Я на рассвете уйду с отрядом зеленогорских партизан. Часть 1.

Маэстро Карлос тщательно прочистил горло. - Минуту, - сказал он. - Убери со стола, зови его и подай коньяк. Тот, что получше. - На этот раз голос вроде бы звучал как надо. Возможно, причиной тому был всего лишь высокий уровень кофеина в крови. Всю свою жизнь брат Вольдемар страдал от непонимания окружающих, как герой сочиненной Анитой пьесы "Непризнанный гений". Он писал стихи с двенадцати лет. Творчество давалось ему тяжело, как первые роды молодой роженице, требовало особых условий и своевременного прихода вдохновения. Удивительно ли, что плоды таких мучений он ценил высоко и требовал того же окружающих. К сожалению, стихи были посредственными, слушателей на них не находилось, и брат Вольдемар чувствовал, что его жизнь проходит зря. Все изменилось, когда он вступил в орден Небесных всадников. Там его энтузиазм был оценен по достоинству, и он быстро пошел в гору. Дисциплина в ордене была налажена как надо, и подчиненные внимали стихам начальства, не смея пикнуть. После капитуляции Ортана, формируя совет министров, наместник Харган скользнул взглядом по рекомендациям брата Вольдемара, всемерно преданного делу ордена и вдобавок сочиняющего стихи, и назавтра новый министр изящных искусств приступил к своим обязанностям. Когда министр вошел, Карлос с трудом поборол искушение протереть глаза. Он готов был поклясться, что шесть лет назад в Мистралии в его кабинет в государственном театре драмы и комедии явился точно такой же господин. Та же повадка, лицо, голос, тот же взгляд - взгляд благодетеля, явившегося осчастливить человечество своими бессмертными творениями. - Ну что же, - заявил гость, садясь без приглашения и сам наливая себе коньяка, - вижу, работа тут предстоит большая и трудная. Судит по себе, понял Карлос, у которого на графоманов был особый нюх. Он сделал бы такой вывод, даже если бы в руках посетителя не было увесистой картонной папки, которую тот тут же пристроил на столе у правого локтя. Брат Вольдемар подождал ответа и, не дождавшись, снова заговорил - повелительно и веско. - Вижу, вы меня не поняли. Объясняю, мне это не трудно. Театр производит удручающее впечатление. - Но позвольте... - вырвалось у Карлоса, не готового к такой реплике партнера. - Я не вижу здесь наглядной агитации, - продолжил партнер, срывая сцену, - я не вижу ни одной листовки, плаката, статуи, а они должны встречать зрителей еще в вестибюле... - Фойе, - автоматически поправил Карлос. - Что? - услышал наконец брат Вольдемар. - Я говорю - фойе. Так называется помещение, предваряющее зрительный зал. - Какая разница, - отмахнулся брат Вольдемар, - значит, так. Записывайте. Первое. Оформить вестибюль и зал в соответствии с предписанием, - он раскрыл папку и достал бумагу с двумя печатями. - Второе. Представить репертуар мне на утверждение. Впрочем, оставьте, я догадываюсь, чем вы тут занимаетесь, думая, что вам это сойдет с рук. Репертуаром я займусь сам. Третье. Мне нужен список всего персонала, с указанием происхождения, семейного положения и степени благонадежности, иностранцев отметить особо. Четвертое. Начать подготовку к праздничному спектаклю в честь освобождения столицы от ига тирании. Знаете, что-нибудь такое легонькое, для широкой публики, наместник у нас человек военный и длинных декламаций не любит. Пятое... С каждым словом гостя Карлос становился все бледнее и бледнее. Когда дошло до пятого пункта, он вдруг, встрепенувшись, схватил графин, плеснул в бокал доверху коньяка и влил в себя одним глотком.