Маловероятно

Николай поправил воротник голубоватой рубашки и обворожительно улыбнулся какой-то ученице. Сегодня он идёт в театр вместе с классом Дарклинга. Он, видите ли, с «этим цирком» один не справится. Спектакль — какая-то трагедия. Или трагикомедия. Так или иначе, многие будут плакать, так что Ланцов захватил с собой салфетки, три носовых платка, валерьянку и воду. Вдруг его самого развезёт там. По крайней мере, на фильмах про собачек он слёзы никогда сдержать не мог. На первом этаже собралась толпа одиннадцатиклассников. Кто-то снимал видео, кто-то списывал домашнее задание — видимо, на завтра — а у стеночки стояла Зоя. Одна. Николай из интереса поискал взглядом Женю. Та обнаружилась в компании Алины и Мальена Оретцева. За почти месяц работы с одиннадцатым А учитель запомнил почти всех по именам и нескольких в лицо. В частности, Назяленскую. После ситуации в баре не сделать это было попросту небезопасно. Ланцов изучил её страничку ВКонтакте. Через пару месяцев ей исполнится восемнадцать. Да и она не похожа на ту, кто станет болтать о подобном. Если вообще вспомнит. — Так, все по парам встали! — грозный голос Дарклинга прогремел, кажется, на весь этаж. — Как в начальной школе! Сейчас я вас посчитаю. Класс собрался меньше чем за минуту. Кто-то бойко схватил друга за руку, парочки поторопились встать вместе, пока математик не построил всех так, как счёл бы нужным. Не сделали так лишь несколько мальчишек в разноцветных футболках и Зоя. Прекрасная в своём синем платьице с серебристыми узорами, прекрасная в своём одиночестве. Интересно, ей плохо или комфортно наедине с собой? Неправильно так оценивающе смотреть на свою ученицу. Но Николаю всегда нравились красивые женщины и неординарные люди. Ему хотелось познакомиться чуть ближе и с другими учениками, и не только одиннадцатиклассниками. Возможно, не будь той истории в баре, он бы смог обманывать себя и твердить, что Назяленская всего лишь школьница. В тот вечер она предстала перед ним как женщина. В том не было её вины, но была проблема. И эта проблема совершенно точно касалась одного лишь Ланцова. Закон подлости или невероятная удача? Зое пара не досталась, и Дарклинг не взял её к себе. Вместо этого махнул рукой, привлекая её внимание, и взглядом указал на Николая. Мол, тащись с ним позади всех. — Сегодня погода дурацкая, — он начал разговор с совершенно глупой темы. — У меня от такой влажности волосы пушатся. — Было бы, чему пушиться, — Назяленская ответила в своей привычной колкой манере. — А я дождь люблю. — Дождь хорош, когда сидишь дома, а не идёшь на остановку с двадцатью детьми и злобным дядей в чёрном, — погода и правда не очень радовала. Дороги не развезло, но лужи были, температура едва ли превышала пятнадцать градусов. — Не мёрзнешь? — Не-е-ет, — она тут же поёжилась от порыва ветра. — Кажется, скоро будет гроза. Вон какие тучи. — Гроза — вещь опасная, но красивая. Обожаю грозу. — Я тоже. Они замолчали благодаря огромной капле, упавшей Николаю на нос. Он недовольно фыркнул, а Зоя хихикнула и запахнула плащ. Тоже синий. У неё другие цвета в гардеробе вообще есть? — Почему Дарклинг так строг с вами? — поинтересовался Николай спустя минуту. Какой-то высокий парень — кажется, его зовут Толя — уже получил выговор, так как стоял к классному руководителю ближе всех. — Не маленькие вроде. — Ну, как сказать… Дело было в позапрошлом мае. Мы всем классом пошли в кино, на «Приключения Святого Ильи», а потом вышли, и кто куда… И кто-то потерялся. — А ты? — А я нет! Я просто в темноте не увидела номер автобуса, перепутала пятьдесят третий и шестьдесят восьмой, и уехала к набережной. А живу я, к слову, рядом с Елизаветинкой. Площадь Санкта Елизаветы располагалась в довольно уютном районе города. Зоя не была похожа на ту, кто предпочитает тихие места, но разве Ланцов знал её достаточно хорошо? И разве место жительства — её выбор? Хотя, кто знает… — В тот вечер Хэршоу подобрал бездомного котёнка, Мал упал в речку, а Сергей шёл домой пешком всю ночь, — ей явно хотелось поделиться этой историей. Жаль, что память учителя подводила и все эти имена ни о чём не говорили. — Сергей — это?... — В красном худи. Биологию и химию сдаёт. Встречается с Марией, которая с длиннющими ногтями, — описание ни капли не помогло вспомнить, но, возможно, Николай узнает их при встрече. И обязательно спросит на уроке. — Одиннадцатый А, переходим дорогу, смотрим по сторонам и садимся на десятый трамвай! — рявкнул Дарклинг. — Едем до конечной, на остановке с вашей любимой столовой никто не выходит! Подчёркиваю, никто! Селёдку там уже не продают! Николай не удержался и прыснул. Знал он эту забегаловку с селёдкой… как-то раз отравился там пельменями. На вопрос матери «как можно отравиться пельменями», он ничего не ответил и написал отвратительный отзыв в интернете с четырёх фейков и аккаунта брата, который тот не запаролил. Гений. К счастью всех, трамвай приехал достаточно быстро, там даже были свободные места. Почти всем хватило свободных мест, а все не успевшие бесцеремонно уселись друг на друга. Ланцов же вежливо уступил сиденье старушке, а сам встал поближе к выходу. Зоя устроилась в самом конце трамвая, у окошечка, рядом с Алиной Старковой. Мужчина решил, что самое время изучить, на какой спектакль он вообще едет. С этими детьми всё на свете забудешь!

***

Зоя вытянула ноги, едва не пнув пустое кресло спереди. Ей досталось не самое лучшее место. Посередине последнего ряда, на котором едва ли кто-то был. Радовало то, что она не одна такая. Женя, Давид и Леони торчали где-то в конце предпоследнего ряда, Николай и вовсе находился совсем рядом. Буквально два кресла от неё влево. Тот факт, что этот человек добровольно купил билет в самом конце зала, слегка смущал. Дальнозоркость у него, что ли. — Мама, — жалобно произнесла девочка на сцене, заставляя Назяленскую отвлечься от собственных мыслей. — Мамочка, не надо. Зоя почувствовала, как где-то в груди больно кольнуло. Девочка темноволосая. На ней чёрное, довольно поношенное, платьице. Примерно такое же, какое Назяленской в восемь лет отдала соседка. Платье с давних похорон, из которого все её дочки давно выросли. — Молчать! — громогласный голос матери оглушил зал. — Сделай для своей семьи хоть что-то полезное! Жанр «трагедия» и метка «18+» должны были смутить Дарклинга, который повёл на это учеников. Но его это абсолютно не волновало. Прямо сейчас он сидел на шестом ряду и рассказывал что-то Старковой. — Не надо, мама! Мамочка! — к девочке подступил огромный мужчина. Грубо схватил не за руку, а где-то в районе рëбер. — Мама! Зою пробрала дрожь. В груди закололо сильнее. Словно ей не в то горло попала длинная острая иголка и провалилась глубже, царапая лёгкие. «Ей восемь, и мама всё чаще просит её сбегать к папиным друзьям за бутылкой какого-то тёмного вонючего напитка. Зоя пробовала — чуть не стошнило. Зачем мама это пьёт? Может, она больна и ей нужно принимать горькую микстуру? Тогда почему папа ничего не делает и не бежит в аптеку? Его друзья, конечно, помогают. Один из них часто обнимает Зою своими жирными потными руками, гладит её по голове и приговаривает, какая же красавица растёт. Другой же хохочет, и в его смехе девочке слышится угроза. Но это всё глупости. Если человек смеётся, значит, он рад. И они дарят Зое лекарство для мамы. Если бы хотели обидеть, не давали бы. — Девонька, — часто приговаривает мама, заставляя дочь отложить конструктор. А жаль. Обычно в такие моменты у неё почти получается достроить замок для короля, или королевский зверинец, или башню принцессы, где куча-куча потайных ходов, чтобы несчастная заточённая могла ходить гулять. — Ты у нас уже взрослая. Скоро замуж выйдешь, внуков нам родишь… Ты ведь хочешь красивое белое платье? — Нет, я хочу синее, — Зоя всегда отвечает одинаково. Неужели мама никак не может запомнить её любимый цвет? Наверное, это просто болезнь. — Белое платье… Муж с большим приданым… — порой женщина всё же вспоминает про что-то и добавляет, — и, конечно, ты будешь его очень любить. Будешь убираться, следить за вашими детками… их у вас будет много… — Я не хочу убираться, — фыркает девочка, вспоминая пыльную кладовку и папин кабинет, где всегда много-много мусора. — Мама, а зачем следить за детками? Они же и сами могут. Зоя знает: мама скоро поправится. И поймёт, что синее платье лучше белого, что с детьми сидеть незачем, вот с ней же никто не сидел… Тётя Лилиана говорит, что восемь лет — это мало. Но на самом-то деле Зоя совсем взрослая. — Дядя Валентин купит тебе белое платье, — говорит однажды мама строгим тоном. Рядом стоит папин друг, на лице его не улыбка — оскал. — Ты ведь так хотела его, правда? — Старовата, конечно, но лучше, чем та дрянь, которую притащили на той неделе, — дядя Валентин привлекает девочку к себе и поглаживает ей по спинке. Руки у него всё ещё потные. — Представь, укусила… Я ей говорю: не плачь, не рыпайся, а она! — Шесть лет, чего вы хотите, — мама пожимает плечами. — Моя вон тоже иногда, как ляпнет чего-нибудь… Вы с ней понежнее, ладно? — Посмотрим на её поведение. Не переживай, все деньги переведём в течение недели. Не обделим…» — Мама! — девчушка на сцене всё кричала другой актрисе. — Мамочка, не уходи! Не оставляй меня! Руки у Зои, кажется, ледяные. Она прижала ладони к щекам, через силу вздохнула, хотя это причиняло боль. Ей запомнилась каждая мелочь. Как она воровала персики у своего богатого соседа, чтобы угостить маму. Как дядя Валентин трогал её, где ему взбредёт в голову. Как ей не дали забрать конструктор. А она ведь так и не заселила в замок короля с королевой… Как тётя, вернувшаяся из командировки, была в ужасе. Как следователи допрашивали её о произошедшем. Как Зоя молчала и говорила, что мама с папой ни при чём, даже призналась в краже персиков, но не выдала секрет. Особенно запомнилось, как дядя Валентин ударил её по лицу, когда узнал про визит полиции, и вышвырнул во двор большого дома в том самом чёрном платьице где-то в ноябре. Снега было много. Крови тоже. Мужчина вышел за ней сам и отпустил с цепи дворнягу-полуволка. Воспоминания обрывались на моменте, когда мерзкий голос отдал команду «фас». Дальше — сразу больница, мягкие руки тёти Лилианы и много-много полицейских. Назяленская знала: её несостоявшийся муж из тюрьмы так и не вышел. Мать спилась, об отце информации не было вовсе. Все, кто был хоть немного виноват, понесли наказание, но на спине у неё на всю жизнь остались восемь ужасных шрамов от когтей. — Пойдём, девочка, — актёр на сцене хохочет и утаскивает ребёнка. А Зоя чувствует, как руки немеют. Лёгкие всё ещё горят, сердце словно кто-то сжимает. Больно. И, кажется, она умрёт. Точно-точно. Ей уже нет дела до происходящего на сцене. Тошнота накатывает лёгкими волнами, пробирает озноб. Последний раз так плохо было во время двусторонней пневмонии, когда без кислородной маски дышать получалось с трудом. — Это во сне, — Зоя пытается произнести что-то для себя самой, но получается лишь полный отчаяния хрип. Она сейчас задохнётся. — Это не со мной… Ей становится совсем непонятно, как отличить реальность от собственной болезненной фантазии. Чьи-то тёплые руки хватают её за плечи, легонько похлопывают по щекам, накрывают её ледяные ладони, прижатые к груди, своими. Очередная галлюцинация, не больше. Вдох-выдох. Да, молодец, вот так. Ещё раз. Вдох. Глубже. Нет, не сделать нельзя. В этот раз совсем нельзя. Давай. Вдох-выдох. Ещё. Кто это говорит? Она сама или другой человек? По щекам стекают горячие слёзы, каждая из них причиняет боль, но не такую большую, как «иголка» где-то в лёгких. Стыдно. Кто-то заметил, а мог бы спектакль смотреть… — Дыши, ладно? — голос приобретает знакомые очертания. — Не прекращай. Ты умница. — Святые, — Назяленская с надрывом всхлипывает, запрокидывает голову, опираясь на спинку сиденья, и чувствует, как её мягко берут за подбородок. Несостоявшийся насильник хватал совсем не так, из чего едва ли научившаяся вновь соображать девушка делает вывод: не он. И не мать. И не тот, кто хоть немного желает ей зла. — Зоя, — её зовут и очень аккуратно поворачивают к себе лицом. — Зоюшка. Давай, смотри на меня. На меня, слышишь? Кто-то большими пальцами вытирает её слёзы, всё повторяет её имя и не даёт отвести взгляд. И потом поднимает за талию, ставит на ноги, придерживает, выводя из зала. Окончательно Зоя в себя приходит в театральном буфете с чашкой кисловатого ягодного чая в руках и Николаем, успокаивающе поглаживающим её плечи.