Осенняя хандра

      Смутно обозначенные серые тени сливались с таким же серым асфальтом. Дома, высокие и величественные, были придавлены тяжёлым полотном неба, и волнующаяся вода в реке издалека звала на тёмную глубину ещё более мрачного и тоскливого мира. Присутствие рядом Лили, не обременённой ничем, что так пугало и тревожило Скворцова, ничуть не разбавляло этого густого уныния, в котором он медленно тонул ещё с начала года. Они вместе его встретили, однако этот день уже казался таким далёким, что мысли о нём давили на беззаботность прямо в висок.       – Юрочка, а почему мы молчим?       Она всегда называла его Юрочкой, а он её – Лилей, и оба прежде упрекали друг друга в этих глупых искажениях полных имён. Однако сближение стёрло эти смешные упрёки, и Лиля всегда оставалась Лилей, а Юра – Юрочкой.       – Юрочка... Поговори со мной, хоть немного.       Юра повернулся к Лиле, с ужасом осознавая, что совсем утонул в своих мыслях и забыл, что гуляет не один. Он виновато смотрел на девушку, почему-то с усилием заставив себя сказать несколько слов.       – Извини. Я задумался.       На три коротких слова ушли все оставшиеся силы, и сейчас хотелось только присесть и не двигаться. Прямо на ходу Скворцов вдруг свернул к перилам и сел на мост, прислоняясь к ним спиной. Позади вода, бездонная Нева, а рядом – подобравшая пальто и присевшая Лиличка, с понимающей заботой заглядывающая в Юрины глаза.       – Юрочка, ты не заболел?       – Нет. Лиля, мне тяжело. Давай помолчим.       Лиля развернулась и уставилась в землю. Юра, откинув голову, наблюдал за небом и в который раз вспоминал Болконского из "Войны и мира". Небо с тех пор, как Скворцов прочитал тот отрывок, стало чем-то особенным. Символом безмятежности, щадящей неторопливости и надежды на покой хоть когда-то в такое сумасшедшее время. На душе рвало в клочья любую мысль о безмятежности сомнение в недавнем поступке. Недавнем свершении, или, быть может, преступлении. Порой становилось настолько тяжело, что хотелось плакать, потом вспыхивал огонь и хотелось бежать, отменить всё, уничтожить, и только под конец приходило осознание, что всё уже сделано и ничего не изменишь.       – Лиля...       – М? – отозвалась она, не поворачиваясь и лишь едва поведя головой.       – Как можно сотни раз подумать о чём-то, всё взвесить, сделать после тысяч раздумий, а в итоге корить себя за страшную оплошность?       – Это всё осенняя хандра, Юрочка. Она как туман – то окутает плотно, то рассеется. А что ты такого сделал? – она повернулась к нему. Юра сидел всё так же, и только его губы шевелились, выпуская пар.       – Это уже не важно. Я сделал глупость, Лиля. И очень скоро за неё отвечу.       Он наклонился вперёд, подогнул к себе колени, скрестил между ногами и телом руки и поник головой. Теперь было видно собственные замёрзшие пальцы. Юра сжал их и спрятал в одежде. Тело изнутри толкнул холод. Лиля внимательно смотрела за ним, за каждым его движением, и в её взгляде смешались странная безучастность и тёплое желание помочь. Она была как загадка, невозможная для человеческого понимания. Такая неприметная и маленькая, но запоминающаяся своей странностью и чудаковатой открытостью.       – Может, ты сошёл с ума? – твёрдо и нежно спросила Лиличка.       – Может, – пробубнил Юра, – Мне кажется, я родился сумасшедшим, и таким умру. Я хочу умереть сейчас, я не могу больше мучиться.       – Юра!       Скворцов вздрогнул и поднял испуганные глаза на Лилю.       – Юрочка, ты дурак! Дурак, раз так говоришь! Юрочка, я ведь люблю тебя, а ты... Юрочка!       И она резко прильнула к его губам, хватаясь ладонями за его холодные щёки. Юра несколько опешил, но против не был, и на поцелуй ответил таким же огнём, с каким кинулась к нему Лиличка. Костёр обгорел до свечки за семь секунд.       Юра утёр нос рукавом и прокашлялся.       – Видишь, как я тебя люблю. А ты убиться хочешь. Ты точно сошёл с ума. Зима наступит, снег выпадет, и всё пройдёт. Я обещаю. Это осенняя хандра тебя сейчас на дно тащит, а она не дотащит. Я знаю, Юрочка. Вставай, пойдём.       Она поднялась и потянула за руку Скворцова. Он с большим усилием встал на ноги, пошатнулся, и наконец решил идти.       – Проводи меня.       Лиля ничего не ответила и просто шла рядом. Уже затемно они дошли до Малой Подьяческой, где жил Юра, и у крыльца стали прощаться.       – Спасибо, Лиля. Ты хороший друг. Прости меня за всё это...       – За что, Юрочка? Ты ничего не сделал.       – За это и прости. Я дурак. Сама даже сказала... Скотина я, Лиля. Не надо меня любить.       Лиля погрустнела и снова хотела поцеловать Юрочку, но только нежно обняла его, согревая своим теплом. Юре стало нехорошо. Закружилась голова, взгляд упал на волосы Лили, которые она никогда не прикрывала до первого снега. Захотелось плакать.       Лиля отстранилась и, с улыбкой посмотрев на Скворцова, дружелюбно ткнула его в нос. Юра поморщился.       – Пока! – хихикнула она, послала воздушный поцелуй и побежала домой. Юра постоял ещё с минуту у входа, и только после вошёл в парадную.       Пока он поднимался по лестнице, в голове мелькали чириканья Лили и её слова про осеннюю хандру. Может, в самом деле, переживания излишни и стоит проще относиться к мелочам. Небо ведь гораздо больше и выше всего этого.       Через неделю, снова в воскресенье, они опять встретились. Юра всё так же много молчал, а Лиля щебетала то что-то неразборчивое, то что-то настолько глубокое, что становилось страшно.       В парке почти не было людей. Один–два человека иногда проходили мимо, озабоченные своей тоской и не замечавшие весёлой энергичной Лилички и недвижно сидящего рядом Скворцова с опущенной головой.       – Знаешь, Юрочка... Я в Италию хочу. Там так красиво, Юрочка...       Он повернулся к Лиле, одаряя её недоумевающим взглядом.       – В Италию, Юрочка... – осторожно почти шептала Лиля, зацепившись за глаза Скворцова. Он выпрямился и всем телом развернулся к Лиличке, как мог. Вышло всё равно полубоком, но глаза его смотрели прямо на неё.       – Ты что говоришь? Какая к чёрту Италия? Лиля, ты в своём уме?       Она засмущалась и стала робкой и неуверенной.       – Ну как... Юрочка, тебе понять будет трудно, но мне так захотелось в Италию. Я не только сейчас, я уже год хочу, а тем и больше. Просто я только сейчас это поняла.       – Лиля! – он схватил её за воротник пальто и притянул к себе, – Ты что, меня убить хочешь? Кто тебя туда пустит? Да плевать, хоть и пустят, Лиля, я этого не переживу. Ты у меня одна, понимаешь? Ты ведь сказала, что любишь, почему ты теперь хочешь меня бросить? Прошу, Лиля, выкинь это из головы.       Он отпустил её, но не перестал смотреть. И она не перестала, неловко улыбаясь. Губы её несколько подрагивали, но она не плакала.       – Я совсем не хочу тебя бросать. Мне просто так захотелось в Италию, и я поеду туда, я очень хочу поехать. Её глаза опустели, но когда Юра поднялся, последовали его движению.       – Лиля. Мы оба дураки. И ты, и я. Ты разве уверена, что тебе это нужно?       Для Лилички Юра вдруг стал такой высокий, что ощутила она себя маленькой букашкой, сидящей перед высоченным цветком, или даже деревом. Всё заполнилось туманом, и Юра стал плохоразличим. Она моргнула, и снова увидела Скворцова.       – Нужно... – с усилием прошептала Лиля.       Минуту они молчали. Юра смотрел на Лилю, пока его живот уставал от стояния на ногах, а Лилины ноги затекали от неудобной лавочки.       – Если хочешь...       – Вот и езжай в свою Италию. Попутных ветров, Лиличка. Только помни, что теперь мы...       Он не мог подобрать слов. Таких, которые он смог бы сказать Лиличке.       – Меня зовут Иллиада, – окрепшим голосом проговорила она с неловкой, виноватой улыбкой.       – Ну тебя к чёрту.       Юра развернулся и ушёл. Лиля встала с лавочки и побрела домой. Скворцов вошёл в квартиру и включил свет. Не снимая пальто, он подошёл к кухонному столу и пододвинул к себе лист бумаги, пристально вчитываясь в написанные на нём строки. Через мгновение он разорвал лист и швырнул обрывки в пол, шагнул прочь из кухни и захлопнул дверь. Нервно стащив с себя и бросив куда попало пальто и обувь, Юра зашёл в спальню, свалился на постель и попытался уснуть. Навязчивые мысли не давали ему покоя, и в первую очередь он попытался расслабиться. Пока он думал, что делать дальше, его сморило сном.       Лиличка тихо вошла в дом и так же незаметно разделась, повесила пальто, задвинула сапожки в угол – они грустно наклонились – и поспешила прокрасться в свою комнату. В гостиной отец, ругаясь, кряхтя и насмехаясь себе под нос, что-то кидал в полыхающий камин. В руке, показавшейся из тени на мгновение, Лиля узнала обложку августовского "Ленинграда". Не привлекая внимания, она юркнула в свою комнату, заперла дверь и легла думать. Спать не хотелось, сил не было. Она просто лежала на боку, подогнув к груди ноги и подложив руки под голову. "Юрочка", нежно шептал голос в её голове.       Вдруг она поднялась, почти опустила ноги, но подобрала их обратно и легла снова. "Нет, не сегодня. Уже поздно. Утром пойду. Я в самом деле такая дура..."       В шесть она внезапно проснулась. Было ещё темно, никуда не хотелось, и причина пробуждения осталась непонятной. Лиля уснула снова, но спала теперь плохо, и в десять утра не вынесла, подскочила, пошла умыться, оделась и убежала на улицу.       Морозный и свежий утренний воздух ворожил сознание, но Лиля в этот раз торопилась и пряталась в плотно намотанный шарф, чтобы не застудить нос и горло. Ей не терпелось сказать всё, о чём она думала так томительно долго, сказать это Юрочке, извиниться за вчерашнюю "Иллиаду" и обнять его так крепко, насколько хватит сил. Дверь оказалась приоткрытой и ходила ходуном. Лиличка посмеялась, а потом испугалась.       – Юрочка, ты опять не закрыл дверь? Знаешь, я передумала, я такая глупая! – она попыталась закрыть дверь, но замок был сломан, поэтому при любом раскладе оставался зазор. Лиличка поглядела через всю прихожую на кухню, где обычно заставала Юру, но дверь оказалась закрытой. Она подошла, дёрнула её и вошла.       – Юрочка, неужели ты ещё спишь? – спросила она, замечая на полу обрывки бумаги. Подняв один, она различила пару слов, совершенно непонятно к чему относящихся. Обрывок она вернула на прежнее место, шмыгнула носом, и почему-то очень осторожно встала, разворачиваясь в сторону спальной комнаты, молчавшей за стеной. Лиля вышла из кухни, чуть толкнула дверь и почти беззвучным шагом по затёртому ковру прокралась до двери спальни. Здесь тоже дверь не закрывалась. Замок был сломан, и Лиля испугалась такого странного совпадения. Зажмурившись, она вошла в комнату.       Сердце хватил удар. Она ахнула, едва не упала, но вовремя схватилась за дверной косяк. Устояв на ногах, она торопливо прошла к углу спальни, будто там её не касалось страшное зрелище. Она оперлась об тумбочку за спиной, рука соскользнула и смахнула за собой листок бумаги. Девушка, не сводя глаз с трупа, подняла его и в слезах обратилась к Юре.       – Зачем ты это сделал, Юрочка? Юрочка, прости меня, я очень тебя люблю, знаешь. Я не поеду ни в какую Италию, это такая глупость, я глупая, мне она не нужна, я не знаю, что мне в голову взбрело. Юрочка, прости меня, пожалуйста, я ещё совсем как маленькая, ты же знаешь. Из-за меня не надо злиться, я такая смешная и глупая, Юрочка, ты же знаешь, я совсем не умею жить, я идиотка, Юра...       Она говорила и плакала всё больше, под конец она и вовсе разрыдалась, без сил осела на пол и не могла отвести взгляда от тела Юрочки. Вдруг она вспомнила про листочек в руках. Взгляд зацепился за крупные полупечатные буквы в заглавии. "ЛИЛЕ"       "Это адресовано моей единственной подруге, спасению моего одиночества и маяку в сокромешной мгле потерянности. Лиля, я тебе так и не осмелился рассказать, что стряслось, потому что не хотел пугать тебя. В августе меня арестовали за рассказ, который я читал тебе в начале июля. Я, как идиот, подал заявку на публикацию, его одобрили, и очень скоро до меня добрались с претензиями. Однако тогда мне просто покачали пальцем в лоб и пообещали, что если ещё что-то такое учудю – разбираться будут серьёзно. Поэтому я тогда пропал на пару дней, прости меня за это.       В октябре я написал "Сокровище-маяк", это с ним был порван листок на кухне. Я долго не мог решить, что с этим стихотворением делать. Решил, была не была, тоже просить о публикации, и к моему несчастью, я плохо подумал, и его пропустили. Я с момента, как вышел номер с ним, боялся возвращаться домой, опасаясь увидеть у своих дверей пару монохромных сосен НКВД. Сейчас утро, шесть часов, мне вот-вот вынесут дверь. Лиличка, всё хорошо, не вини себя. Я трус и капитулирую перед обстоятельствами, потому что меня либо посадят, либо сошлют, либо убьют. Я устал терзаться и надеяться, что в стране ещё придёт восход. Новый, настоящий. Я надеюсь, ты увидишь его. Я устал. Я люблю тебя, Лиличка. Юра."