реплики она вновь глядит на него, сложив руки на коленях. — Э-э… — Ксавьер приподнимает бровь выше. — Это… хорошо? Щёки у него почему-то горят, и сердце ухает, как готовая взорваться бомба. — Я не знаю. Говорила с Бьянкой. Она сказала, мне всё равно, что обо мне подумают окружающие, — роняет Уэнсдей. Пальцами она отбивает на коленке одной ей известную мелодию. — Но. К моему сожалению, я поняла, что это не вполне так. Не знаю почему. Неужели Бьянка… Да быть такого не может. — Уэнсдей, — настороженно говорит Ксавьер. — Мне тоже не всё равно, что ты обо мне подумаешь, если это сделает тебе легче. — Не сделает, — Конечно, для неё ведь это ничего не значит… Вернее, она не знает, что это значит. — И что собираешься с этим… делать? Уэнсдей неровно жмёт плечами, и до Ксавьера вдруг доходит, что это первый, первый раз, когда Уэнсдей так сбита с толку при нём. И из-за него, пожалуй. — Я думаю, что ты замечательная, — не раздумывая выпаливает Ксавьер. — То есть, замечательно ужасная… или ужасно замечательная. Ты просто невероятно холодна и кошмарна, Уэнсдей, и я не знаю как, но мне это нравится. И он ведь даже не врёт. Уэнсдей вновь моргает. — Поаккуратнее с этим, — шипит она. — Я думала, про «замечательную» это оскорбление. — Грань действительно очень тонкая, — хмыкает Ксавьер. Он думает, Уэнсдей просто не знает, как справиться с чувствами, поэтому голос у неё стих до полушёпота, а щёки в полумраке темнее обычного. Осталось только разобраться, какой характер носят эти чувства. В том, что их она испытывает впервые, Ксавьер не сомневается: обычно она куда более собрана. Конечно, он об этом вряд ли когда-нибудь ей скажет, однако она такая милая, когда чего-то смущается. Сердце у него сжимается почти до боли.

—

Когда случается эта дрянь с краской, Ксавьер хочет уничтожить того, кто это сотворил. Потом он видит (вновь за спиной Галпина) Уэнсдей с улыбкой (и фальшивой кровью) на лице. А потом она исчезает. Подходя к Тайлеру, он почти кричит: — Где Уэнсдей, чёрт побери? Куда она делась? — Понятия не имею. Уже пишу отцу. Ксавьер не может себя остановить — несмотря на волнение, он самодовольно усмехается, поправляя окровавленный лацкан пиджака: — Так себе из тебя кавалер. …И они ищут её.