Магия есть Бог

Полы бледно-розового кимоно образовывали ровный круг, как в калейдоскопе смешиваясь с черным поясом, пока кружащийся в воздухе маг думал о чем-то своем. Он свел раскинутые руки ладонями друг к другу и начал медленно опускаться. Все его движения были плавными, отточенными. Когда его левая ступня коснулась острия левитирующей катаны, юноша приоткрыл глаза и посмотрел перед собой. Чуткий слух уловил летящее в него заклинание — он ловко подпрыгнул в воздухе в тройном тулупе и пропустил фиолетовый луч в нескольких миллиметрах от кончика носа. Резкий выпад вперёд — и в его руках тяжелая рукоять из гоблинской стали. Как только он схватил обеими руками катану, меч засветился голубым, а его окутал защитный туман. Но атакующие заклятья были сильны. Меч переливался желтым, красным, черным — и ослепляющий цвет едва захватил кончик его длинных белых волос, погружая мир во тьму. Оружие выбил толчок невербальной магии. Старый мастер подошел к ученику, который осторожно водил головой по сторонам, где раздавался шорох. Он еще дышал, а значит, бой не окончен. Старец погладил длинную седую бороду и усмехнулся. — Думаешь, научился красоваться в воздухе, овладев приемом Журавля, и можно расслабиться? — Старик без усилий поднялся на метр от земли, чтобы исключить шум шагов, и выпустил из своей катаны режущее заклинание. Платиновый локон, что висел у левого глаза юноши, медленно полетел на землю. — Я могу навсегда оставить тебя без зрения, ускоряйся! Думай! Ты уже четырежды мертв! Вспомни, зачем ты здесь? — Лицо старика исказил гнев.       В такие минуты он забывал, почему вообще начал обучать этого заносчивого британца искусству магического кэндо. Война на мечах была не просто боевой тренировкой, а глубокой философией познания себя и отречения от чувств. В катанах из гоблинской стали аккумулировалась вся сила волшебника. В отличие от палочки, холодное оружие — так бы сказали маглы — нельзя было сломать, призвать и использовать чужаку. Он подчинялся одному единственному хозяину. Но, чтобы им овладеть, катана должна была тоже принять волшебника, при чем безусловно. И тогда ей неважно, кому она отсечет голову: Медузе Горгоне или годовалому ребенку.       Юноша громко дышал через нос, стараясь контролировать гнев, и думал, как выйти из безысходной ситуации. Его катана плохо слушалась, и он не мог призвать без высшей концентрации ее к себе. Особенно когда мастер жужжал под ухом как надоедливая муха. Драко почувствовал, как изменился воздух, а значит, старик занес лезвие, чтобы преподнести урок: именно так Высший Маг по боевым искусствам волшебной Японии называл увечья, которые Малфой получал здесь изо дня в день. — Я здесь, чтобы убить ее… — шепотом произнес он.       Драко затих, прикрыл и без того невидящие глаза и растворился. Шум высокого багряника, клубящийся у его корней; туман; капля росы, которая держится на кончике высокой травы; одинокий слабый луч солнца, который все равно несет свой свет. Драко почувствовал, как по ноге заструилось тягучее тепло… Его кровь. Старик исполосовал ему икры ног, скорее всего оставляя какой-нибудь замысловатый иероглиф. Но Драко не чувствовал боли, ведь туман не чувствовал страха — он боялся только света. Свет боялся тучи. Драко не боялся ничего, поэтому раны и даже смерть ему как давние друзья. Как только Драко ощутил эту пустоту, уловил редкий момент полного опустошения, зрение вернулось, а холод стали, наконец, лег в его ладонь. — Слишком медленно! — проворчал старик. — Думай быстрее, Белый Дракон. Осталось два месяца. — Да, учитель. — Малфой низко поклонился, ожидая, пока мастер взмахом руки уменьшит катану до размеров складного ножа, и убрет в широкий карман своего золотистого кимоно. — Десять каток родниковой воды, — сказал он напоследок и медленно отправился в сторону храма, который располагался у подножия нефритового замка Махотокоро.       Драко сжал кулаки, но быстро подавил в себе гнев. Всего-то семьсот пять подъемов и спусков по лестнице в девятьсот девяносто девять ступеней. Это мелочи по сравнению с его связью с грязнокровкой. 1991 — 1996       Когда она появлялась в Большом зале или на общей паре, Малфой всегда чувствовал зуд в области затылка. Он наивно полагал, что это было раздражение и предвкушение очередных стычек на уроке с выскочкой низшего происхождения. Маленький Драко даже расстраивался, если лохматая голова не мелькала за завтраком или ужином, засиживаясь в библиотеке. Он без сомнения списывал это на то, что день прошел без его оригинальных шуток над гриффиндоркой и порции удовольствия от этого. Когда слизеринец стал подростком, дела ухудшились. Он никогда в своей жизни не забудет, как его мучали и возбуждали сны с ее участием. В них он всегда смотрел ей прямо в лицо, пока она прикрывала от наслаждения веки. Он целовал ее шею, грудь, приоткрытые губы, а она, не переставая, шептала его имя.       У Малфоя была пара тройка девушек, но ни с одной он не достигал кульминации так феерично, как от эротических снов с Грейнджер. Это было невероятно, но сама реальность не была такой правдоподобной, как его сны. После подобных ночных приключений Драко пригвождал ее взглядом, как только встречал в коридорах школы. Она непременно заливалась багряным румянцем и как последняя трусиха ретировалась. Это все было похоже на наваждение.       Самое ужасное случилось спустя какое-то время после того, как он стал ждать ночи, словно зависимый. Первой парой были зелья. Он вошёл в класс, а заучка уже сидела там. Гриффиндорка обернулась на шум и встретилась с ним взглядом. Три секунды — и мир замер. Грейнджер медленно кивнула ему в знак приветствия и быстро уткнулась в пергамент.       Драко едва нашел свое место за столом и целых полчаса держался, чтобы не посмотреть на Грейнджер. Но после приказа отправиться к котлам глаза предательски нашли ее ноги. Ничего примечательного он не увидел, но дышать стало легче от осознания, что он не сумасшедший. Она была не в форменной юбке, как обычно, а в короткой шотландке из клеток красно-зеленого цвета, в которой он ее трахал ночью в своем сне на том самом столе, за которым она сидела. Гермиона, почувствовав его взгляд, обернулась. Ведьма уставилась на галстук, который надел Малфой: именно его в своем сне в эту ночь она повесила на свою обнаженную грудь.