Девять советов от Мины-чан

Смирение — лучшая добродетель. Жаль, что ее нельзя купить как отрез шелка в лавке. Дорого, зато наверняка! Смирилась ли я? Отнюдь. Скатывая полотно для перевязок, отмеряя сушеные травы или моя полы, я искала виноватого в произошедшем. Кажется, чего же проще: никто ведь не заставлял меня использовать свиток. Я могла прочесть его и вернуть обратно на полку, где он лежал, судя по всему, долгие годы. Могла вообще не брать его в руки. Могла сделать вид, что Прекрасная Богиня мне приснилась. Но я не стала и, следовательно, виновна. И, все же, мысль о том, что лишь на мне ответственность за то, что я оказалась одна в еще только строящейся Конохе, посреди опасного и крайне враждебного мира, была невыносима. Даже наедине я не могла признаться в этом самой себе. Стоит ли упоминать, что визит Бога Шиноби прошел не самым лучшим образом. За то время, что он потратил на два очень быстрых и решительных шага и произнесение фразы: «Надеюсь, вы чувствуете себя хорошо, Мина-сан…», я почувствовала себя очень, очень нехорошо. Катастрофически ужасно. Даже хуже, чем в день выпускного экзамена из Академии. А ведь тогда мне казалось, что страшнее и быть ничего не может. Но этот жизнерадостный мужчина с красивыми темными глазами на смуглом дружелюбном лице пугал меня больше, чем школьный экзаменатор Такано-сенсей. Потому что его не должно было тут быть. Точнее, меня не должно тут быть! Мое место подле Ма-сенсея! На энгаве, среди розовых кустов или в чайном домике! В крайнем случае, в госпитале! Да, я, несомненно, нужна в госпитале… Перед глазами взорвался красочный фейерверк, и я запоздало удивилась, что не слышно грохота шутих. Да и кому пришло в голову запускать фейерверк посреди бела дня? А потом кто-то украл весь воздух. — Извините, — я судорожно попыталась найти хоть какую-то опору, шаря рукой вокруг, — мне немного нехорошо… Дня три я была сама не своя. Лежала, глядя в потолок, не чувствуя ни жесткого футона, набитого соломой, ни голода, ни интереса к себе, а также сомнительному будущему и настоящему. Периодически кто-то приходил, отирал лоб теплым полотенцем, пытался чем-то напоить и спрашивал…спрашивал…спрашивал… Но я была что тот камень на дне Черной реки: вода течет, пронося мимо то зеленые листья, то красные, только что за дело камню до этого? А на третью ночь в окно заглянула луна. Желтая, словно огромный бумажный фонарь, что зажигают на праздник Бон. И сами собой всплыли в памяти строчки из письма Мангецу-сана. «Желтый лист плывет. У какого берега, цикада, Вдруг проснешься ты?» Разве стал бы писать он мне такой? Такой жалкой…? Вот уж с кого стоило бы мне взять пример в упорстве достижения поставленных целей и гибкости в поиске путей, ведущих к ним. А Ма-сенсей? Разве этому он учил меня? Больше, конечно, придворной вежливости и изящным поклонам… Но еще и тому, что из каждой комнаты есть несколько выходов. Просто одни нам нравятся гораздо меньше, чем другие. Но их-то, порой, и приходится выбирать… Долго я еще смотрела на луну, превратившуюся из желтой в серебристо-белую, а поутру слабо улыбнулась принесшей тарелку с рисом девушке. Как же скучно они тут едят…

***

Томазо-сан неожиданно озаботился моей судьбой, боюсь, не без участия одного улыбчивого господина. И едва я слегка оправилась и перестала проливать водопады слез при любом удобном случае, как меня тут же перевели из категории пациентов в доблестные ряды помощников лекарей. Работа не всегда трудная, но монотонная. Много ли надо фантазии, чтобы фасовать снадобья, перестилать постели, да обтирать лихорадящих больных? Задевало ли меня это, особенно после того, как я спасла жизнь Хатаме? Ну, немного. С другой стороны, от некоторых методов тамошнего лечения просто оторопь брала… Так что выбивать футоны на заднем дворе, да развешивать горицвет с полынью для просушки уж куда как спокойнее. А еще все эти простые повседневные дела позволяли не думать лишний раз о том, что же мне делать дальше. Потому что я не имела ни малейшего понятия. Ясно было только одно: мастер не придет мне на помощь по первому зову, как это бывало прежде. Первое время я пыталась воспроизвести печать переноса, упорно пачкая пол белой краской. Однако, все было тщетно: моя дырявая память не способна была удержать такую сложную вещь и, спустя несколько недель, я смирилась, погрузившись в пучину повторяющихся рутинных дел. По-первости я еще держала запасным вариантом абсурдно-опасную идею обратиться за помощью к сердитому господину, оказавшемуся — вот сюрприз! — самим Тобирамой, создателем той самой техники, на основе которой была разработана печать. Но, вспоминая его настороженный взгляд и упрямо поджатые губы, я благоразумно отказалась от этой дурацкой затеи. Но и кое-что в моей жизни оставалось неизменным. Перемена места не изменила слагаемые. На меня снова глазели все, кому не лень. На мой рост, кожу, волосы. Здесь, в Конохе, я выделялась даже больше, чем в Кири. Большинство населения деревни было темноволосым, половина — смуглым и почти все были невысокого роста. А девушки — и вовсе крошки. Поэтому, тетушка Мо, заведовавшая футонами, хлопковыми отрезами, медицинской формой и всеми деревенскими сплетнями, выдала мне на бедность снова мужскую одежду: удобную, но скучную и немарких цветов. После чего я весь вечер прорыдала в своей комнатке на втором этаже свежепостроенного и гостеприимного дома семейства Охаме. Денег у меня с собой не было (к чему они в далеком северном храме), да и вряд ли я смогла бы расплатиться здесь ре, которые появятся еще только лет через восемьдесят. Зато была способность к врачеванию, и я периодически подлечивала артрит госпожи Кисё, больную спину господина Джуничи и мелкие травмы их сыновей, которые они частенько получали на стройке, а по выходным помогала торговать зеленью на рынке и за это жила у них квартиранткой. Госпиталь, дом, рынок, снова госпиталь… Один день сменял другой, в точности такой же, как и предыдущий. И пусть немногочисленные работники женского пола в госпитале были очень добры и милы, никто из них не смог заменить мне сестрицы Шио. О Ма-сенсее и говорить было нечего! Даже Хаширама-сан проигрывал ему в моих глазах. Я стала невольно ловить себя на том, что все чаще погладываю в сторону изакаи, когда иду из госпиталя шумными торговыми улочками в свою комнатку в квартале, что занимали неклановые жители. От беды подальше стала ходить другой дорогой! В общем, моим уделом было влачить жалкое существование в Конохе, наблюдая за тем, как вершиться история, и не питая особых иллюзий в отношении себя. Но однажды, когда я, с мешком картошки на плече, возвращалась домой вдоль речного рукава, знакомый грубоватый голос вежливо окликнул меня. — Доброго вечера, господин Сенджу, — сетка с картошкой вежливо поклонилась вместе со мной. — Ну-ну, — мой все такой же жизнерадостный спаситель радостно засмеялся и замахал руками, — не стоит так официально! Это ведь просто дружеская встреча во время вечерней дружеской прогулки! И верно, за его плечом, в нескольких шагах впереди, я увидела еще одного мужчину и поспешила снова склониться в поклоне. А распрямившись, постаралась не больно-то туда смотреть. Ибо мающийся в ожидании господин, черноволосый и хорошо одетый, был не кто иной, как небезызвестный всему миру Учиха Мадара. И мне совсем не хотелось хоть чем-то привлечь его внимание к моей скромной персоне. Право слово, жизнь в Конохе тут же показалось мне просто чудесной! Не хотелось бы ее потерять. Однако Хаширама-сан имел на этот счет совсем другое мнение. — Это, Мина-сан, мой самый близкий друг и основатель нашей прекрасной Конохи — Учиха Мадара, — заливался соловьем господин Сенджу. — А это та самая Мина-сан, о которой я тебя рассказывал. — Что способна залечить любую рану? — пронзительный взгляд темных, прикрытых тяжелыми веками глаз словно пробил во мне две дырочки. «Бах! Бах!». «Эй-эй, это слишком сильно сказано!» — ужасно возмутилась я, но, конечно же, про себя. Открыть сейчас рот было бы себе дороже. Вот уж спасибо за рекламу, господин «не умею держать рот на замке» Первый Хокаге! А тот был занят лишь собой и своими великолепными идеями. Которыми непременно нужно было поделиться с окружающими. Право слово, если Хаширама-сан так же искусен в мастерстве ниндзя, как в умении болтать, я понимаю, почему его прозвали Богом шиноби. — Почему бы вам не взять учеников? — громогласно рассуждал он, будто бы это дело уже почти решенное. — Если бы Мина-сан любезно согласилась обучать нашу подающую надежды молодежь, мы бы смогли оказывать медицинскую помощь гораздо эффективнее. Еще меньше смертей! Меньше болезней! Разве это не прекрасно?! «Мило! Чудно! Славно!». Я в шоке! Мне кажется, я не смогла удержать лицо. Да и кто бы смог?! — Но у меня совершенно нет опыта… Я не умею учить, — жалобно пролепетала я, едва только вернув контроль над онемевшими от ужаса губами. Но кто сможет удержать Хашираму-сана, увлекшегося новой грандиозной идеей? Только стадо диких кабанов. Или один Тобирама. Но его здесь нет. Или Учиха Мадара. Но тот просто молча стоял подле своего извечного товарища и противника, скрестив руки на груди. Впрочем, одарив меня, все же, насмешливым взглядом, словно говорившим «что ты можешь, ты, женщина?». Что ж, господин Учиха, тут я с вами вполне согласна. — Подумайте, Мина-сан, — напутствовал на прощание Сенджу-сан. — Этим вы окажете неоценимую помощь деревне. И они, наконец-то, отправились дальше, вдоль речного русла, а мы с картошкой пошли домой. И мысли мои были что картофельное пюре.