Харриет

Бывали у вас вечера, в которые вы внезапно проваливались, как в открытый люк? Нора белого кролика, ведущая вас в такие дали, где настоящее становится едва ли слышимым, едва ли важным. Говорю ли я о чувстве одиночества? О ностальгии? Если только убавить их звучание настолько, чтобы ни одно из них не нарушало гармонии из всего странного и неуловимого, что происходит внутри. В тот вечер мы собрались компанией у знакомого саксофониста. У Джозефа была большая коллекция статуэток и африканской керамики. На стенах висели полотна нескольких художников из Нью-Йорка, подражающих Поллаку. Нас было человек пятнадцать и, как любая пародия на богему, мы разговаривали почти только об одной «стоящей вещи в этом бренном мире». Об искусстве. Я курила и разрезала арбуз. Девушка с короткой стрижкой, кажется, она была танцовщица, расспрашивала меня о новой книге. — Это совсем не то, что вы писали раньше!.. Так мне говорили почти все знакомые. Но я снова подняла голову и вздёрнула тонкие брови, как бы говоря «вы правда так думаете?». — Совершенно другое, — кивнула она. — Я уже привыкла к вашему лаконизму в загадочных рассказах и детективах. Я их очень люблю. Но это… Как будто откровение, водоворот тревог. Как мне было жаль Тома и Беатрис!.. Я сделала затяжку и подала красный сахарный треугольник. Девушка продолжала сверлить меня восхищенным взглядом, отчего я поджала губы и смущенно оправила воротник водолазки. Наконец, она спросила то, что почему-то привело меня в особенное волнение. — А как вы придумали вашу главную героиню? Я посмотрела на статуэтку улыбающейся африканки, несущей горшок на голове. Точно ответ был рядом. Как оно все придумывается? Берется и придумывается. Постепенно, понемногу отсекается все ненужное, как в скульптуре. Остается то, что кажется наиболее выразительным и вторит общей задумке. Вот так, наверное, и появилась моя героиня. Моя Харриет. — Она просто пришла ко мне, — банальные фразы с моих же уст доставляли мне еще большей неловкости. — Герои, порой, приходят внезапно, почти сразу или, бывает, понемногу. Они приносят нам свою боль, свою страсть, свои страхи. Некоторые становятся нашими друзьями. Мы воспеваем их тонкий образ и душевный внутренний мир. Есть и те, кто по-детски выглядывает у нас из-за плеча — и мы пишем про них что-то озорное, про их прыть и жажду жизни. А есть такие герои, которые пьют нашу кровь. Мы не можем от них отвязаться. Они преследуют нас, показывая свое разбитое сердце и долго-долго смотрят исподлобья, пока ты не сядешь за печатную машинку. «Но с Харриет это точно все вместе». В этот раз, садясь за книгу, я ни секунды не думала над ее именем. Ее не могли звать ни Нэнси, ни Мэри, ни Джорджия. Ее звали именно Харриет. Такая уверенность бывает у человека, который говорит о сестре или кузине. А как можно не знать имя близкого?.. Танцовщица, сказав еще пару комплиментов, упорхнула к другому знакомому. Не знаю, сказала ли я то, что она хотела услышать или я опять наговорила кучу бреда? У меня начинала болеть голова. Так бывало, когда я много времени проводила в компании. Я дорезала арбуз и сказала Джозефу, что мне нужно идти. Он стал уговаривать меня остаться, чем лишь укрепил мое решение. Портье открыл дверь. Повеяло осенним прохладным воздухом. Я покрепче завязала пояс пальто. Харриет. Впервые я увидела ее именно осенью. Был конец октября, как теперь. Земля в саду ее родни была черная, голая — ее часто подметали, не давая листьям улечься в жухлый ковер. Деревья стояли обнаженные, скрюченные. С обрывками летних грез. А вот и Харриет. Бежит в светлом домашнем платье. Она даже не сменила туфелек. Хулиганка. Плечи дрожали от холода, изо рта вырывалось легкое облачко пара. Вдалеке раздался голос, эхом разбивающийся о клены: — Харриет! Вернись сюда, сейчас же!.. Она не думала возвращаться. Сквозь частое дыхание пробивался смешок. Я никогда не забуду то чувство, которые было у нее внутри. Она боялась свою матушку, боялась, что убегает. Но притом ее кровь бурлила от радости, от своей победы — в этот час она сбежала, потому что так хотела. Потому что она не могла иначе. Все, что говорят эти взрослые — все вздор, чушь, больная игра. Она сама знает, как ей стоит прожить эту жизнь. Она спускалась по склону в сторону одинокого вяза. Оп! Упала и замарала платье. На корне дерева сидел мальчик в коротких штанишках. Он был очень худой. Почти до безобразия. Его звали Том, и тогда люди еще не знали название его болезни. Он поправил кепку и махнул девушке рукой. Том был младше, ему было тринадцать. Хариет, спросила, запыхавшись: — Где Беатрис? — Опаздывает, — пожал плечами Том. — Наверное, ее опять задержала тетка. Или гулять запретили. Что с тобой, Харриет, за тобой гонятся? О! — Том указал на подол ее платья. — Ты испачкалась, тебе теперь точно влетит. Харриет, пытаясь отдышаться, насмешливо улыбнулась. На щеках появились ямочки. — Да шли бы они куда подальше. Представь шутку, пять минут назад они сказали мне, что я выйду замуж. — Замуж?! Но тебе только недавно исполнилось шестнадцать! — Вот именно, — смеялась девушка. — Муж. Что это? Ты бы выдел его, мистер Герхард, старая каракатица! Я за него ни за что не выйду! — Конечно, не выйдешь, Харриет! Это же ужасно! Это неправильно… — Да, Том, это чертовски неправильно! Смех ее вдруг стал слишком громкий. Она повторяла «неправильно», «неправильно». Села на корточки и заплакала. Том поспешил подхватить края светлого платья. Но они уже были в грязи. Он осторожно погладил подругу по темным волосам, собранным с висков нежно-голубой лентой. — Харриет, ты ничего им не наговорила? Она покачала головой, всхлипывая. — Нет. Я всего лишь убежала. Это все, что я могла сделать. — Ну, не плачь. Не потянут же они тебя силой к алтарю. — Нет денег. Дядюшка готов потащить меня хоть за волосы. А если нет — он меня точно убьёт. Из-за дерева вышла невысокая бледная девочка чуть старше Тома. — Как же так, Харри? — Простите, меня задержал зеленый заяц, — Беатрис грустно посмотрела на свои черные туфельки. — Он встал в проеме и не давал мне выйти на улицу. Харриет утерла глаза. Поднялась и поглядела на холм с голыми деревьями в саду. — Том, Беатрис, как думаете, я смогу стать писательницей? — Конечно! — тут же воскликнул Том. — У тебя прекрасные истории! Беатрис подошла к подруге и положила ей руки на плечи. — Харри, я очень люблю персонажей, которых мы придумываем. Мне кажется я живу одновременно не только за себя, но и за кого-то другого. Твое творчество — это самое прекрасное, что есть в моей жизни. Конечно, ты будешь писательницей, иначе быть не может. «Милая Биатрис». Харриет улыбнулась. Они втроем отправились, как обычно, гулять по окрестностям. И совсем скоро с жаром обсуждали новую историю про пирата и восточную принцессу. Харриет стало легче. Но в душе она понимала — это только пока. Сейчас не ее время по-настоящему быть. Ее друг Том — болезненный мальчик с добрым сердцем, Беатрисс — видит вещи, которые не видят другие, и она — фантазерка из бедной семьи, которая выйдет замуж за старика. И, конечно, не станет она никакой писательницей. Не в этой жизни. Они трое, точно живут на обочине возможностей гигантского мира. Незамеченные, не высказавшиеся, пропащие. Дыхание перехватило. Харриет, вдруг, ясно увидела в голове новый образ — красный круг, разрезаемый на треугольники. Она подает один девушке со смешной мальчишеской стрижкой. А та ее спрашивает о новой книге… Какой странный мир. Но почему-то немного знакомый. Я мотнула головой, прогоняя то ли мысли Харриет, то ли свои. О чем же была моя книга? Она была о трех друзьях, об их нелегких судьбах в викторианскую эпоху. Там было очень много перипетий, сложностей, героев, была и любовь. Но почему же этим октябрьским вечером я так ясно чувствую боль той шестнадцатилетней девушки, бегущей по голому саду от неизбежности? Я не знаю. Но имя ее не Нэнси, ни Мэри, ни Джорджия, а именно Харриет. Такая уверенность бывает у человека, который говорит о сестре или кузине. Как можно не знать имя близкого? Или же свое? Я ничего не утверждаю. Как можно что-то утверждать, повинуясь образам, что приходят в натренированный историями мозг? Как можно говорить о некой мистической связи? Связи с судьбами, которые, возможно, были; а, возможно, не были; возможно, и не должны были быть. Они не реальны. Но что-то в этом есть. Особенно, когда на улице стоит конец октября. Когда ты с головой проваливаешься в свои мысли и прохладный вечер, как в открытый люк.