his sculpture

      Вспышки камер, множество взглядов, устремлённых в усталые, опустошённые глаза натурщицы, что неподвижно стояла, покрытая золотом, посреди галереи, где изображена изящная, такая сексуальная девушка, в чьих глазах читались любовь и некое безумие. Только вот девушка на фотографиях кардинально отличалась от той, что старалась изобразить саму себя, показать свою красоту, свою истинную сущность, которую создал для неё мастер, в чьих руках она однажды стала игрушкой.       Шёпот, множество раскрытых ртов. Толпа окружила бедную обнажённую девушку, чьё тело покрылось мурашками от сквозняка, отчего приходилось старательно сдерживать и не показывать дрожь, пронзающую до самых костей.       Никто из присутствующих не мог отвести взгляда от неё, не мог оторваться от столь гибкого тела, которое уже давно затекло, отчего девушке становилось тяжелее стоять, прогнувшись в спине и коленях, выставив руки, словно та держала тяжёлый кувшин над головой, пока подбородок был опущен вниз, а золотистые кудрявые волосы заслоняли замершее выражение лица. Они могли видеть лишь листки клевера, приклеенные к соскам и прикрывающие место, которое уже давно жаждало рук мастера, что смотрел даже сейчас на неё как на искусство, где-то там, в толпе его фанатов. Она в образе Евы, опороченной злым духом, соблазнённой запретным плодом, как и сейчас. Только вот искушение не привело Юци к собственному счастью.       Он любил это — внимание к своему творчеству, своей совершенной и незаменимой персоне. Многие восхищались им, как фотографом, как создателем тех счастливых моментов, проведённых вместе с девушкой на его фотографиях. Она была счастлива, беззаботна, а после постепенно картинка менялась и глаза девушки уже не блестели так, как и раньше, когда она безумно любила своего мастера, что не мог прикоснуться к ней уже столько лет, только потому что она нечто божественное для него или всё-таки лишь образ, созданный ним? И всё же она человек…       Ноги подкашивались, глаза слезились и пекли от золотистой краски на веках, от чего и ресницы склеились. Её пухлые губы, жаждущие воды, потрескались, выглядели сухими, а щёки под слоем краски скрывали свою бледность. Мученица, грешница, распятая на собственной любви, стояла посреди залы в попытке не упасть со своего пьедестала перед посетителями галереи, ведь тогда хозяин её образа будет опозорен и осуждён за то, какой невыносливой была его натурщица, его скульптура.       От той девушки, в чьих глазах всё ещё таилась любовь к нему и некое безумие страсти, всё ещё горящее между двумя безумными влюблёнными, на тех фотографиях не осталось ничего. И в те моменты, когда Юци ещё была счастлива, ей не казалось, что пылающий пожар между ними был лишь маленьким огоньком, который угасал с каждым днём в его сердце.       А вместе с ним незаметно и она.       Потому порой, как сейчас, дыхание перехватывало лишь от одной мысли, что все те снимки придётся повторить вновь. И всю ту любовь, которую она вытягивала из себя силой, и эмоции, которых просто не осталось, всё это придётся вновь проживать из-за него. Изо дня в день, жертвуя собой.       Хотя в те школьные годы, когда они были просто прекрасной парой, когда в животе Сон порхали бабочки первой любви, когда чувствовались первые прикосновения, когда он нежно брал её за руку, сплетая длинные пальцы между собой, когда кожа ощущала тепло, а в кончиках пальцев отдавалось покалывание, когда его взгляд падал на неё в порыве момента, созданного лишь для них, влюблённых, когда в них ещё светились бесконечные миры звёзд, когда его губы касались покрасневшей щеки ошеломлённой Юци, когда весенний ветерок лишь раздувал пожар любви в её груди, и даже когда через несколько секунд осознания Сон сама накинулась на пухлые, такие сладкие губы, в которых она вмиг растворилась, возносясь куда-то к пушистым облакам, куда-то, где были лишь он и она, там, где-то в закромах души Вона, в самых сокровенных местах, обитала только она — Сон Юци, и никого больше.       Тогда она чувствовала себя на седьмом небе от счастья, позволяя делать ему всё что угодно с собой, но и это было большой ошибкой, которую уже не исправить.       На стенах галереи жили их совместные моменты, которые причиняли Сон слишком много боли и заставляли вспоминать те счастливые дни с ноткой грусти и безумства. Только проблема в том, что именно они отобрали у Сон Вона.       Юкхэй снимал Юци в различных позах, в различных местах: людных, уединённых, холодных, тёплых, романтичных, опустошённых. В разных интерпретациях: обнажённой, одетой, разбитой, изображающей счастье, которое она вечно пыталась воссоздать в своей голове, грустной, погрязшей в своих мыслях о нём, потерянной, беспомощной, такой разной, в разные моменты их совместной жизни. Но как бы сильно Юци ни хотела повернуть время вспять, вернуть всё на свои места, всё теряло смысл, как только её отчаянный взгляд встречал родные глаза, в которых виднелась лишь пустота. Сколько бы сил она не тратила, сколько бы слёз не лила, достучаться до глубин его души было невозможным. А всё потому, что однажды Вон увидел в ней своего идола, к которому не мог прикоснуться. И как бы Сон ни старалась всё исправить, отдавая всю себя, прежнего его уже не вернуть.       Если бы не десятилетия, если бы не его одержимость ею, не оценивающий вечно взгляд, упрекающий в том, что Сон Юци стала слишком худой, костлявой для наполненных жизнью фотографий, и мешки под её глазами раздражали его, как и морщины, слегка виднеющиеся на лбу, то, возможно, Вон бы видел в ней ту, которая любит его всем сердцем, и ценил бы всё, что она для него делает. Он говорил ей следить за собой, а она лишь игнорировала, попивая дальше полусухое вино на мягком диване, окуная в ядовито-жгучую жидкость свои уста, которые после пекли из-за тех трещин, жаждущих исцеления его пухлыми губами.       И как бы Юци ни хотелось близости с ним, все попытки были тщетными. Даже когда тонкие ручки скользили по широкой смуглой груди под расстёгнутой белой рубашкой, а пухлые губы оставляли яркие следы красной помады на шее мужчины.       В ответ он лишь грубо сжимал запястья и отталкивал, не оборачиваясь к девушке, что подходила вечно со спины и вечно убегала в слезах прочь из его мастерской, где Вон, лишь попивая прохладный виски, смотрел на недавние фото, только повешенные в тёмной комнате, усыпанной красными лучами, пока в его голове таились тысячи мыслей об изъянах когда-то возлюбленной.       Юци сама не знала, откуда у неё всё ещё брались силы подниматься с колен и идти вперёд ради своего мастера, но, вероятно, ответ лежал на поверхности всегда, только Сон не хотела его принимать, ведь от этого израненному сердцу становилось в разы больнее.       Любовь к нему двигала ею.       Но сколько ещё она протянет на любви, исчерпавшей себя уже так давно, и только капли её оставались где-то на дне когда-то полной чаши.       А решение, которое Юци была не в силах принять, было слишком простым…       Внезапно тело перестало слушаться девушку, отчего та начала потихоньку шататься то вперёд, то назад, пока полностью не отклонилась и не почувствовала, как сознание и обессиленный сосуд падали вниз, в тёмную бесконечную пропасть, которая казалась Сон спасением спустя четыре часа работы натурщицей. Только вот сильные руки не дали безжизненному телу коснуться холодного пола, удержав девушку, что до сих пор не раскрыла своих век, ведь силы с каждой минутой покидали её. Она прижалась к крепкой груди, утыкаясь своим носиком в тёплое мужское тело.       Сон вдыхала знакомый запах, запах, который не был похож на любимый, но всё-таки заставлял тепло внутри разойтись по клеточкам тела, доходя до самого сердца.       Да, это был не тот человек, но именно он оказался рядом в трудную минуту. И именно он спас её от ошеломлённых зрителей, пробираясь через толпу удивлённых взглядов, что провожали Юци. Он старался идти быстро, но аккуратно, дабы унести Сон подальше отсюда, пока мужской взгляд, полный любви к той, что лежала клубочком в его руках, не встретился с холодным безжизненным, с человеком, что одобрительно кивнул, а после позволил пройти им и остановил толпу, расставив перед ними руки.       Сон знала, что опозорилась, облажалась, уничтожила репутацию своего мастера, знала, что дома её будет ждать презрительный взгляд и множество упрёков, но сил не было думать об этом именно сейчас, ведь в голове витала лишь пустота и усталость, потому Сон заснула на руках своего спасителя, чей запах так напоминал ей дом, а тепло его тела заставляло прижиматься ещё сильнее.       Юци знала, кто этот давно влюблённый в неё молодой человек, знала, что он тоже создатель своего искусства, в частности художник, который не полюбился публике, чьи работы не захватили сердец зрителей, как сердце Юци, когда она впервые побывала в его мастерской. Он всегда лишь наблюдал издалека, тихо лелеял её взглядом, рассматривал каждую линию её тела, ощущал её эмоции и любил её позы, перенося всё на холст акриловыми красками. Он всегда был рядом, наблюдал за тем, как любовь не к нему цветёт в ней, только от этой боли, невыносимой в груди, которую он превращал в искусство, становился лишь сильнее, заставляя себя двигаться вперёд ради неё. Как бы сложно ни было справиться с этим.       Она единственная стала для него вдохновением, любовью, погибелью всего живого внутри него, а также цветением…       Смерть ещё никогда не была такой прекрасной, как тогда, когда он увидел её впервые.       Только в тот день японец уже знал, что это изящное творение природы, самый восхитительный цветок, расцветший в его добрых глазах, никогда не будет принадлежать ему.       И сейчас он держал в своих тёплых широких ладонях её холодную руку, пока взгляд бегал по усталому телу, прикрытому пальто, лишь было еле видно, как поднималась и опускалась грудь Сон. Накамото очень боялся, что через минуту грудная клетка Юци, которой хотелось так давно коснуться своими губами, подарить ласку и всю свою любовь, так чтобы она расцвела вновь, прекратит медленно вздыматься, и тогда Юта навсегда отпустит холодную руку безответной возлюбленной. Но в ответ на его мысли Сон приоткрыла веки, щурясь от яркого света люстры в комнате, где раньше готовили Юци к демонстрации.       — О боже мой, — Сон резко поднялась, присев и оголив спину, позвоночник которой был слишком хорошо виден, чтобы заставить всё внутри Накамото перевернуться, ведь это Вон довёл её до такой нездоровой худобы. — Что случилось?       Глаза парня погрустнели, и розовые губы поджались, он не мог смотреть на Юци, потому что паника в её опустошённых глазах наводила лишь тоску на него, а её хриплый, такой сексуальный голос заставлял все испытанные чувства всплыть на поверхность: обида, злость, ненависть. И всё это относилось не к натурщице, к мёртвой, уже давно безжизненной скульптуре Юци, а к нему самому. Он ненавидел себя за то, что так хорошо понимал её, и в то же время не мог ничего сделать для её истинного счастья раньше, потому что она любила только его — своего мастера.       — Ты упала в обморок.       Его низкий голос заставил взбодриться Юци, ведь сердце в её груди стало биться чаще, неистово и быстро от услышанного о давно потрескавшиеся рёбра, изувеченные болью.       — Мне конец…       Сон резко поднялась и встала в полный рост, придерживая пальто на голом теле, но парень, что сидел здесь целую вечность на стуле перед диваном и ждал, пока она очнётся, лишь схватил её за запястье в попытке остановить. Хотя в глубине души знал, что это невозможно.       — Куда ты идёшь? — в его глазах таилась надежда на то, что однажды Сон скажет ему спасибо за спасение и заботу, но…       — Мне нужно к Лукасу.       — Ты никуда не пойдёшь.       — Пойду, ещё как, — он крепче сжал тонкое запястье Сон, отчего та лишь шикнула в попытке отодрать его руку своими тоненькими пальчиками, зажав тёплое пальто подмышками.       — Нет. Послушай меня…       — Это ты послушай меня, если он меня не найдёт, придёт конец всему живому.       — Не смеши, ему плевать на тебя.       И в тот миг руки Юци опустились.       — Ты этого не знаешь, — лишь сощурив глаза в презрении, произнесла Сон, не веря его словам.       — Знаю, поверь, и это знают все.       — Ложь.       — Да? — он лишь встал на ноги и подошёл ближе, отчего Юци казалась ещё меньше по сравнению с Накамото, а после заглянул куда-то глубоко в карие глаза, чьи ресницы, склеившиеся от краски, лишь хлопали в ответ. — Ты уверена, что он любит тебя так же сильно, как ты его?       Сон, глядя в глаза японца, в доброте и чистоте которых хотелось раствориться, в ответ лишь сглотнула ком, вставший в горле, такой большой, копившийся годами, а дальше подошла ещё ближе к японцу, прижавшись своей грудью к его груди, так что сердца стали стучать в унисон, а носы почти соприкоснулись, говоря практически в губы.       — Уверена… Пусть она живёт где-то далеко, в закромах его души, но однажды я достучусь до тех сокровенных мест и открою ящик Пандоры, который он спрятал от меня. И когда открою его, тогда вся любовь ко мне, которую он хранил годами в том сундуке, вырвется наружу, а я возьму и приму её, ведь я терпеливо этого ждала.       После тех слов, произнесённых шёпотом, на минуту он почувствовал, как что-то тяжёлое внутри упало и разбилось на тысячи осколков, заставляя то тепло, то восхищение, ту любовь в его душе, в его прекрасных темных глазах пропасть. Исчезнуть навсегда. И, заметив это, Юци лишь провела рукой по огненно-красным волосам, спустилась по виску, а после прильнула к щеке, оставляя небольшой поцелуй на появившейся бледноте, потому в ответ из её уст последовало краткое:       — Спасибо.       И тогда она исчезла, ушла, словно её никогда и не было здесь, забрав его пальто с собой.       Такое тёплое, мягкое, приятное, полное любви и восхищения к ней.       Он отдал ей своё сердце, свою душу, своё искусство, свои работы, своё художество, свои картины, в которых были её красота, её душа, её истинная природа, её желания, которые Юта мог осуществить, но она лишь одним словом смогла растоптать всё хорошее в нём вмиг и забрать всё, что он отдавал только ей. Всю свою жизнь, пока она любила того, кто даже не пришёл узнать, как его, пусть не любовь, но искусная скульптура, вылепленная ним за столько лет. Жива ли она, или уже испустила последний вздох, потраченный на любовь к нему.       А всё потому, что творение мастера всегда будет предано лишь мастеру и никому больше.       Юци была скульптурой, оживавшей каждый раз под его безжизненным, одержимым взглядом и ощущающей ту пронзительную боль, которую он подарил ей, вдохнув в неё тьму и усеяв душу копьями, отверженной ним. Но Сон никогда не признается, что её борьба за его сердце длиной в вечность была бесценной.       Поэтому она навсегда останется изящной, олицетворением всего живого внутри Накамото и красоты искусства своего мастера.       А ещё вечность будет цветком Накамото и только для него всегда скульптурой…