Путешествие Каё однажды должно закончиться

После своей охоты Аптекарь просыпался поздно, в последней трети дня. Спал он беспокойно, мечась во сне, но никогда не произнося ни слова. Вот и теперь Каё бы осталась подле него, но сиделка из неё была никакая — она отлично знала, что за пару часов её терпение иссякнет полностью, да и это только если брать с большим запасом. К тому же она вся была в хлопотах: нужно было разобрать те вещи, которые должны были быть разобраны, отнести в прачечную все слои цветного кимоно, вымыться, распорядиться, чтобы её спутнику тоже к нужному времени погрели воды, а ещё подали ужин — Каё знала заранее, что к обеду он не поднимется. Всё это время Аптекарь оставался наедине со своими кошмарами. Каё было немного стыдно, но она оправдывала себя тем, что ранее у него вообще не было никого — и как-то справлялся. Всё это было самой обычной сценой, и всё это время Каё, не готовая признаться в этом даже себе, на самом деле ждала, ждала, ждала пробуждения своего загадочного спутника. — Ох, умоталась, — наконец сообщила она вслух пустому углу их скромной комнаты и добавила, краем глаза уловив шевеление, — с пробуждением, господин Аптекарь. Подождите, скоро подадут ужин. Сперва Каё было неловко снимать одну комнату на двоих, и она готовилась к тому, что́ ей придётся сказать своему спутнику, если их сочтут парой. И тем более обидно было обнаружить, что никто и не подумал такого счесть. Должно быть, она и её одежды были слишком просты по сравнению с нежным лицом и цветастыми кимоно Аптекаря. Сперва ей удивительно было увидеть Аптекаря в простой белой юката, будто сливающейся по цвету с его кожей. Но со временем она привыкла и к этому зрелищу — будто кровавые капли алых татуировок и алых бус падали на белый снег. Видела она Аптекаря и без этих бус — однажды, когда случайно заглянула к нему, обнажающемуся перед мытьём. Так она узрела худощавую (и откуда такая осанка) спину, рассечённую — особенно плечи — жуткими красно-серыми полосами мозолей от верёвочных лямок, удерживавших огромный короб. Серыми, как она с ужасом осознала, были лоскуты уже сорванной и теперь преющей кожи, которые должно было унести прочь омовение, оставив раны даже без этой слабой защиты. От Аптекаря всегда причудливо пахло травами, поэтому Каё, которую никогда не раздражали даже самые постыдные телесные запахи, до того момента не разбирала в этом букете са́мого его фона — запаха прения. Что до трав — сегодня уже поздно было идти их покупать и тереть, перемалывать, смешивать, чтобы делать лекарства. Световой день подходил к концу, и даже самые терпеливые торговцы сворачивали лавки — поздно было что-либо покупать; для работы же не хватало света одних лишь ламп. Всё это слегка сердило Каё. — Какая разница, — пробурчала она, — вы же всё равно… — Всё равно? — переспросил Аптекарь, поднимая на неё взгляд. — Я имею в виду, — ответила осмелевшая Каё то, что давно хотела сказать, — мы не заработаем денег, если вы будете… продолжать в том же духе… — В каком? — спросил Аптекарь равнодушно, и Каё совсем сбилась, неспособная произнести то, что было на языке. — Н-неважно, — сказала она, отводя взгляд. Аптекарь был шарлатаном. Каё это было известно давно: если его лекарства не срабатывали, он обвинял больного в чём попало, но в первую очередь — в том, что тот не доверился аптечному искусству и не был убеждён в действенности лекарства, испортив лечение сомнениями. Всё это было совершенно невозможно проверить, и однажды Аптекарь даже попал в тюрьму, но вернулся оттуда следующим утром. На вопрос Каё о том, что же случилось, он равнодушно ответил: — Каждый сам выбирает между тюрьмой и крепостью. — Если бы это было так, тюрьмы были бы пусты, — возмутилась тогда Каё, но Аптекарь уже отвлёкся на что-то иное. От этих воспоминаний Каё ещё немного рассердилась, отчего осмелела. — Господин Аптекарь, думаете, далеко ещё до города? Аптекарь только пожал плечами, и Каё, не дождавшись ответа, продолжила: — В следующем городе у нас точно найдутся деньги. Каё была одержима идеей посетить квартал красных фонарей. Хоть она и не знала, что она хочет увидеть больше — Аптекаря в окружении женщин или самих женщин. Каё мечтала о счастливой семье и детях, но мечты эти были расплывчатыми. На то было две причины: во-первых, за все свои годы работы служанкой она не увидела ни одной семьи, которую могла бы назвать счастливой; во-вторых, все люди, которые всерьёз привлекали её, были женщинами. Из-за этого более всего она боялась прожить жизнь, так и не увидев своего счастья. Казалось, что таким, как она, не было места в этом мире, да и кто будет зачинать детей? Но Каё не могла бы сказать точно, что она чувствует к Аптекарю в эротическом плане. Самым приближенным к истине словом, которое она нашла, было любопытство. И в то же время ей заранее было немного скучно: она была уверена, что тот готов обнимать и любить её в те самые моменты, когда этого захочет она. Не понимая сама, откуда, она знала, что для возбуждения Аптекарю достаточно чистой воли — не его, Аптекаря, воли, а воли Каё. В этом было столько равнодушия, что Каё хотелось увидеть, сможет ли кто-нибудь зажечь в нём искру чем-то помимо чистого знания о чужом желании. Но нельзя было отрицать и того, что Каё сама хотела бы попробовать в чайных домах чужие ласки, которых не получала ни разу за всю жизнь. Она была девственна и извращена фантазиями, должно быть, более, чем составители этих книг, которые покоились в коробе Аптекаря (так она думала, лишь изредка подозревая — и, увы, совершенно правильно — что на самом деле не способна выдумать и десятой части содержимого). — И как вы умудряетесь заснуть в повозке? — спросила она Аптекаря. Пришло время вновь отправляться. — Вы тоже привыкнете, — ответил он.