Тебя нет.

Темноволосая девушка медленно брела по дневному парку. Оглядываясь на прохожих, многим могло показаться, что та тронулась умом, ведь ее совсем безжизненный, пустой взгляд, так и норовил улезть в самую душу мимо проходящим. Таща за собой аккуратную черную сумку, она обычно шла, уткнувшись носом в асфальт, но сегодня что-то заставило ее рассматривать окружающих. Каждый из них был так тошнотворно счастлив и весел. Девочка злилась на каждого из них, ведь они так искренне улыбаются, громко смеются, просто... могут жить. Она не понимала, с чего бы вдруг именно она должна проживать эту ужасную горечь внутри себя, которая никуда не уйдёт даже спустя сотни десятков лет.  Девушке было противно смотреть на то, как каждый из них счастлив, как ей смотрят в глаза и так открыто оголяют зубы. Они не знают, что у нее на душе, так зачем весь этот сарказм? Одной улыбки незнакомого человека недостаточно, чтобы просто поднять настроение. До недавних пор ей было достаточно только одной улыбки, чтобы все грозовые тучи в ее голове рассеялись. Но теперь та больше ее не увидит. В ее голову попала эта мысль буквально на секундочку, и та уже крепче сжала в руках сумку, еле-еле заметно выступили вены на ее аккуратных, маленьких руках, на которых было множество родинок. Взгляд несчастной уперся в ботинки, а глаза покраснели, наполняясь слезами. Девушка тут же захныкала, утыкаясь носом в рукав вкусно пахнущей кофты, чтобы хотя бы как-то подавить все, что так желает вырваться наружу. Ткань тут же промокла, становясь вместо небесно-голубой совсем темно-синей. Зажмуривая глаза, та попыталась больше не сталкиваться лицом к лицу с другими, хотя яро ощущала, как в таком состоянии на нее больше всего обращают внимание. Ей больше не нужно это внимание. Ей не нужен больше никто, девочку злит, бесит, раздражает, дразнит, разочаровывает, что кто-то более способен на такое счастье, как и раньше. Зачем они это делают?  Она добрела до ближайшей лавочки, со злости швырнув сумку, и, усевшись, зарылась лицом в колени и руки. Ее снова забила мелкая дрожь, ручки, которыми она размазывала слезы по лицу, тряслись так сильно, словно после удара током. Как бы девушка не хотела, она не могла скрыться от внешнего мира. Как бы та не утыкалась носом в джинсы, смех окружающих все еще доносился до нее, так звонко и четко, она словно наяву видела каждую улыбочку всех из этих людей. Почему они избежали участи того состояния, когда ты на грани оттого, чтобы расколоться на части? Почему они могут быть счастливыми? Почему они живут?  В голове той все четче с каждым днем всплывали образы. Образы того дня, когда ее жизнь вновь разделилась на "до" и "после". Минута за минутой, когда перед глазами пролетала не только ее жизнь. Девушка сжала свои руки, с такой силой царапая ногтями костяшки, что на них выступила кровь. Та знала, что он бы не одобрил всего этого. Но его больше нет. Значит девочка вольна делать все, что она захочет. Разве нет? Нет, наверное, нет. Она оглянулась, словно он был где-то рядом, и вот-вот мог бы увидеть все, что она делает с собой, увидеть то, как распадается внутри ее душа. Лавочка была пуста. Откинувшись назад, она закрыла лицо руками от лучей такого яркого солнца. Правда, раньше оно казалось намного ярче, оно грело своими лучиками даже в холодную зиму, когда они отражались в его глазах.  Лестничная клетка была пуста. Она всегда встречала его, отпирая дверь самостоятельно, подгадав, когда машина подъедет к окнам, пусть у него и были ключи. Набрасываясь на шею и сжимая в своих ручках, что было сил, девушка глупенько улыбалась, невесть от чего. Просто так, просто захотелось, лишний раз давая понять, что именно он был причиной самых дурацких улыбок.  Сжимая в руках ключ, она не решалась отпирать дверь. Мир снаружи был болезненный и тошнотворным, но дом - это то самое место, где ты не можешь скрыться ни в одном уголке. Обязательно, даже то, что доселе вспомнить было невозможно, невольно всплывало в голове. Фраза, голос, смешок, движение. Каждая малейшая деталь кричала, надрывала горло. Запах душил, а ведь раньше одухотворенно наполнял легкие, давая понять, что девушка нигде иначе, как дома.  Она всегда боялась забыть. Что бы ни случилось, ту гложил страх, что настанет когда-то то мгновение, когда она забудет. Но вот он, тот миг, когда невольно возвращаешься к этому. Забыла ли она? Нет. Да, возможно, прошло не так много времени, она еще совсем молода, но девушка помнит все. Не только каждое случайное, а может и не совсем, прикосновение, запах, тепло рук и губ, но и то, как та в последний раз стояла над гробом, убирая под черный платок назло вылезающие волосы. Его лицо было совершенно такое же, как при жизни. Такое спокойное, умиротворенное, словно он просто заснул в очередной раз, слишком замотавшись за день. Фиалковые волосы, уже немного отросшие у корней, он не успел их снова окрасить, норовили упасть на прикрытые, янтарные глазки. Она всегда оберегала его, убирая прядки за заостренные неестественно ушки, смеясь и целуясь в теплую щёчку свое солнышко. Но его лицо было пустое. И вправду мертвое. Она помнила, как гроб закрыли и опустили, засыпая холодной землей. Ей казалось, что он не сможет привыкнуть к этому холоду и промозглости, ведь он всегда жил, окруженный ее теплом и некоторой пылкостью. Как он там будет? Земля осыпалась прямо перед ногами той. Девушка стояла ближе всех к месту захоронения. Такая противная, склизкая от недавних дождей земля, с корневищами и прочей мерзостью. Как он там будет? Она видела, как устанавливают незнакомые нанятые люди надгробие. На высеченной на граните фотографии он такой совсем юный и красивый, совсем маленький и молодой, чтобы обретать покой. Она помнила, как смотрела на процесс погребения, а по щекам катились горячие слезы, без единой остановки, губы, как и все тело безудержно тряслись. Это был не какой-то легкий тремор, а жуткая, крупная дрожь, которая дико сотрясала все тело, каждый орган. Она помнит, как на секунду ее настигло умиротворение. Такое же, какое навсегда отпечаталось на его лице. А после голова отяжелела, глаза невольно закрылись, и она погрузилась в темную и глухую пустоту. Сознание вернулось через некоторое время, девушка открыла глаза, сидя на лавке около чьей-то могилы. Не его. Вокруг нее столпились знакомые люди, старающиеся привести ее в чувства. Взгляд тут же пал на свежее место захоронения, уже устланное венками и искусственными цветами. В отличие от них, его и ее чувства были такими живыми и настоящими, коим следовало только позавидовать. Отмахнувшись от чужих рук знакомых, она побрела к надгробной плите. Стирая черным рукавом пыль, которая осела на черно-белой высеченной фотографии, та прильнула к холодному граниту, прикрывая глаза, словно это даст ей почувствовать тот сон, который она всегда приобретала в его руках. Как он там будет?  Она мотнула головой. Пелена горячих слез снова наполнила ее глаза, но ей пришлось моргнуть, чтобы попасть в замочную скважину. Рука тряслась, ключ надоедливо скрежетал по металлу. Через несколько оборотов, дверь распахнулась. Перед ней предстала квартира, из окон густо валил солнечный свет, в котором кружились пылинки. Она помнила, как он говорил, что никогда ее не оставит и они всегда будут вместе. Она не может поверить в то, что его слова ничего не стоят. Так же не бывает. Он всегда был честен перед ней, не умел врать. Неужто он в первый раз солгал ей? Ей больше не нужен целый мир, какого он ей обещал. Возможно, верно, сейчас все в ее власти. Она свободна, может делать все, что вздумается, но это ли он хотел ей подарить? Конечно, нет. Сердце, которое она так яро, пусть и слегка тайно и скрыто, защищала и уберегала от невзгод так же, как и он ее, больше не бьется.  Когда ей было грустно, он всегда приходил и прятал ее от всех мировых бед. Его теплые руки с прохладными кончиками пальцев были лучшим лекарством от всех невзгод. Где он сейчас? Она не хотела верить в то, что он бы позволил проронить ей и слезинки по своей воле, хотя, за последнее время она плакала так много. Где он сейчас?  Такая уютная квартира больше не кажется гнездышком, в которое можно придти и забыть обо всех проблемах. Ее больше не встретят, не обогреют, даже не поцелуют в макушку, не назовут малышкой, уверяя, что все будет хорошо. Он не заварит под вечер слабый чай, чтобы она смогла уснуть, при этом успокоившись, не прижмет к себе и не прошепчет на ушко что-нибудь до смеха примитивное, при этом так яро воздействующее на эмоциональное состояние. Она осталась наедине со собой, но она была уверена, что смерть - это и вправду единственная причина, по которой он мог бы оставить ее утопать в этом грязном омуте.  Ставя сумку на комод, звук эхом отразился по всей квартире. Так пусто и глухо здесь не было никогда. Тишина, режущая слух, лишь давила сильнее, вжимая в пол и намертво приковывая к нему. Она освободила руки, пальцами утирая засохшие слезы из-под глаз, на которые уже начали скатываться новые. Делая глубокий вдох, она осмотрела жилище еще раз. Обычно здесь пахло блинчиками, выпечкой, теплым ужином. Он сам любил готовить, радуя свою любимую вкусными завтраками. Пусть она и не была сильна в готовке, он всегда говорил с искренней улыбкой на лице, что она умничка, и ему все-все понравилось, даже тогда, когда это было слегонца не так. Как бы она ни хотела, чтобы запах остался с ней навсегда, все белье и все вещи, которые можно было стирать, были перестираны. Духи выкинуть рука не поднималась, но она знала, что, если прикоснется к флакону и почувствует его парфюм хотя бы еще раз, то непременно снова будет плакать, надрываясь, без сил подняться с пола, облокотившись на стену. Все равно каждый уголочек дома пах им. На вешалке небрежно и скомкано, как в последний раз повесил его он, висело черное пальто, во многочисленных карманах которого была рассована всякая всячина, напоминающая в моменты, когда они не были вместе, ему о ней. Она знала, что в каком-то из внутренних карманов была их совместная фотография, но не могла найти в себе силы, чтобы достать ее оттуда. Пусть она всегда лежит у него под сердцем, даже если это нагрудный карман пальто, которое уже он никогда не наденет.  Глухие шаги наполнили тишину. Только Биби сделала один прерывистый вздох, как ее внимание привлекло движение на лестнице. Не успела она ничего сообразить, как со второго этажа дуплекса резво сбежал он, пропуская несколько ступенек. На лице того просияла улыбка.  — Солнышко, ты уже вернулась! Я заждался.  Ноги Биби подкосились, она почти рухнула на него, так сильно вцепляясь руками в торс, что можно было запросто переломать ребра. Слезы покатились по ее щекам, а с губ срывалось одно лишь слово:  — Мортис, Мортис, Мортис… — повторяя лишь одно его имя, она знала, как ему нравится, когда оно срывается только с ее уст.  Она разрыдалась, вжимаясь в его плечо сильнее, уже совсем тихо, но продолжала повторять его имя. Он гладил ее щечку, стирая горячие слезы и что-то говоря, совсем шепотом.  — Тише, моя птичка… тш-тш-тш, малыш...  — Мортис, я... я соскучилась...  Несмотря на то, как ласково он к ней обращался и пытался успокоить, дрожь только сильнее начала сотрясать все ее тело, а слезы быстрее покатились, отпечатываясь на его белой, как первой снег, футболке. Она подняла на него глаза, придерживая его лицо руками, снова касаясь шелковистых волос. Его глаза светились так же, как всегда, когда он был рядом с ней, а щеки и губы были снова теплыми, пусть и бледными и сладкими, как зефир. В тот же миг, когда она подняла голову, он прикоснулся губами к ее лбу, ласково целуя.  — Почему ты оставил меня? — вопрос четко и уверенно сорвался с ее уст, пусть голос и продолжал предательски дрожать.  Он молчал, только сильнее прижимая ее к себе. Спустя губительное мгновение пустого молчания, которое сопровождало ее доселе, он заговорил.  — Разве я бы сделал это добровольно, принцесса?  Она плакала, тихо шепча ему в грудь "нет, конечно нет", но сердце билось, как птица, навечно закрытая в клетке, еще не знающая, что не увидит волю больше никогда. Она чувствовала себя медленно умирающей, словно неизвестная болезнь отравляет ее организм, а лекарства от нее нет. Чувствуя его дыхание, как слабо, но ощутимо бьется его сердце, которое, казалось бы, уже так давно остановилось навсегда, она насильно оторвалась от его плеча, тихо произнеся, еще не успокоившись целиком.  — Получается, ты жив. Я... я же знала. Почему ты мне ничего не сказал? За это время я... я столько всего пережила. Я же знаю, что тебе не нравилось все то, что ты видел.  Она, противореча самой себе, с надеждой глядела в любимые янтарные глаза, которые забавно блестели в солнечном свете, в которых можно было запросто утонуть. Он молчал. Не в силах выдержать молчания, она снова заговорила, захлебываясь и тараторя, вновь расходясь в лихорадочном плаче.  — Прости, прости меня, я, наверное, была не лучшей девушкой, я так редко говорила, что люблю тебя, а сейчас, когда ты уже не услышишь, только поняла это. Я кричала и злилась на тебя, говорила так много гадостей, а ты ведь был самым лучшим парнем! — она мнимо ждала ответа, но он молчал, слушая, — Ты всегда все делал для меня.... Прости меня, если сможешь, я тебя всегда любила больше всех на свете. И тогда, когда мы только начали встречаться, и сейчас, когда я тебя больше никогда не увижу. Больше всех, больше всего, мой мышонок, правда-правда... — набрав в легкие воздуха, она продолжила, — Прости, что не могла тебе всего сказать при жизни. Ты самый лучший, самый родной...  Она не смогла договорить, захлебываясь в рыданиях. Он лишь чутче прижал ее к себе, обнимая крепко-крепко, чтобы она почувствовала вновь все тепло, которое источало его тело. Ее мотало из стороны в сторону, она снова спохватилась:  — Что я говорю... ты же живой, вот, стоишь передо мной, такой теплый, родной... Твое лицо снова наполнено жизнью... Ну зачем тебе вся эта инсценировка? Я же... я же....  Он молчал. Только перебирал ее непослушные волосы, зарываясь пальцами в них глубже, почёсывая макушку, как делал это всегда. Она вдыхала его запах, так часто и прерывисто, словно пугалась не надышаться. А ведь раньше она боялась прикоснуться даже в флакончику с духами. Ее голова была настолько тяжелой, словно она вот-вот снова рухнет в обморок, но его ласковые руки, которые, как она думала, больше никогда не почувствует, не давали свалиться наземь.  — Нужно... нужно всем сказать, что ты жив. Мы не сможем это долго скрывать, понимаешь? — целеустремленно глядя в его глаза, она ждала ответа, но он молчал. Так больно и глухо молчал, смотря на нее также нежно и с теплящейся не так уж и глубоко внутри искренней, бережной любовью, — Ну что ты стоишь, Мортис, пойдем... Пойдем, пожалуйста, малыш...  Она потянула его за руку, но он не сдвинулся с места, смотря прямо ей в грустное лицо, которое вот-вот снова исказит гримаса отчаяния. Такое холодное и отчужденное чувство, которое его золотце не привыкла испытывать. Все рубцы отпечатывались не только на ее сердце. Удар за ударом, с каждым ударом пульса на предсердиях и даже сквозь артерии вычерчивались новые кровоточащие царапины.  — Я не могу, — родной и знакомый голос наконец вновь наполнил ее уши.  — П-почему? — она отпустила его руку, но не целиком, все же без возможности удержаться оттого, чтобы не сплести их пальцы, — Мортис, почему?  Она закрыла лицо руками, вновь подходя к нему и утыкаясь носом тому в грудь, продолжая шептать что-то несвязное. Он молчал.  — Тогда... тогда... я сейчас сама кого-нибудь приведу, хорошо? Они все увидят, что ты жив, они все поймут.... Жди здесь, мышонок, никуда не уходи, хорошо, ты никуда не уйдешь? Не уходи, подожди меня здесь...  Она не отпускала его прохладную до тех пор, пока он слабо не кивнул, прикрывая глаза. Выбежав из квартиры, она устремилась на несколько этажей ниже. Слезы на лице начали высыхать, а сердце забилось в бешеном ритме, боясь, что, если пройдёт еще секунда, он и вправду уйдет. Ей открыла дверь какая-то девушка. Она узнала ее, она помогала страдалице придти в чувства тогда на кладбище. Снова пара ярких картинок, но сейчас их перебил его образ в их квартире. Он снова там.  — Он жив. Он жив, понимаешь, пойдем, пожалуйста, я тебе покажу...  Не став разбираться, она схватила девушку за руку, вытягивая из квартиры и что-то тараторя. Та ошарашено шла за своей знакомой, смотря на ее затылок с каким-то пониманием и состраданием. Она шла так быстро, почти бежала, что, вернувшись на этаж, начала задыхаться. Распахнув дверь, она медленно зашла, но на том месте, где она в последний раз отпустила его руку, было пусто. В квартире было снова так же глухо и пусто, как некоторое время назад, когда она только вернулась.  — Мортис, где ты? Выходи, мы должны всем показать, что... что ты жив... — оглядываясь по сторонам, на ее зов никто не откликнулся, — Мортис! Что за глупые шутки?! Выходи, пожалуйста, иди сюда... — ее голос снова начал дрожать, казалось, рухнули небеса, а в груди огромный ком страха и безысходности разросся в троекратном размере, — Мортис! Мортис, мышонок... Я знаю, что ты здесь, пожалуйста...  Девушка взяла ее за плечо. Над ее ухом раздался голос, но, казалось, такой чужой и незнакомый. Пусть она и старалась приободрить ее, но получалось с трудом. Просто никто не догадывался, что ей не помогут никакие слова.  — Биби... У тебя просто горе. Успокаивайся, пожалуйста. Тут никого нет. Его больше нет. Ты...  Она не дала ей договорить. Как можно было усомниться в ней?! Она не сумасшедшая, не бредит. Буквально пару мгновений назад она трогала его лицо и его руки, такие живые и настоящие, глядела в его янтарные, теплые глаза. В них не было ни одного мертвого отблеска. И никто не посмеет осквернять ее здравый и трезвомыслящий разум.  Глядя прямо девушке в лицо, она снова сорвалась на рыдания. Злость сменилась на беспомощность, она вытолкала ее из квартиры, крича на всю лестничную клетку настолько громко, насколько ей позволял ее осипший голос, вперемешку со вновь начавшейся истерикой:  — Он жив! Пошла вон, выметайся... Вы не нужны мне, никто, никто мне не нужен, вы ничего не понимаете, глупые, глупые... Он жив! Он жи-ив... Ты не можешь это опровергнуть, я тебя ненавижу! Я тебя ненавижу, проваливай, уходи...  Затолкав девушку в лифт, как только железные створки закрылись, она сползла по стенке, закрывая лицо  руками. Ее грудь сотряс плач, сердце невольно колотилось, а в голове завертелись мысли о том, что, возможно, это она и вправду уже сходит с ума. Кафель был холодный, но точно не холоднее, чем у нее на душе. Забирая назад выпавшие и мокрые волосы, она осталась сидеть, уперевшись взглядом в стену. Когда ее руки перестали трястись так сильно, а ноги были в состоянии поднять ее, она встала и уныло побрела в сторону своей квартиры, наталкиваясь на стены и спотыкаясь на каждом шагу.  Вернувшись домой, она облокотилась на комод, но силы так стремительно ее покинули, что держалась она на нем на честном слове. Вдруг, кто-то приподнял ее за корпус, ровно ставя на ноги.  — Малышка, поднимайся... Иди ко мне.  Поднимая глаза, она снова столкнулась лицом к лицу с ним. Невольная улыбка расползлась в разные стороны, она увидела, как в его глазах, словно падающая звездочка, мелькнула искорка. Опираясь на него, она и вправду поднялась, чувствуя, как ноги перестают быть ватными и начинают вновь слушаться. Утирая влажные щечки, она всегда знала, что она не может сойти с ума. Вот он, ее родной и любимый, совсем живой и настоящий. И почему никто не поверил? Может ли безумие быть сильнее любви?  — Почему ты не пришел? Я тебя звала... Так никто и не узнает, что ты со мной снова.  Он молчал. Взяв ее за плечи, они дошли до лестницы, присаживаясь на ступеньку. Слева было панорамное окно на весь дуплекс, в которое они оба очень любили смотреть, ведь вид выходил на высотные здания. На закате открывался потрясающий вид. Прижимая ее к себе, он приподнял ее голову за щечку, совсем невесомо, как всегда, прикоснулся своими губами к ее губам, безвыходно утягивая в теплый и медленный поцелуй, коего ей в последнее время так и не хватало. Наслаждаясь таким приятным моментом, она прикрыла глазки, забывая обо всех невзгодах. Именно такое забвение ей только и было нужно. Ей не нужен был никто, кроме него, ничья любовь, ничьи ухаживания, ничьи красивые слова. Только он. Его губы, его родной запах, теплые руки и прохладные кончики пальцев, шуршание волос, поцелуи перед сном, неожиданные и до жути милые подарки, пусть и не всегда сильно дорогие, главное - на память и с любовью.  — Моя маленькая глупышка... — он слегка отстранился, касаясь кончиком носа ее аккуратного носика, тихо проговоривая, так же сладенько и нежно, как всегда, — Винил я тебя когда-нибудь в чем-то? Как можно... Я же любил тебя больше всего. Больше жизни. И сейчас люблю. Так же, как и всегда. Даже не загружай себе голову этими мыслями, ты никогда не была передо мной в чем-то виновата, мой львеночек. Ну а если тебе так кажется, то я давно тебя за все простил. Только вот... любил ли я тебя достаточно сильно?  Она уверенно покачала головой, кладя ручку на его щечку, зная, что он всегда делал для нее все, что было в его силах. Он улыбнулся, вжимаясь щекой в ее ладонь, она прислонилась к его плечу, укладывая голову. Первый закатный луч солнца рухнул прямо на них. Как она и ожидала, глазки его засветились янтарем еще ярче. Такие красивые, любящие и живые. Они сидели молча, слушая тихое дыхание друг друга. Она чувствовала себя такой защищенной, защищенной от всех бед, зная, что он убережет ее от всего. Спрячет, успокоит, погладит и поцелует. Даст знать, что он всегда рядом, а пока он рядом, то все будет хорошо.  Закатное солнце медленно катилось за башни. Он поцеловал ее щечку, зарываясь пальцами в непослушные волосы. Неизвестно, сколько они провели в молчании, но это были самые счастливые мгновения для нее. После всех трудностей снова оказаться вместе.  — Хочешь, я сделаю тебе вафельки?  Она активно покачала головой, прошептав тихое "конечно". Никто не умел готовить так, как он. Еда, приготовленная с любовью, всегда была вкуснее всего на свете. Она поспешила за ним на кухню, пока солнце совсем не скрылось за горизонтом. Обычно, она не помогала ему никогда готовить, потому что все равно что-нибудь испортилось бы, но сейчас она уцепилась за его предплечье и жалобно взглянула.  — Я хочу помочь тебе в последний раз. Можно?  Неизвестно, по какой причине с ее губ сорвались именно эти слова, от которых затылок зажгло, голова отяжелела. Смотря на то, как он открыто и искренне улыбается, слезы, уже готовые были выступить, скрылись глубоко внутри.  — Конечно, золотце.  Он улыбнулся, приподнимая ее и резко усаживая на столешницу. В первый раз за долгое время она громко захихикала, удобно устраиваясь на ней, болтая ножками. Он не отличался накачанной фигурой, мускулами, но для нее всегда был самым сильным и способным горы свернуть. Наоборот, ей очень нравилось его слегка худощавое тело, которое он всегда поддерживал в форме. Кто бы что ни говорил, в нем было что-то мужское, способно зацепить и привлечь. Доставая из ящика над своей головой все нужные ингредиенты и подавая ему, она осталась только наблюдать, иногда что-нибудь помешивая и подключаясь в процесс на что-нибудь легкое.  На ее лице сияла улыбка, она даже забыла на несколько мгновений все, что было до. Словно и не было никаких похорон, никаких слез и никаких страданий. Но внутри ее все еще рвало на части. Когда кухню наполнил аромат свежей выпечки, он открыл вафельницу, зацепляясь одну готовую вафлю, немного подул на нее, чтобы она слегка остыла.  — Пробуй, котёнок.  Откусив горячую вафлю с его рук, ее сердце наполнило такое чувство, похожее на ностальгию. Словно ты случайно возвращаешься к тому, к чему вернуться никогда уже не сможешь. Его вопрос о том, вкусно ли, вывел ее из мыслей. Его довольное лицо, освещенное лучами солнца, такие яркие в этом свете фиалковые волосы - все это было настолько ранящее и жестокое. Он выглядел как маленький ангелочек - такой светлый и чистый, искристый, как первый снежок, которому радуется беззаботная детвора. Покивав головой, она притянула его к себе, прижимая к своей грудке и целуя его в макушку. Странно, что именно в такие моменты, когда ничего уже нельзя поменять, она как ни на есть сильно ощутила, как искренне и крепко любит. Ведь он иногда казался ей не только защитником и опорой, но и маленьким мальчиком, которому самому требовалась защита и оберег. Зарываясь носом в его фиалковые волосы, слегка резко для его нежного образа пахнущие краской, она прикрыла глаза, ощущая, насколько устала она от, казалось, вечных душевных переживаний. С ее губ сорвалось несколько слов:  — Останься со мной...  Непонятно, услышал ли он ее тихий шепот, но он поднял голову, не вырываясь из ее цепких ручек, и поглядел ей прямо в глаза, так грустно и отрешенно, коим она не видела его никогда. Его губы задрожали, словно он хотел что-то сказать, но он молчал, лишь плавно касаясь их кончиками ее розоватых губок. Они больше не нужны никому в этом мире, и им больше никто не нужен в этом мире, кроме друг друга. Вся мировая жестокость кончалась там, где начинались его теплые руки, а все думы и навязчивые мысли обрывались, лишь услышав ее приятный, милый голосочек. Больше почему-то не больно, не хочется кричать, плакать, скрываться всюду ото всех.  — Люблю тебя, сильно-сильно, всегда-всегда, моя птичка.  — И я тебя люблю, родной мышонок, сильнее всех.  Душа трепетала, вырываясь наружу, но ребра старательно не выпускали ее. От каждого трепетного взгляда вскакивает со своего места сердечко. Такое маленькое, любящее. Вокруг всегда было много людей. Возможно, кто-то из них и вправду тоже по-своему красив, добр, честен и ласков, но какое им дело до того, что я не нуждаюсь ни в ком, кроме тебя?  Лунный свет уже спадал с окон. Она сидела на огромной кровати, напротив панорамного окна, рассматривая ночной город. Не услышав шаги позади, она вздрогнула, когда тишину наполнил знакомый голос:  — Малыш, ты чего здесь сидишь, не спишь?  Ее губы задрожали, ведь она сидела по всем ночам здесь, также, укутавшись в одеяло, желая заменить им тепло рук, только начав догадываться, что это невозможно. Ее губы задрожали, потому что впервые за последнее время, на ее мысленные мольбы она вновь услышала родной голосок из коридора. Она обернулась. Та же фигурка, никак не изменилась. Он пришел, уселся рядом с ней, забираясь под одеяло. Уже намного теплее, чем было раньше. Прижимаясь как можно ближе к его теплому телу, обвивая руками плечо, она посмотрела на него. В лунном свете его профиль выглядел еще красивее. Блестящие янтарные глазки даже слегка подсвечивались в темноте. Довольно большой нос с выраженной горбинкой, силуэт губ, все это было таким красивым, любимым и родным. Даже долгожданным. Укладывая голову ему на плечо, он прошептала, разглядывая пики высоток и луну, прячущуюся за ними.  — Я тебя люблю, малыш...  — И я люблю тебя. Давай ложиться спать, уже поздно.  Ее сердце беспощадно быстро забилось. От былой идиллии не осталось и следа. Не подав виду, она прильнула к нему, наконец, так сильно обнимая его самого, а не подушку, которая больше не пахла им, так как она все постирала, думая, что это как-то заглушит ее боль. Он тоже обнял ее, прижимая к себе, поцеловал в носик, зарываясь пальчиками в волосы на макушке. Обычно, она засыпала весьма долго, но сейчас сон слишком резко накрыл ее, голова отяжелела. В последний миг, когда она еще могла соображать, из ее глаз вновь невольно полились слезы. Своими тонкими пальцами он тут же начал утирать их, словно не пытался уснуть, а наблюдал за ее лицом, уже наполовину окутанное грезами. Несмотря на то, что в последние часы она чувствовала себя счастливей всех на свете, в один миг кто-то будто отобрал у нее это чувство. От сердца снова начали медленно и болезненно отрывать кусочки. День, когда ей можно было в последний раз почувствовать это счастье, подошел к концу тогда, когда последний луч солнца скрылся за горизонтом.  — Мортис, а ты... ты еще придешь ко мне? — Она прошептала сквозь слезы только это.  Он молчал. Она чувствовала, как неравномерно и прерывисто поднимается его грудь, но не нашла в себе силы поднять голову и посмотреть, плачет ли он.  — Я... Я люблю тебя, малыш, и всегда буду рядом с тобой. Что бы ни произошло, Биби, я всегда-всегда здесь. Однажды мы снова будем вместе, мы навсегда будем вместе, больше никогда не расстанемся, но... старайся не торопить этот момент, пока у тебя есть возможность жить. Спокойной ночки, мое маленькое счастье.  — Но есть ли силы... Спи сладко, мой мышонок.  Она приподняла голову, и он тотчас накрыл ее губы своими. Как бы она не хотела засыпать, сопротивляясь с каждым мигом все сильнее, со временем растворилось во тьме все: его губы, его руки, его объятия.  На утро она проснулась оттого, как ярко и тепло светило в окно солнышко, словно щекоча ее и пробуждая, как он делал это всегда, поглаживая щечки и перебирая волосы, пока она не проснётся. Она боялась открывать глаза, вытянула руку в сторону, но рядом никого не было. Усаживаясь на край кровати, она боязливо окликнула всю пустующую квартиру, зная, что на ее звонкий голосок он придет и с первого этажа.  — Мортис? — Тишина оглушила ее в один миг, — Мортис...  Никто не откликнулся и не пришел на ее страдающий зов. Все же усомнившись в том, что она в доме одна, она обошла квартиру целиком, в конце концов возвращаясь на второй этаж и рухнув на кровать обратно, крепко-крепко сжимая одеяло в руках, словно так бы она передала ему всю свою боль. Обходя дом целиком, она даже не заметила, как на кухне до сих пор витает запах вафель, но зато почувствовала, как подушка, в которую она тут же уткнулась носом, и наволочка, которую она стирала всего пару дней назад, приятно и знакомо, по-родному пахнут карамелью и сладостями, как больше не может пахнуть ничего на свете, кроме него.