***
Легче становится далеко не сразу. Они учатся жить, полагаясь друг на друга, распределяя обязанности. Амиция разговаривает неохотно, зачастую ограничиваясь только необходимыми фразами, вроде «пойду на охоту», или «у нас хватает дров для печи?», или «нужно в город, ты со мной?». Обычно они ходят вместе, чтобы продать пойманную дичь и выручить за неё несколько монет. Деньги с проданной кобылы Лука прячет в льняной мешок и кладёт в горшок, предварительно показав Амиции, на какой полке он его оставил. Девушка на это лишь безразлично пожимает плечами, перебирая плетенье старой корзины обколотыми пальцами. Получается у неё из рук вон плохо. — Ты можешь потратить их, на что считаешь нужным, Лука. Мне они всё равно ни к чему. Мне… ничего не нужно. В её взгляде на мгновение мелькает пустота, которая плескалась в глазах весь прошлый месяц. Лука всего секунду, как вспышкой молнии, видит в прозрачном отражении зрачка очертания каменной детской могилы, но Амиция очень быстро берёт себя в руки. По окну со скрежетом бьёт ветка дерева, отчего Лука оборачивается, хмуря брови под отросшей чёлкой. На улице ветер тянет чёрные клубы облаков в их сторону. Надвигается гроза. В ту ночь его будит холод, прокатывающийся по позвоночнику. Сначала Луке кажется, что организм уже по привычке реагирует на тревожный сон Амиции, но он разлепляет глаза и видит, что та лежит в умиротворении на кровати напротив. Лука хмуро обводит липким сонным взглядом помещение и видит, как от входной двери в дом затекает большая дождевая лужа. Он подскакивает на кровати, надевает тёплую робу поверх лёгкой туники и старается разбудить Амицию. Та раскрывает глаза почти сразу, цепко вырывая себя из сна. Лука чувствует горечь во рту от осознания, что она даже сейчас не чувствует себя в безопасности, но тут же одёргивает себя, старается привести мысли в порядок, привлекая чужое внимание к проблеме. Они почти всю ночь чинят входную дверь и собирают тряпками дождевую воду с пола, а под утро стараются согреться, укутавшись в комок одеял у самой печи. Лука на скорую руку толочет в ступке пустырник с сушёной мятой, тяжело дыша, разводит водяную баню для настоя, а потом вручает Амиции кружку с отваром. Девушка забавно морщит нос, принюхиваясь к содержимому, и это вызывает у Луки непроизвольный смешок. — Это для сна. Бывают запахи похуже, как и вкус. Выпей. Амиция отпивает из кружки и раскрывает ладонь, на которую накинуты одеяла. Лука присаживается в образовавшееся место и тут же оказывается в коконе из тепла. Щёку постепенно начинает припекать жаром от печи, и он прикрывает глаза, делая мерные вдохи и выдохи, стараясь унять бешеный стук в груди. Горло стискивает до тошноты, и он пару минут унимает спазм. Левое плечо резко оттягивает вниз, и Лука поворачивает голову. Амиция постепенно проваливается в сон, привалившись к нему боком. Тени от ресниц пляшут у неё на щеках, подсвеченные догорающей лучиной на столе. Она подгибает ноги под себя, вдруг становясь совсем крошечной, будто меньше него, и бормочет: — Спасибо, Лука. Он аккуратно забирает из её пальцев пустую кружку, заставляет лечь в кровать и укрывает одеялом. В этот день она спит крепко, без кошмаров.***
Он перетаскивает в свой уголок все книги, оставшиеся от магистры Беатрис. Сосредотачивается по большей части на тех, в которых пишется о врачевании, изучает травы и настои. С упоением проглатывает строчки, когда осознаёт, что предмет изучения ему не знаком. У Амиции всё ещё вялый аппетит, поэтому он уделяет внимание разделу Amara, а в вылазке за травами с запасом рвёт корни одуванчика, пока они ещё не отошли перед зимой. — Radix Taraxaci, — бормочет себе под нос, обрезая корешки от вершков. — Такой ты привередливый, а? Чуть что, сразу умираешь. Словно сквозь подушку, он слышит чужой тихий смешок и оборачивается к проёму двери. Амиция держит тушку кролика в руке. Лука смаргивает и сдувает лезущие в глаза волосы. — Ты всегда так забавно бормочешь, занимаясь своими исследованиями? — она пальцем смахивает его чёлку и оставляет на лбу невесомый щелбан. — Помочь тебе со стрижкой? В этот вечер она аккуратно обрезает ему волосы ножницами, причитая о том, что не хочет переборщить, так как Луке очень идёт его причёска. — Я чуть-чуть, чтобы не мешали. — Хорошо, — отвечает Лука, ненавязчиво подпихивая ей кружку с настоем корня одуванчика, и ловит дрёму под приятными прикосновениями пальцев к своей голове. Амиция начинает намного охотнее идти на контакт, всё чаще неловко останавливается рядом с его алхимическим столом, после паузы спрашивая: «Над чем работаешь?», а после искренне вслушивается в его алхимическую и медицинскую болтовню. Однажды они идут домой после сбора трав и грибов, переговариваясь обо всём разом, как будто, наконец, прорвало дамбу, и больше нет между ними той невидимой стены из молчания. Лука помнит, в какой широкой улыбке растягиваются его губы, когда Амиция, заболтавшись, вдруг жалуется: — Как же есть хочется. Предложения по поводу ужина? Чаще всего готовит Амиция, потому что, по её же словам, еда у него выходит намного хуже настоек. Лука хмурится, бормочет непонимающе себе под нос, сетуя на то, что же он делает не так. Это ведь тот же процесс химического приготовления, только элементы немного другие. В задумчивости спотыкается и только благодаря Амиции не расшибает себе лоб об землю. — Аккуратнее, а то на нас двоих только у тебя светлая голова. Её смех похож на перезвон колокольчиков. Ему нравится то, как часто на её лице начинает появляться улыбка. Как цветочный бутон, распускающийся ранней весной — сначала несмело, а потом во всей красе, ослепляя. Таким цветком впору любоваться круглый год.***
В городе они продают пару тушек зайцев и покупают нужную кухонную утварь. Лука задумчиво смотрит на корешки книг о врачевании, бережно разложенных на полке торговца, но качает головой, откладывая обратно. На этот жест девушка за прилавком мягко улыбается, почти вполовину снижая ценник. У неё забавная улыбка, которая оседает лучиками во внешних уголках глаз. Но щёки Луки опаляет стыдный румянец. — Мне неловко, чем я заслужил… — Возьмите-возьмите, а то я обижусь, — девушка игриво склоняет голову вбок, на вид она не сильно старше Амиции. — Вы же не хотите обидеть даму? Лука тушуется. Он не глупый и прекрасно понимает, чем продиктован данный жест. Вот только он не любит брать и не давать взамен. А того, на что надеется эта девушка, он точно дать не сможет. — Спасибо вам огромное за доброту, конечно же, он возьмёт эту книгу, — раздаётся голос Амиции позади, отчего Лука вздрагивает на месте. Вот же ж, он постоянно забывает о том, что у неё почти беззвучные шаги. Чтобы не поставить себя в ещё более неловкое положение, он протягивает ладонь с половиной положенной платы и убирает книгу в свой переносной мешок. Девушка напоследок мило ему улыбается, но в её глазах скользит едва заметная грусть, когда она украдкой кидает взгляд на Амицию. Амиция тихонько смеётся себе под нос, когда они покидают рынок и направляются домой. Она склоняется к Луке, потуже перетягивая ремешок мешка на плече. На ладонях у неё красуются свежекупленные перчатки, слегка поношенные, но Луку отвлекает сам факт их наличия, так что он не сразу слышит её слова. Она, впервые за долгое время, сделала что-то только потому, что ей захотелось. Такая банальность, это же просто перчатки! Но… — Похоже, ты ей понравился. Лука заторможено моргает, делает вдох поглубже, готовясь к тяжёлому подъёму в гору и тому, что ему придётся считать вдохи и выдохи. — Ммм? — Та девушка, — улыбается Амиция. — Может, в следующий раз, принесёшь ей цветы? Если хочешь отблагодарить её. — А-аа, — странно обрывисто отрезает Лука. — Мне это не интересно. Амиция на это молчит, и Лука, отчего-то, чувствует себя обязанным объясниться. — Ну, то есть с её стороны это очень мило и мне приятно, но… я бы не смог ответить на её жест, да и, может, это была простая вежливость. Почему ему так стыдно? Какая чушь! Амиция задумчиво мычит себе под нос, а потом очевидно дразнится: — Ну, не знаю, только если такие жесты вежливости распространяются на красивых и очаровательных алхимиков, тогда да. У Луки лицо печёт так, будто он полдня провёл за исследованиями над горелкой, а воздух в груди заканчивается быстрее запланированного. И, несмотря на это, он прибавляет шагу. Это непоследовательно, нелогично, почему он вообще ведётся на такие детские уловки? И почему они работают? Смех Амиции заставляет румянец предательски расползтись по шее. Они доходят до домика быстрее обычного, и сердце у него барабанит так, будто вот-вот само выпрыгнет из груди. И он бы рад всё это оправдать переполняющими его чувствами, вот только с него пот сходит тремя ручьями и руки трясутся. Лука заходит в дом, устало приваливаясь к стене, считает удары сердца подушечкой пальца, а потом спешно проходит вглубь комнаты, за ширму, чтобы сменить совершенно мокрую робу на сухую, тёплую одежду. Не хватало ему ещё заболеть. Через 30 минут отдышка уходит, как будто и не было, и Лука прекращает считать вдохи и стуки на пульсе. Он смотрит на уснувшую Амицию, прерывисто вздыхает, а затем с тяжёлым вздохом идёт к столу. В ступке он начинает медленно толочь отделённые от ягод листья боярышника.***
Амиция не скрывает удивления, когда Лука просит научить его охоте. — Это будет полезно. Просто на всякий случай. Конечно, она ему не отказывает. Они тренируются несколько часов, и под конец, у Луки складывается ощущение, что сердце у него просто сейчас возьмёт и выпадет под ноги. Но он упорно встаёт каждый раз, принимая арбалет из чужих рук. С недавно приобретённым луком ему ещё предстоит совладать — тетива не слушается. Это полезный и важный урок для него. Урок, который показывает, насколько он может быть беспомощен и как это может навредить дорогим ему людям. Урок, из которого он должен уяснить, как бороться с этой беспомощностью. Амиция хвалит его, но это не уталяет жажду того червя в голове, который медленно сжирает Луку заживо. Есть у него одна ужасная черта — он ненавидит нерешённые задачи, на которые не знает ответов. А ещё больше ему не нравятся те, на которые он ответы найти не может, даже если пытается изо всех сил. Он теряет счёт времени за книгами, тренировками с Амицией, проверкой собственного лимита. Зима за окном белым холодным одеялом ложится на Альпийский лес. Он смотрит в глубину деревьев, в темноту, держа в руках свои записи из «Малого алхимического свода», когда чувствует прикосновение тёплой ладони к запястью. — Почему замолчал? — сонно бормочет Амиция. — Продолжай, мне нравится, когда ты читаешь вслух. Хоть я и ничегошеньки не понимаю. Лука возвращается глазами к строчкам и продолжает читать, накрывая чужую ладонь своей. Он станет сильнее. Ради Амиции. И ради себя. Он должен.***
Удивительно, как лишь одна деталь может рушить то, что ты пытаешься восстановить долгое время. Конечно, к этому приводит цепь определённых действий, имеющих свои последствия. Ничего не рушится просто так, всему есть причина, всё можно объяснить логикой. Всё можно объяснить, но не всё возможно ею починить. Например, чувства нельзя. И боль от шрамов не утолишь. Хотя и логически ты понимаешь, что эта боль — фантомная, и на самом деле твоё тело в порядке, но от этого боль не становится меньше. В один из дней, ближе к вечеру, Амиция покидает дом и не возвращается, даже когда над горами сгущаются сумерки и начинает лить проливной дождь. Лука начинает изрядно нервничать, поэтому старается вспомнить, что за спешка гнала Амицию подальше от порога, воспроизводил каждый её шаг, ходил по пятам, заглядывая в углы. Когда, наконец, увидел. Это даже не крыса, так, маленькая лесная мышь, попавшаяся в сделанную Лукой ловушку, но у него спирает дыхание от осознания. Он одевается как можно теплее, разжигает факел, берёт ингредиенты про запас и выходит за порог. Он точно знает, куда ему нужно идти. Амиция лежит, привалившись к каменной могиле Гюго, вокруг снега и дождя, и Лука чувствует, будто его ноги тонут в земле. — Господи. Нет, нет, нет, — выдыхает дрожащим шепотом в шум ливня вокруг, приседая перед девушкой на колени. — Амиция, ты меня слышишь? Он обхватывает её лицо одной рукой, подставляет под свет факела, с ужасом смотрит на бескровные губы и бледные щёки. — Амиция, пожалуйста, — молит Лука, чувствуя, как начинает болеть голова, как в мыслях всё мешается в одну кучу и на секунду прошивает гневом, которому он даёт волю. — Да о чём ты вообще думала?! Возможно, от крика или же это просто совпадение, но Амиция открывает глаза. Она сжимает его ладонь поверх щеки своей — до смерти холодной. — Лука… Они чудом добираются до хижины. Внутри Лука сажает её на стул, присаживается перед ней, снимая насквозь промокшие сапоги, а затем отсылает за ширму. — Снимай это всё, только скорее, я сейчас принесу тебе, во что переодеться. Надень всё, кроме верхней робы. Он вешает комплект одежды на сгиб ширмы, суетливо сдирает со своей кровати одеяло, готовит бинты, толчёные ингредиенты мешает на водяной бане. Выдыхает с облегчением, когда находит спирт. Амиция выходит из-за ширмы, обхватив себя руками, нижняя белая роба без рукавов совершенно не защищает её от холода, кусающего не только за кожу, но и извне. Лука протягивает руку, усаживает её на кровати. — Сейчас, тебе надо согреться, я надеюсь, что отделаемся лёгкой температурой, ночь придётся потерпеть, — бубнит он, скорее, для собственного успокоения, потому что Амиция сейчас, даже при всём желании, не смогла бы вести с ним беседы. У неё зубы стучат так, что он с порога мог бы услышать этот звук. — Ч-что, и даже н-не будешь ру… ругать м-меня? — всё же спрашивает она, улыбаясь потрескавшимися губами. Лука качает головой. — Я просто хочу, чтобы с тобой всё было хорошо, до всего остального мне нет дела. Поэтому, пожалуйста, помоги мне и выпей это. Лука обмокает руки в спирте, а Амиция начинает послушно пить настой, хотя ей совершенно не нравится вкус, если судить по выражению лица. Он пытается сделать буквально всё, что может, и напоследок накрывает Амицию парой одеял. Всю ночь он сидит рядом с ней, контролируя температуру тела и желание Амиции вылезти из горячего кокона тканей. Всю ночь он молит о том, чтобы лихорадка обошла её стороной. Лучина дорогает, но Лука не обращает на неё никакого внимания, он привыкает к полутьме, привыкает ориентироваться в том естественном свете, которым делится с ним луна, заглядывающая в окно. Он делает всё, что может, но этого оказывается мало, и лихорадка забирает Амицию в свои объятия ближе к утру.***
Всё будто откатывается к самому началу. Только теперь он один, и гарантии того, что станет легче, никакой нет. Он забывает считать дни, иногда забывает считать свой пульс. Возможно, проходит неделя, а может и две. Единственное, что он понимает — это то, как арбалет теперь удобно сидит в руках и как с каждым разом легче и легче натягивать тетиву лука. К чему он всегда предельно внимателен, так это к линии пульса на хрупком бледном запястье. Но когда у него самого начинает колоть в груди, Лука снова принимается за настойки боярышника. Ведь если что-то случится с ним, кто будет заботиться о ней? Ему нужно быть сильным и здоровым. Он почти дремлет на стуле рядом с её кроватью, книга вот-вот вывалится из его ослабевших пальцев и с глухим стуком ударится о пол. Но поверх пальцев ложится раскалённая ладонь, и Лука просыпается так резко, что начинает кружиться голова. Амиция смотрит на него с усталой улыбкой на губах. — Я слышала твой голос, там, во сне, — хрипло начинает она. — Ты читал мне, будто, детские сказки? Стишки или… предания? — Я… выдумывал всякую ерунду, — отвечает Лука, сам не осознавая, что говорит, он просто обхватывает ладонь Амиции и прерывисто вдыхает, когда она сжимает крепче в ответ. — Подумал, может, тебе это покажется забавным, и ты проснёшься. Начнёшь обвинять меня в том, что я несу какую-то нелепицу, что так не могло быть. Я просто пытался не сойти с ума. Амиция изламывает брови, смотрит на него долгим взглядом. Лука не торопит её, видит, как чужие шоколадные глаза наполняются слезами, превращаются в стёклышки. Может, в них отражается он сам, но он смотрит слишком глубоко, чтобы заметить то, что лежит на поверхности. А глубоко в Амиции притаилась и сидит необъятная тоска, которую она всё старается подавить. И никак не может. Она поворачивается на бок, сжимает ладонь Луки обеими руками, заставляя его наклониться ниже на стуле. — После… — старается вымолвить она, сглатывая ком в горле, из уголка правого глаза катится первая слеза. — После Гюго… какое-то время, я хотела умереть. Я как во сне ходила. А потом проснулась. Она давит череду всхлипов, смотрит на Луку, у которого от этого взгляда скручиваются тысячи раскалённых узлов в груди. — Ты меня разбудил, — признаётся она, кивая, будто в подтверждение своих слов. — И умирать больше не хочется. Если бы не ты… Я думала, что у меня больше нет сердца. Будто дыра в груди, а внутри пустота, но… знаешь, даже если сердца там нет, мне плевать. Потому что там есть ты. Он молчит, застигнутый врасплох, старается подобрать слова, но не может. В мыслях столько всего, но язык будто перестаёт слушаться, сухо прилипая к нёбу. Лука столько раз думал о том, как много значит для него Амиция, что она имеет право услышать хотя бы малую толику того, что разрывает его душу. — Ты — самый важный человек в моей жизни, — шепчет он в ответ, вкладывая в эти слова всю искренность, на которую способен. — Ты столько для меня сделал и вот, как я тебе отплатила, — порывисто добавляет она поперёк, прикусывая губу, чтобы заглушить очередной всхлип. — Прости меня, Лука, я так… — Давно уже простил, — обрывает Лука. — Просто набирайся сил и выздоравливай. Ради меня. Амиция кивает так серьёзно, будто они только что заключили договор жизни и смерти. Возможно, так оно и есть. В этот день её руку он больше не отпускал.***
После этого они оба, будто, просыпаются. И приходит осознание. Рано или поздно, цикл заканчивается, чтобы дать начало другому циклу. Ты либо осознаёшь это сам, либо тебе помогают это осознать. Амиция не привыкла руководствоваться логикой, она действует по воле чувств. Именно она, а не кто-то ещё, проводит черту окончания цикла. Поэтому, когда Лука говорит, что ему придётся уйти на какое-то время, она взрывается непониманием. Он говорит ей что-то про желание владеть своей судьбой, про освобождение от оков беспомощности. — Ты не беспомощен! — возражает она, силы полностью вернулись в её тело, и всё это только благодаря ему. — Я знаю это! Я в это верю! — И я благодарен тебе за это, — говорит Лука, качая головой. — Но мне нужно многому научиться, прежде чем я сам смогу в это поверить. И некоторые знания не придут просто так, пока я стою на месте. Дай мне два года. И я вернусь. Амиция смотрит на него, неуловимо изменившегося, тянет руку, чтобы заправить за ухо отросшие волосы, которые некому будет остригать. — Ты же знаешь, я не смогу сидеть, сложа руки, — отвечает она спокойнее. — Конечно. Поэтому заключим ещё один договор. Через два года я приеду в Прованс, и мы встретимся у разрушенной башни. — Там, где мы играли в прятки? — Именно, — он улыбается, старается шутить. — Быть может, за это время ты найдёшь свой собственный путь, и я буду тебе уже не нужен. Амиции совершенно не смешно, но, похоже, она ещё не скоро увидит его улыбку, поэтому улыбается в ответ. Смирение накатывает на неё волной притуплённой тоски. Почему-то всё происходящее ощущается каким-то правильным. — Даже думать не смей, — отвечает она, обнимая его за плечи. — Просто… возвращайся ко мне, когда придёт время. Он уходит на рассвете, собирая немногие вещи, бережно заматывая подаренные Амицией алхимические мензурки в ткань, и укладывая их в сумку. Когда он спускается по холму в сторону города, солнце выкатывается ему в спину, освещая путь, который ему предстоит пройти. Он не оборачивается ни разу, и в какой-то степени, Амиция ему за это благодарна. Возможно, ей тоже нужны эти два года.