Рок-н-ролл

      Волкам нынче веры нет — так принято говорить среди зверей. А отчего всё? От страха — верил Серый, и страхом этим научился пользоваться так, чтобы чужие носы не совались в его жизнь.       Куда бы дядя Серый ни приезжал, он всегда и везде был готов к чужому страху. Везде чужой, нигде не принятый — вечный бродяга и скиталец. Он учился жить сам и учил своих беспризорников не принимать близко к сердцу свою участь. Что толку от того, что тебя не любят и от тебя держатся подальше? Пускай — если не трогают и не клевещут, то могут сторониться, сколько влезет. А такие радости жизни, как друзья, семья, дети… Всем этим стала для него отвязная троица — его волчья стая. Они уважали его, равнялись на него, любили.       Большего и не нужно.       Но и здесь, в этой тихой, мирной деревеньке, ненависть достала его и его «волчат». Глупые звери со своей паникой и опекой над своими драгоценными детишками — племянник говорил, что из-за Волка их даже не берут играть с собой. А потом объявилась эта Коза со своими козлятами — шумными детьми, хулиганившими и кричавшими даже больше, чем его собственная троица — и терпеть больше бесцеремонное неуважение к себе и своим подопечным не осталось сил.       Серый Волк, может, не так невинен, как дитя, но, право слово, значило ли это, что он заслуживал подобного отношения к себе? Ещё с детства он понял: хочешь, чтобы тебя уважали — заставь их так бояться, чтобы и двинуться не смели. Не так важны способы, сколько результат, верно? Планы дяди Серого всегда работали. А то, что вскоре он покидал свой дом в поиске нового, то это так — мелочи жизни. Волк думал, что этот раз не станет исключением, ведь всего-то надо поставить на место какую-то Козу.       Но тётя Маша оказалась интересней.       Она его не боялась.       Ни в первую встречу, ни во вторую, ни в третью… Ни после похищения детей. Волк смотрел ей в глаза, зная, что когда-то найдёт там то же, что и у остальных — но не находил. Насмешка, веселье, решимость, любовь к детям, тревога за них, скрытое лукавство и настороженность, печаль и горе, злость и обида — материнское сердце хранило так много чувств, но ни в одном из них Волк не нашёл и доли страха перед собой. Ему это… понравилось. Так редко кто-то смотрел ему в глаза — не отводя взгляда, не дрожа телом, без суеверного страха, осевшего на ресницах. Но женщина, глядящая на него смелыми, честными глазами, не питала и толики симпатии к нему.       Это было так несправедливо: проникнуться уважением к той, что отказывалась уважать в ответ. Это нечестно! И, правда, Волк старался изо всех сил сохранить положение. Он хотел довести дело до конца и доказать себе — всем — что глупая коза ушла недалеко от суетливой овечки, трусливой зайчихи, грубой медведицы. Она не лучше их всех. Ему не за что уважать её, нечем восхищаться в ней; не за чем хотеть сдружиться и подобраться поближе.       Прекрати так смотреть.       Прекрати улыбаться!       Так, будто тебя это на самом деле не злит, будто тебе тоже весело. Так, будто на Ярмарке, где пёстрый Попугай заводил свою яркую песенку, где ласточки насвистывали весеннюю лирику, а овцы затягивали «а капеллу», у тебя в душе тоже кричит рок-н-ролл.       С каждым танцем, с каждой совместной песней и с каждой встречей Серый отступал на шаг назад — не снаружи, но внутри. Не уважать дерзкую, заботливую и смелую тётю Машу не получалось. Не считаться с ней, не наблюдать за ней — тоже. Поэтому, когда он впустил это к себе в сердце, посмотрел этому в глаза, он окончательно сдался.       Её глаза, мягкие и тёплые, горели азартом, пламенели силой, которой дышал его собственный голос, которой отзывались струны его гитары, которой была полна дикая, свободная ночь, ставшей отчуждённому Волку роднее матери.       Волк смотрел в эти глаза, видел их перед собой, кружился, пел, танцевал, в азарте скалился и ничего не мог с собой поделать — в душе этой нежной мамочки-Козочки жил Рок-н-ролл, а Рок-н-ролл Серый страстно любил.

🎶🐐🐺🎵

       О волках всегда ходили тревожные, ужасные слухи — и стоит ли винить Машу в том, что она была осторожной? Она могла постоять за себя, она не боялась опасностей. Но её дети — её маленькие, хрупкие, невинные дети, — должны быть сбережены всеми возможными способами.       Дети всегда были самым важным и дорогим в её жизни. Они стали её счастьем, их воспитание — её смыслом. Ради их безопасности и спокойствия Коза была готова сделать всё: и подраться, и помириться. Поэтому, когда в деревне объявился некий Волк, Маша рассудила, что будет правильно подстраховаться. Нельзя было отпускать ситуацию на самотёк, пока не станет ясно, с кем придётся жить бок о бок.       Мальчишки, пришедшие с Волком, казались шумными и неотёсанными. Возможно, у них были добрые сердца и чистые намерения, но Маша старалась оградить детей от их влияния, пока не поймёт, что Волк и его друзья заслуживают доверия. Но, чем дальше, тем больше она находила их забавными. Хулиганы, право слово, но смешные — очаровательные, активные мальчишки. Маша верила, что из этих сорванцов ещё могут вырасти хорошие, умные звери.       Что было сложно сказать о дяде Сером.       Грубый, сильный, жестокий — каждое слово, как зашторенное окошко в душу. Было ли в нём хоть что-то, достойное сочувствия? Было ли в нём что-то, что Коза могла понять? Маша уверена, что — было.       Она находила это «что-то», теряла, снова находила и снова теряла: когда он покровительствовал своим мальчишкам, когда заявился к их дому и начал жаловаться на козлят, когда в тёплой ночи его грубый голос подпевал её — нежному; когда он всё-таки осмелился навредить её детям, принести в их дом беду.       Этот несносный дурак кружил вокруг неё и её козлят, как ворон, но Маша не боялась. Будто бы он посмеет что-то сделать, будто бы он сможет разлучить детей с матерью? Она никогда этого не допустит. Коза знала: Волк подберётся к её малышам только через её копыта и рога. И даже когда этот жестокий зверь осмелился на крайность, внутри себя она почему-то знала — не посмеет. Не сделает непростительный шаг через границу, за которой лежала лишь неразделимая ненависть и чёрная пустота. Внешне Волк был злым, бесчестным, не знавшим ни милости, ни пощады, но внутри него была черта, за которую даже дядя Серый не мог зайти. Маша не знала этого наверняка, но каким-то образом видела в волчьих глазах — во взгляде, который он ни от кого не прятал, которым вечно что-то искал.       И ведь каков нахал… Коза, отчего-то, хотела надеяться, что он отступится, прекратит упираться и грозиться. И до последнего она надеялась, что нечто светлое, стыдливо крадущееся в темноте превзойдёт волчью непомерную гордость и упрямство. Маша хотела, чтобы веселье, которое она чувствовала рядом с новым соседом, не обратилось страданиями и болью для семьи.       Она позволила себе подумать, что была бы совсем не против такой дружбы, если бы Волк не… Если бы он оставил свою жестокую затею. В конце концов, большую часть времени дядя Серый был скорее интересным, чем пугающим.       Было ли в тех острых глазах что-то по-настоящему тёплое, или то лишь игра карнавальных искр, ярмарочных теней?       Почему ты так смотришь?       Почему ты так ухмыляешься?       Так, словно твоя жестокость и дерзость лишь скрывают такое же веселье? Так, будто ты обнаружил нечто удивительное, восхитительное? Так, словно в ночи, когда зрячие не видят, слушающие — не слышат, чувствующие — спят, и никто не может застать врасплох своим присутствием, ты позволял себе быть мягким и трогательным? Так, будто иногда ты хотел иметь то, чего у тебя не было, но что было у меня?       Его дикий нрав будил то, о чём Коза сама успела позабыть — дух рок-н-ролла, незримо вшитый в её жизнь, как нить в одежду, держащая её в целости. Дух азарта, дух бунтарства — дух свободы посреди праздника. Странно и маняще интересно было находить в Сером Волке отблески себя, в себе — искры от него. Хотелось сильнее дразнить, хотелось громче подпевать, бросать вызов и танцевать. Хотелось смотреть в глаза и искать столько, сколько понадобится — пока не найдётся.       К концу Маша перестала стараться искать, и она больше не желала видеть. Но, даже не стараясь, даже отворачиваясь, всё равно видела и всё равно находила.       Мягкость его голоса, поющего колыбельную; яркость его взгляда на Ярмарке, среди шумного празднества; задор и шутливость, с которыми он бегал от её рогов и её угроз. Жёсткая чёрная кожа и взъерошенная серая грубая шерсть, скрывающие под собой горячее сердце, тёплую душу, тянущуюся к огням плотно закрытых окон и к порогу дома, где будут ждать и любить все важные и нужные.       Коза слышала эту душу, чувствовала её, когда продолжала напевать колыбельную, когда удивлённо улыбалась, приподнимала брови в дразнящем вызове, пела, танцевала, посмеивалась про себя и ничего не могла с собой поделать — в сердце этого грубого, вредного Серого Волка скрывалась какая-то искренняя нежность, а нежности Маша глубоко доверяла.