Ты можешь поцеловать меня сейчас

Машина заворачивает и останавливается буквально в нескольких метрах от чёрного Мерседеса, который едва заметно в ночи. Хватаю рюкзак, торопливо прощаюсь с водителем и выбегаю на холод, громко хлопнув дверью собственной машины. — Ещё бы голая выпрыгнула, — слышу недовольство в мужском голосе, как только моя макушка попадает в одно пространство с ним. — Не ворчи, — улыбаюсь, присаживаясь ближе к нему. Дан разворачивается и тянется к моим ладоням, накрывая их своими горячими. — Ледяные, — констатирует со сталью в голосе. — Мы тебя в павильоне отогревали не для того, чтобы ты так резво по улице незастёгнутая скакала! Смотрю на него исподлобья, пока он растирает мои руки и просит водителя повысить температуру в салоне. Я просто хотела как можно скорее оказаться рядом с ним. Зачем этот спектакль устраивать? — Дан, ты чего? — решаю всё-таки поговорить с ним, а не играть в молчанку. Машина трогается с места, и я прижимаюсь спиной к сиденью. Пытаюсь привстать, но у меня не получается. — Ничего, — озвучивает спокойным голосом, как будто ничего пару секунд назад не произошло. Но я-то знаю, как ловко он играет с интонациями и полутонами. — Ну выбежала я, и что с этого? Обижаться ещё будешь из-за такого? — я не понимаю, что сделала не так. Раньше такого рода забота всегда обрамлялась в шутку, но сейчас он слишком серьёзен. — Давай просто в тишине доедем до дома, окей? — он почти испепеляет меня взглядом, от которого мне становится холоднее, чем на съёмках. В голове тотчас поднимается волна мыслей, но всё безуспешно. Я не могу вспомнить, что могло так подействовать на него. — Ладно, — опускаю голову и шепчу себе под нос. Кладу голову на его плечо, но привычного ощущения покоя не чувствую. Я дико устала после съёмок, и ссориться с ним — это последнее, чего я хочу. Всегда, не только после съёмок. Может, он тоже устал? Не всегда же ему быть опорой. Где-то и на него нападают тараканы, переворачивают всё вверх дном и так же быстро, как и появились, исчезают. Его руки всё ещё на моих, сжимают со всех сторон, стараясь передать тепло. Чувствую, что он витает в своих мыслях, и прикрываю глаза. Открываю их, когда он аккуратно пытается разжать мой кулак. Видимо, засыпая, я по привычке схватилась за его пальцы. Разжимаю ладонь и растерянно смотрю на него. Не уверена, что он видит мой, направленный на него, взгляд. Боковым зрением замечаю, что он заходит в мессенджер и открывает переписку с мамой. Понятия не имеют, почему она не спит в такое позднее время. Дан записывает ей голосовое, разговаривая на румынском. Обычно он так делает, когда не хочет, чтобы я понимала, о чём идёт речь. И сейчас меня это напрягает больше, чем обычно. Ещё только тайн и секретов друг от друга нам не хватало… По приезде домой Дан был особо молчалив и отстранён. Я пыталась его обнять, но он вовремя отходил или менял положение тела. Обижаться уже начинала и я. Ну что за детский сад? Может, ещё и спать ляжем в разных кроватях? Захожу на кухню, переодевшись в домашнюю одежду и прихватив с собой Жемуку. Кормлю кошку, глажу её и болтаю с ней о чём-то неважном, пока Дан за моей спиной что-то разогревает. Сажусь за стол как раз в тот момент, когда передо мной опускается тарелка. Не помню, было ли когда-то такое, чтобы мы ужинали в тишине. Тишина давит мне на уши, сжимает в тиски всё тело, и я шумно отставляю свою порцию в сторону, складывая руки на груди и откидываясь на спинку стула. — Что не так?! — во мне кипит раздражение, и сдерживать себя я уже не могу. — Ты ходишь сам не свой, молчишь, избегаешь меня… — А я должен радоваться? — он поднимает взгляд, и я понимаю, что дела совсем плохи. — Чувствую себя ненужным, как та «липучка-приставучка» в детстве. Весь день и так, и сяк, и об косяк, как будто ждал, в чьи руки меня передадут в следующий раз. И к Оле сходи возьми куртку, потому что «я мёрзну»; и Нату позови, потому что «надо макияж подправить»; и у Паши спроси, и к Завадюку подойди, и Горбунову передай… А про мои прикосновения я вообще молчу. Как будто первый раз в жизни меня увидела и дистанцию пионерскую держала. — Вокруг столько камер было, — врываюсь в его ручей возмущений, чтобы успеть сказать хоть слово. — Да что ты говоришь! Никто же не знает, что мы с тобой несколько лет в отношениях, действительно! — он встаёт и уходит, бросив напоследок: — Зачем ты меня звала, если бегала, как только подворачивалась возможность? Остаюсь в гордом одиночестве, силой заставляю себя доесть, вспоминая и анализируя все моменты, о которых сейчас говорил Дан. Он видел, как я дрожала от холода, словно осиновый лист, касался меня, накрывал ладонями голые плечи. Шептал глупости, отвлекал, а я только крутила головой из стороны в сторону, пытаясь убедиться в том, что наше общение не стало достоянием общественности. Тяжело было контролировать всё сразу, но его поддержка и банальное присутствие на клеточном уровне успокаивали. Не помню, поблагодарила ли я его вообще за этот сумасшедший день. Он не оставлял меня ни на минуту… Захожу в спальню и вижу, как Дан стоит у окна в одних шортах, спиной ко мне. Иду к нему медленно, осторожно. Хочется верить, что он уже не сердится. Останавливаюсь в шаге от него и слышу, как он тяжело выдыхает, заметив меня в окне. — Мне было так хорошо, когда ты был рядом, — обнимаю его, поднимаясь ладошками к груди. — И я была бы рада забыться от такого чувства, но вся эта шумиха вокруг нас… Прости меня. — Не извиняйся, — в его голосе ощущается мрак. Неужели его так зацепила моя отстранённость?.. — Я виновата и признаю свою вину. Не думала, что это так важно для тебя. Раньше было всё примерно так же: я нервничала, ты меня успокаивал, не обижался на пренебрежение и довольствовался короткими передышками в гримёрках, — чувствую его грубые пальцы на своих и улыбаюсь впервые с того момента, как пересела к нему в машину. — Это было раньше. Тогда это казалось мне максимумом. Да и глупо отрицать, что мне не хотелось большего, просто я об этом молчал, зная, что ты ни за что не согласишься на мои авантюры, — утыкаюсь щекой в его лопатки, прикрываю глаза и кусаю губы. Как легко, оказывается, можно ранить столь сильного человека. — Чего тебе хотелось? — решаю узнать, в чём он нуждался, пока я эгоистично проводила время в павильоне. — Тебя, — спокойно отвечает, даже не раздумывая. — Дежурного «Как тебе тут?», сообщений, как в десятом, от которых улыбка расцветает на губах. Я был бы рад даже твоим прикосновениям. А я крутила в руках ручку или планшетку. — Было неприятно, когда ты сбежала с кресла и оказалась где-то в стороне… — Я не знаю, почему так сделала, — тихо признаюсь я. Даже размышлять не хочу об этом. — Ты просто не хотела слушать в очередной раз, как с нас, по большей части из-за меня, моих шуток, любого слова или действия, будут смеяться, даже если это не смешно. Я всё понимаю, Тин… — Я… Нет, Дан, это не так! — обнимаю его крепко, скрещивая руки на животе. — Ладно, давай забудем, — он разворачивается, и я сразу же поднимаю голову, выискивая его глаза. — Всё-таки я подержал тебя за руку при всех и почти поцеловал — это уже успех. — Ты можешь поцеловать меня сейчас, — хлопаю ресницами и встаю на носочки. Дан придерживает меня и первым касается губ. Легко и нежно, но по ним словно провели острым лезвием. Его широкая ладонь, помогающая мне стоять на ногах, кажется, достаёт до самых костей. Отстраняюсь первой, закусываю нижнюю губу, пытаясь сдержать рвущееся наружу удовольствие. — Не хочу, чтобы ты грустил из-за меня. Это всё такие мелочи. Прости меня, пожалуйста. — Я люблю тебя и заранее простил на сто лет вперёд, — оставляет поцелуй на лбу и смотрит глубоко в глаза. — Просто отказаться от тебя или соглашаться на меньшее уже не могу. — И не нужно, — прижимаюсь к нему всем телом. Там, за окном, звенит развесёлая жизнь, в которой нас никто не ждёт. Мы знаем, что принадлежим только друг другу и касаний, взглядов и крепких объятий у нас будет ещё миллион. Я подарю ему взамен столько любви, сколько способно высвободить моё крошечное сердце. Надеюсь, ему будет достаточно.