Награда

День клонится к закату, когда они отводят последнего малыша домой. Ёимия улыбается, но немного устало, как часто бывает после напряженного дня, а Чайлд ловит себя на мысли, что это невозможно — отвернуться от нее невозможно, перестать любоваться ей невозможно, сказать что-то отвлеченное невозможно, потому что она такая красивая в красноватых лучах заходящего солнца, а у Чайлда просто нет сил. Он обычно такими категориями не мыслит, но с Ёимией все почему-то иначе, и вся эта ситуация кажется ему немного подозрительной, а еще — уже больше — волнующей. Приходится напомнить себе, что в Инадзуме он не ради развлечений. Но можно ли назвать все то, что они делали сегодня, развлечением? Чайлд любит детей, и ему нравится то, с каким неприкрытым восторгом они всегда смотрят на него. Это приятное чувство. Только вот молчаливое одобрение в глазах Ёимии оказалось отчего-то приятнее — разлилось по щекам едва заметным, но все равно удушливым румянцем, пустило по венам кровь почти так же быстро, как бывает после какой-нибудь схватки, и рассыпалось мелкой дрожью по кончикам пальцев. На Чайлда так смотрели редко, на Тарталью — и вовсе никогда. — Поужинаем вместе? — спрашивает Ёимия, пока они бредут по вечерней улице Инадзумы. Чайлду ее внимание льстит, но вместе с тем — оно настораживает. Ёимия — на вид — мягкая, нежная, отходчивая и дружелюбная, но он не обманывается, потому что знает — читал сводки и досье, — какой она может быть на самом деле. За внешней мягкостью скрывается внутренний стержень, твердый настолько, что она под носом у Сёгуна развернула деятельность Сопротивления и укрывала тех, кому не повезло попасть в лапы Охоты. Чайлд это все знает, и, если честно, он в восхищении. — Только если ты не против, — отвечает он. У него, конечно, еще есть дела, но отказаться он не может. Не хочет. К Ёимии тянет так, что ему немного не по себе. — Была бы против, стала бы тебя звать? — Ёимия весело улыбается, обернувшись, а Чайлд чувствует, что румянец на щеках становится ярче. Как нелепо. — Отец наверняка что-нибудь приготовил и не откажет, если ты заглянешь к нам. — Мне неловко вас обременять. Чайлд и сам не понимает, почему так упорно отказывает — ну или пытается отказать. Ёимия хмурится, смотрит на него снизу вверх и вдруг смеется. — Да брось ты, — легко говорит она. — Считай это наградой за то, что ты смог одолеть Великого Мудзину Ёкая. Чайлд фыркает. Конечно, Мудзина Ёкай. Как он мог о нем забыть. И неважно, что одолевать ему пришлось только парочку не в меру приставучих хиличурлов — детей и это привело в восторг. — Ну если ты настаиваешь, то не смею отказать. — Чайлд шутливо кланяется в благодарность, и до дома Ёимии они добираются в молчании, разбавленном городской суетой. Торговцы собирают товар, захлопывают ставни, закрывая лавки, где-то вдалеке слышатся всплески смеха из ресторана. Город тонет в свете фонарей, теплом обволакивающем улицы и переулки. Даже вечером жизнь не прекращается, не останавливается, течет в разговорах, бряцании формы досинов, раскрывается в витающем запахе чего-то вкусного. Чайлд только теперь понимает, что он действительно голоден, и приглашение на ужин — как нельзя кстати, вот только что-то не дает ему покоя, зудит в затылке, но он никак не может понять, в чем же дело. Ёимия зябко ежится, накрывая голое плечо ладонью, но Чайлд не успевает красивым жестом протянуть ей пиджак — они уже подходят к ее дому, и она, наскоро представив его отцу, скрывается где-то в глубине. Когда она появляется снова, Чайлд замирает на середине фразы и напрочь забывает, о чем только что рассказывал господину Наганохаре. Потому что на Ёимии кимоно с длинными рукавами, украшенное воздушным цветочным узором, и в нем она кажется неожиданно хрупкой и маленькой. Чайлд сжимает руки, неловко пряча их в карманы брюк, чувствуя, как от накатившей нежности покалывает кончики пальцев. Она такая красивая. Отвести взгляд получается не сразу. — О чем говорили? — громко спрашивает Ёимия, тут же бросаясь помогать отцу с посудой. Чайлд знает, что господин Наганохара глуховат, но все равно едва заметно вздрагивает от ее голоса, а отец ее все равно не слышит. — Рассказывал про наши приключения в лесу, — с трудом удается вспомнить Чайлду, — но, боюсь, услышал он явно не все. Ёимия легко машет рукой. — Ничего, я потом сама расскажу. Ужинают они в тишине. Чайлд впервые — после всего, что произошло в Ли Юэ, — поминает господина Чжун Ли добрым словом — за то, что тот когда-то научил его пользоваться палочками, и теперь не приходится краснеть за свою неловкость. То, что он все равно краснеет, Чайлд предпочитает игнорировать. Когда они остаются вдвоем с Ёимией, тишина перестает быть уютной — не слишком ощутимо, но это все равно отдаленно давит и колет где-то изнутри. Чайлд отгоняет это ощущение, рассеянно выводя круги на столешнице. Нужно что-то сказать, но что? Поблагодарить за ужин — он уже это сделал, даже господин Наганохара услышал. Обсудить сегодняшний поход по лесу — так там и обсуждать нечего, поиграли да забыли. Сделать Ёимии комплимент — это вообще как-то странно, Чайлд даже не знает, что именно он мог бы в ней отметить, потому что… Ну, потому что ему нравится все, и это странно и непривычно, и щеки опять заливает румянцем. Хорошо, что Ёимия это не комментирует — Чайлд бы спихнул все на то, что ему жарко, вот только ее ведь так просто не обманешь, она умнее и сообразительнее, чем кажется, а за напускным легкомыслием скрывается цепкий и внимательный взгляд. Слева раздается шуршание кимоно, Ёимия встает с плоской подушки, на которой сидела за столом, видимо, намереваясь уйти или что-то сделать, но от усталости ее немного ведет, и Чайлд успевает поймать ее быстрее, чем она падает, споткнувшись на ровном месте. Это неприлично — потому что он держит ее под коленями, прижимая к себе, и даже сквозь плотную ткань кимоно чувствует жар ее кожи. Щеки горят сильнее. Ёимия замирает, выдыхая так громко, что Чайлд чувствует ее выдох всем телом. Ему бы отпустить ее, отстраниться, пока ситуация не стала еще более неловкой — хотя куда уж больше, — но руки словно свело. От Ёимии пахнет сладким и свежим, а еще немного порохом и чем-то, чему Чайлд не может подобрать названия. Она выдыхает снова и вдруг кладет ему руки на плечи, сжимая пиджак в пальцах. Нужно что-то сделать. Чайлд чувствует, что сердце колотится так быстро, будто вот-вот из ребер выскочит, и воздуха не хватает — потому что не надышаться, не насытиться запахом Ёимии, ее теплом и близостью. Но нужно разжать руки, пока еще можно как-нибудь оправдать свое поведение. Ёимия решает все за него — прижимается губами ко лбу, наклонившись ближе и согнув колени, а у Чайлда перехватывает дыхание. Невыносимо. Невозможно. Хорошо. Кимоно под пальцами теплое и мягкое. Чайлд чуть отстраняется, поднимает на Ёимию взгляд — ее щеки цветом почти сливаются с этим же кимоно, и это неожиданно удивляет и снова рождает внутри прилив обжигающей нежности. — Извини, я… — Ёимия неловко пытается выпутаться из его рук, но Чайлд не позволяет, привстает на колени, по-прежнему ее удерживая, и тянется к ее губам. Замирает в миллиметре, давая то ли себе, то ли ей возможность передумать, но Ёимия выдыхает, опаляя влажным дыханием, и выбор сделать оказывается легко: податься ближе, коснуться невесомо и осторожно и выдохнуть изумленно, когда Ёимия расслабится в его руках и сама станет льнуть к нему, позволяя себя целовать. Сердце стучит еще быстрее, его стук эхом отдается в ушах, но сосредоточиться на этом не получается — мягкость и неспешность поцелуя пьянит сильнее огненной воды, рассыпаясь мурашками по коже. Чайлд не знает, сколько времени они так проводят, и это, наверное, тоже неприлично — господин Наганохара ведь буквально в соседней комнате, что Чайлд себе позволяет, так беззастенчиво обнимая и целуя его дочь, — но и эта мысль в голове не задерживается, ее сметает нежностью, близостью, этой нехитрой, но такой приятной лаской. Он скользит языком по податливо приоткрытым губам, и требуется вся выдержка, чтобы не толкнуться глубже, но Чайлд держится — и отстраненно гордится собой. Ёимия отстраняется первой. Дышит тяжело, прижимаясь своим лбом к его, и чуть дрожит. Чайлд успокаивающе гладит ее по щеке, продолжая держать одной рукой. Он сильный, он справится, а Ёимия легкая и такая теплая, что эти объятья совершенно не хочется прекращать. Молчание теперь не давит, но на языке зудит не то шутка, не то остроумное — хотелось бы верить замечание, — и Чайлд все-таки произносит: — Пожалуй, наградой за победу над Великим Мудзиной Ёкаем я буду считать именно это. Ёимия подается назад, смотрит удивленно, вскинув брови, а потом смеется — звонко, радостно и довольно — и качает головой. — Думаю, победа над таким противником заслуживает не одной награды. Чайлд кивает, и она целует его сама. И да. Да. За такую награду можно одолеть даже Великого Мудзину Ёкая — и неважно, что его не существует.