Дженни в мире Гарри Поттера

– Я имел в виду, – попробовал исправить ситуацию Поттер, – что вы не особо-то обращаете внимание на то, что происходит в мире маглов. Элиезер Юдковский «Гарри Поттер и методы рационального мышления» Лил проливной дождь. Намокшие ветки бились о стекло, роняя последние листья, завывал ветер, качались фонари, и Мэри, кутаясь в халат, думала: вот что ждет меня впереди – вечное ненастье, холод, тьма… никакой надежды, ничего. Она съежилась и обхватила плечи руками – на ней был старый халат Джона, и ей казалось – это его сильные руки обнимают ее и поддерживают. Уткнувшись в воротник, она почувствовала еще не выветрившийся запах – такой знакомый, такой родной… Слезы текли по щекам, но она даже не замечала, что плачет. Сзади раздался какой-то звук, и она поспешно отошла от окна. В кроватке спала ее годовалая дочка, ее Дженни – сжатые кулачки, ямочка на щечке. Девочка морщила лобик – что-то снилось. Что ей может сниться, такой крохе? В комнате было почти пусто – диван, кроватка, пара старых стульев и полки с книгами – единственное, что осталось от Джона. Книги, да еще дешевенькое серебряное колечко, с которым Мэри никак не могла расстаться – все остальное, что имело хоть какую-то ценность, она уже продала. Да, еще медальон. Золотую цепочку она загнала в первую очередь, но медальон… Это была единственная память о семье Мэри, о ее неведомых родителях. Золотой медальон в форме капельки – сейчас в нем лежало крошечное изображение Джона, вырезанное из общей фотографии студенческой футбольной команды. Мэри не стала открывать медальон – было слишком больно видеть любимые черты и знать, что никогда больше… никогда. Надо найти какую-нибудь веревочку. И снова носить медальон. Мэри положила его под зеркало, в маленькую раковинку, которую когда-то они с Джоном нашли в парке у пруда. Нет, нет. Нельзя так раскисать, нельзя. Вспомни о девочке. Но как же хочется есть… Мэри попыталась вспомнить, когда ела в последний раз – кажется, вчера утром она доела просроченное детское питание? Денег не было совсем, работы тоже – какую работу она могла найти, когда не с кем оставить Дженни? Мэри всхлипнула (нет, нет, я не буду плакать!) и, решив хоть как-то отвлечься, подняла с пола обувную коробку со своими сокровищами. Там лежала пара маленьких красных башмачков, под ними небольшая черно-белая фотография крошечной кудрявой девочки в светлом платьице с оборочками. Еще в коробке были пожелтевшие газетные вырезки с той же фотографией и объявлением о розыске: «Просим всех, кто знает эту девочку, откликнуться». Никто не откликнулся, никто не знал, каким образом маленькая Мэри оказалась у двери приюта – был теплый летний вечер, когда одна из сестер вышла прогуляться и нашла ее на ступеньках: – Кто же тебя привел, детка? А как тебя зовут, малышка? Малышка не ответила. – А сколько тебе лет, деточка, ты знаешь? Деточка показала три растопыренных пальчика. – Три годика? Такая большая девочка должна знать свое имя. Так как же тебя зовут? Анна? Сара? Лиза? Нина? Мэри? – Эи… – Мэри?. – Эи… Так она и стала Мэри Инк – всем подкидышам, по традиции, давалась фамилия директора приюта. А потом она встретила Джона. Мэри Инк и Джон Пен – нарочно не придумаешь. Мэри принимала как должное свою жизнь, ведь другой она не знала. И только с рождением дочери стала задумываться: кто же ее родители, что с ними случилось? Может, у нее есть какие-то родственники? Сейчас ей так нужна была бы помощь и поддержка. На родителей Джона рассчитывать не приходилось – они не одобрили ранний брак и не смягчились, узнав об Дженни. А после того, как Джон разбился в аварии – он так торопился увидеть новорожденную. – они и вовсе отвернулись от Мэри, считая ее виноватой в гибели сына. Так несправедливо. Так горько. А ведь дочка очень похожа на Джона – та же ямочка на щеке, такие же карие глаза… Нет, все-таки ужасно хочется есть. Сейчас она бы съела что угодно, хоть овсяную кашу. В приюте их все время кормили овсянкой, и Мэри ее терпеть не могла, но сейчас все бы отдала за тарелку каши. Пусть из пакетика, которую и варить не надо – так даже быстрей. Мэри представила себе тарелку с горячей овсяной кашей – желтое масло плавится, тает сахар, подымается легкий пар… Она решила выпить горячей воды. Хоть что-то, раз ничего больше нет. В холодильнике стояло детское питание для Дженни, но Мэри даже и не помышляла о нем – это для ребенка. Доесть просроченное или последнюю ложку недоеденного – это она еще могла, но открыть баночку для себя… Нет, никогда. На кухне Мэри в тщетной надежде отворила дверцу буфета – да нет там ничего, сколько раз можно смотреть. Стерильная чистота, пустые банки… Мышь повесилась, как говорила сестра Дора. Но что это? На самой нижней полке за пустой жестянкой из-под сахара что-то стоит… Мэри пришлось сесть на пол, чтобы дотянуться – она боялась наклониться, уж очень кружилась голова: за жестянкой стояла непочатая коробка с овсяной кашей. Целых пять пакетиков. Залить кипятком и все. Как это я просмотрела? Мэри достала пакетик, с трудом удержавшись, чтобы не подхватить сразу два, залила хлопья кипятком, размешала, натрясла из жестянки сахарных крошек, и, жмурясь от наслаждения и обжигаясь, стала жадно глотать еще не до конца распаренную овсянку. Ничего вкуснее она никогда в жизни не пробовала. Поев, она поцеловала Дженни, улеглась на диван, накрылась старым пледом и заснула. Как мало надо человеку, думала она, засыпая: пригоршня овсянки и вот уже кажется, что есть надежда. Утро было солнечным и сияющим, по синему небу ветер гнал кудрявые белые облака. Мэри с Дженни отправились гулять. Они бродили по парку – бродила, конечно, Мэри, а Дженни висела в слинге у нее на груди и таращилась по сторонам. На пруду плавали утки и пара белых лебедей, дети бросали им кусочки хлеба. День был таким ярким, так радостно звенели детские голоса, что Мэри повеселела. Все наладится, детка вот увидишь. Правда, малышка? Только бы найти работу. Какую именно, Мэри не знала. У нее не было специальности, после приюта она всего-то и успела поработать официанткой в студенческом кафе. Совсем недолго, пару-тройку месяцев, пока в один прекрасный вечер не облила супом симпатичного кареглазого студента. А через полгода они с Джоном поженились. В холле дома Мэри наткнулась на управляющего и порадовалась, что за квартиру заплачено – еще месяц можно не волноваться, а то в гневе он просто страшен. Он и сейчас гневался – не явилась уборщица: – И что вы прикажете мне делать? – вопил он. – Самому убираться? – Я могу убираться, – осенило Мэри: вот же она, работа. – Ты? И правда, можешь? А ребенок? – Я буду убираться, пока она спит. Пожалуйста. Разрешите мне попробовать. – Не знаю… Ну ладно. Попробуй. Мэри не помнила себя от счастья. Работа. Ничего, она справится – Дженни не ребенок, а золото: все у нее по часам, ночью не плачет, да и вообще мало плачет, как будто понимает, что маме и так тяжело. Покормив Дженни, Мэри съела еще пакетик каши, запив кипятком. Она чувствовала, что жизнь налаживается – главное, есть работа. Управляющий обещал завтра даже дать ей немного денег в счет зарплаты – она сможет купить еды. Может, съесть еще овсянки? Завтра будут деньги, а ей нужны силы для уборки. Мэри взяла коробку – но что это? Там по-прежнему пять пакетиков. Как же так? Она вчера съела один, сегодня один, значит, должно остаться всего три, а их – ну да: раз, два, три, четыре, пять. Мэри выложила все пакетики на стол – пять, как ни считай. Наверное, ошиблись при расфасовке, подумала она. Вот повезло. Задумчиво вертя в руках коробку, Мэри нашла марку фабрики, срок годности и дату упаковки – и не поверила своим глазам: коробка была упакована… вчера. Не может быть. Ну, допустим, в коробке могло оказаться на два пакетика больше (хотя маловероятно), допустим, я не заметила сразу коробку в шкафу, допустим, я забыла, что вообще ее когда-то покупала. Я вообще все забываю в последнее время. Но как могла оказаться у меня вчерашняя упаковка? Вчера – и позавчера, и поза-позавчера, и пять дней назад – я не ходила по магазинам. Мне просто незачем было туда идти без денег. Нет, этого не может быть, решила Мэри. Это опечатка. Опечатка на коробке. Они перепутали месяц. И, утешившись этой неубедительной мыслью, Мэри убрала коробку с овсянкой с глаз долой.