интерлюдия

его разум полнится нулями и единицами. спутанными, назойливыми, истерическими и последовательными. текут сквозь отверстия в спине, прорастают внутри сосудами, цепями тянутся к остаткам рассудка и опутывают его, сжимая, пульсируя. шарнирная марионетка, первый прототип вечности, пустующий сосуд, наконец живёт, меняется, трепещет – от триуфма, а не от страха – бьётся, ликует, смеётся, разрушает. агонизирует. ненавидит. его горизонт восприятия сужается и в центре назойливо мерцает зелень и серебро, врезаясь в глазные яблоки. шоуки-но-ками ненавидит – глубоко и болезненно, так, что цунами из этой эмоции утопило бы даже тейватские небеса. но он не знает, что ненавидит больше – её, средоточие этой мерзкой праведности и незаслуженной божественности, или то, что он не может прихлопнуть её трусливую, маленькую оболочку прямо сейчас, потому что она продолжает ускользать, игнорировать и прятаться за живым щитом. нити нулей и единиц наливаются раскалённым металлом, по рукам проходят разряды, дробя в крошки плитку, распалённое сознание мечтает раздавить, размазать, обратить в полное ничтожество и ознаменовать победой своё поднятие на следующую ступень пищевой цепи. но её рыцарь такой назойливый – продолжает, как муха, метаться, пытаться оставить пробоину в крепком сплаве, уберечь, не дать подобраться. а она… она. б у э р. ненавистная, маленькая и жалкая. отказываясь выйти на прямой бой, будто бы насмехается над ним. как же всё-таки славно, что даже самому сильному человеку никогда не совладать с богом. гул нарастает, раскатывается по пространству падающими камнями, и резко затихает, когда шоуки-но-ками впечатывает рыцаря в стену. живым или мёртвым, его не заботит. главное, чтобы больше ничто не стояло преградой к самому главному трофею, что превратит новорожденное божество в равного его создателю. и даже сейчас, так открыто стоя перед своей погибелью, буэр только протестующе расставляет в стороны руки. и смотрит. сталью, зеленью и серебром. такая крохотная и никчёмная, что ему ничего не стоит охватить её тщедушное тельце ладонью. смакуя момент, он подносит её близко-близко и даже открывает лицо механизма, удостаивая архонта чести взглянуть в глаза собственному палачу. когда зал сотрясается хрустом её костей, буэр пищит, а его лихорадит эйфорией, заставляя сжать руку сильнее. хруст. с губ срывается кашель, сипы, и вот теперь вместо архонта он видит несчастную, содрогающуюся от боли девочку. этот вид, впрочем, не останавливает его от того, чтобы раскрыть механическую ладонь и явить взору изломанное тело, беспрепятственно забирая то, что принадлежит по праву победы. их взгляды встречаются. на фоне серой, почти мёртвой оболочки, её глаза светятся всё той же проклятой зеленью. и рвутся, лезут в сознание, так нагло, внимательно и глубоко – даже глубже, чем его рука, пробившаяся в грудь в поисках дендро гнозиса. прекрати. не смотри. рот, застывший в беззвучном хрипе, начинает медленно шевелиться, в одно складывая звенья слогов, которые он не слышит. но может прочитать по губам. заткнись. “с…о……....есят…седь—мой” что? какофония нулей и единиц в голове вдруг рассеивается на атомы, а взор застилает белая пелена. в вакууме сна даёт плоды предпоследняя поросль. *** восходящий ореол света режет ему глаза, но пышная крона мгновенно выросшего из ниоткуда дерева аккуратно бросает тень на уставшие веки. ему не нравится, что в голову так бесцеремонно лезут, но воочию видеть, как кому-то, оказывается, может быть не всё равно на его даже столь мелкие чувства…на удивление отзывается изнутри теплом мягким, как у тлеющего уголька. он смотрит на неё – на нахиду – сидящую перед ним в позе лотоса, хной вырисовывающую цветы на тыльной стороне его ладони. здесь, в мире снов, это она правит бал, повелевая солнечным лучам преломляться сквозь мозаику листьев, рассыпаясь на блики. здесь хорошо. даже настолько, что странник чувствует, будто бы ему одинаково в радость будет что взмыть к облакам, что сложить голову на девичьих коленях. – это навсегда? она медленно качает головой, чуть приподняв уголки губ. не поймёшь, то ли приободрить пытается, то ли объяснить что-то невероятно очевидное. – вовсе нет. – тогда что это? – интерлюдия. – интер…людия? – да. это значит, что самый главный акт твоей истории всё ещё впереди. – …будет страшно? нахида приподнимает взгляд на него, вплывая в сознание ясностью и спокойствием. ощущение прорастает внутрь сквозь все остальные эмоции – будто бы это он только что прочёл её мысли, а не наоборот, как обычно. только тогда странник наконец понимает, что готов проснуться.