Кевин

Прохожие проплывали немногочисленными вселенными, как и всегда поздним вечером в этом районе. Если бы кто-то знал, что она делает с людьми, то мог бы подумать, что она видит в них только куски мяса. Вовсе нет. Похоже на Майкрофта — он обесценивал их из-за глупых травм отвергнутого ребёнка. Ему так хотелось, чтобы в нём было что ценить, помимо мозгов, и он лукаво превозносил божество интеллекта. Шери — малыш Шери, её единственная слабость — поверхностно подражал в этом старшему брату. Сколько бы ни делал вид, что идёт поперёк его слова. И она хорошо понимала, почему они это делают. Эвр всегда была за стеклом. Она даже восхищалась людьми. Не понимала, но восхищалась — так же, как с Шерлоком. Может, потому и восхищалась, что не понимала. Обесценивая оболочки, она, как и братья, иногда завидовала обычным людям. Она ценила в них выжимку — то, что может быть интересно. И это всегда обнаруживалось — неинтересных людей не существует. Она ценила тайны, что были ей неподвластны, но так легко раскрывались ей. Удивительные люди. Они так боятся за свою душу, верят, что арендовали её у такого же неизвестного прохожего. И продают её не Дьяволу — кусочку пластика. Стоит надеть очки — и живые души улетают с Восточным ветром. Она же превозносила явно недооценённое божество гормонов, заставляющее бороться, радоваться эфемерным победам, ценить дар жизни, подсунутый исподтишка. Заставляющее людей видеть ценность в других. Слишком странно для простых кусков мяса, хотя и вполне логично в системе бытия. Которая, впрочем, некоторым кажется игнорирующей или попросту равнодушно зияющей во мраке бездонных глазниц безжизненным белесым перламутром. Эвр верила в таинственность Вселенной, что часто говорит с подобными ей. Разве это не даёт чуть больше прав? Разве её дремлющая вселенная не заслуживает звёздного сияния? — Как тебя зовут? — возникает из темноты ласковый потусторонний голос, долгожданный ледяной поток, разбитое зеркало. — Кевин, — выдыхает мужчина с покрытым щетиной лицом и детским изумлением в карих глазах. И разжимает пальцы на чьей-то пульсирующей шее. — Ты славный мальчик, Кевин. Пойдём со мной, — Восточный ветер уносит и его. — Поцелуй, — шепчет он через время, но холодный палец прижимается к губам, останавливая. Взгляд серых, как мир, глаз, с тихим выдохом опускается на выставленное колено. Надорванные крылья бабочки, намертво пришпиленной ржавой булавкой, раз в тысячелетия дрогнули за толстым стеклом.