Индульгенция

Вдруг так тихо сделалось в моём мире без тебя. (Януш Леон Вишневский)

***

      – Я конечно понимаю, что ты любишь сладкое. Но здесь пол кондитерской. – Голос Аоки заставляет поднять голову, отрывая взгляд от экрана смартфона, на который пришло сообщение о каком-то проклятье, устроившим переполох в общежитии. Кто-нибудь разберется, не его уровень.       Голубая радужка глаз сверкает из под темных стекол. Изо рта торчит десертная ложка, которую Годжо использовал для поедания куска чизкейка. Очередной приторный вкус, кажется политый сверху карамелью. И ведь только Сильнейший был способен съесть весь кусок не сделав и глотка чая. Хотя даже в том плавало не меньше трех ложек сахара.       Годжо игриво щурит глаза когда лицо девушки напротив кривится, осматривая стол заваленный другими десертами. Если бы она не знала Сатору, то сказала бы, что тут намечается празднование дня рождения.       – Я никак не мог решить, что хочу. Поэтому купил все. – Беззастенчиво отвечает, в очередное раз отправляя в рот ложку со сладостью. Рей на это действо только закатывает глаза и наполняет себе стакан с водой.       – Сахарный диабет все еще существует. – Напоминает девушка, выпивая стакан воды залпом, но стоит взгляду вновь упасть на стол застеленный пирожными, как на языке появляется противно-переслащенный вкус.       Годжо только улыбается, смотря на то как ее брови образуют домик, а между ними появляются складки. Шаман находит это забавным, даже слегка милым. Он смакует на языке ложечку до тех пор пока не почувствует явный металлический привкус.       – Заботишься. – Протягивает слоги Сатору, откидываясь на стул. Одна его рука лежит на спинке рядом. Свободная поза сквозит явным превосходством.       На это девушка только вздыхает, уже смирившись с тем, что Годжо это взрослый ребенок, для которого проблемы с сердцем или печенью это байки стариков. Скучных и покрытых морщинами людей, тех кто улыбаться толком не умеют.       – Разумно предостерегаю. А еще освобождаю себя от обязанности колоть тебе инсулин. – Холодок проходит по воздуху. Он смотрит в ее глаза, не меняя выражения лица, словно слова, сказанные столь грубо, совершенно не ранили.       Шаман уж больно толстокожий. Слишком много повидавший в жизни. Переживший смерть и свою, и других людей. Раны на его душе обклеены лейкопластырями для детей с улыбающимися звездочками, а потому он и ведет себя ребячески. Прячет боль в шкатулочке, от которой ключ спрятал глубоко внутри себя.       – Будешь? – Игнорирует ее слова и указывает пальцем на стоящий рядом с ним кусок брауни. Рей вскидывает бровь на предложение. Взмахивает пренебрежительно рукой и уходит обратно к себе в комнату, намереваясь продолжить шерстить мистические форумы Японии.       – Не люблю сладкое. – Бросает напоследок девушка, негромко хлопая за собой дверью. Ее копна черных пушистых волос, завязанных в небрежный пучок – последнее, что улавливает взгляд шамана.       Годжо еще какое-то время смотрит в пустоту коридора, жуя остатки купленного чизкейка. Вроде бы как надеясь, что Аоки одумается и сядет рядом и они в очередной раз перекинуться фразами саркастического характера. Возможно ему даже удастся вызвать на отстроенном женском личике тихий хмык, который потонет в этой квартире, чтобы никто никогда о нем не узнал. Потому что Рей улыбается редко, настолько, что кажется не умеет это делать. Улыбки у нее чаще всего кривые, нервные, натянутые и пустые. Отражение ее внутренних чувств.       Опускает глаза вниз на стол и оглядывает все купленные десерты в пластиковой упаковке. Его рука опускается вниз, дабы повертеть между пальцев чек. Улыбка на лице приобретает горький оттенок. Тишину комнаты разрушает шепот:       – И зачем я это покупал? –       Слова "если тебе не нравится" так и застыли в горле, оседая комком. Тот он запивает приторным чаем, но вкуса не чувствует.

***

      Аоки Рей – имя, что засело в его голове, цепляясь за подкорку сознания и не желая отпускать. Девушка, которая стала занимать слишком много времени и внимания в его жизни, начиная с момента встречи.       Ее глаза тогда блеснули первобытным страхом. Эмоции перебегали в женской голове быстрыми вагонами поезда, перевозя мысли в неизвестном направлении, снося к чертям шлагбаумы. Они отражались в стекле витрины, но даже на фоне всех разновидностей цветных красителей на верхушки тортов, не сливались. Он замечает как быстро поднимается и опускается ее грудь, как сбивается дыхание стоит шаману подойти ближе.       Слова вылетают из его рта естественно:       – Прекрасная девушка, вам помочь с выбором? Я в десертах настоящий эксперт. – Поворачивает на него голову быстрым движением. Под стеклами солнечных очков не видно, как обрамленные белоснежными ресницами глаза, слегка распахиваются. Потому что такого необычного человека он еще не встречал. Не видел и не знал. От нее исходило тепло, словно маленькое солнце, греющее землю.       – Что? – Недоуменно переспрашивает, слегка склоняя голову на бок. Золотистые глаза бегают по его лицу, впиваясь иглами в любой открытый участок кожи. Настороженно изучают каждый миллиметр, пытаясь в чем-то удостовериться. И страх в ее глазах начинает становится только больше, а тепло исходящее от нее – обжигать.       В тот день она сбегает, покупая какой-то десерт с лесными ягодами, выбранный чисто чтобы уйти подальше от него. Тогда он только усмехается, ведь в груди поселилась интрига. В пунктах на ближайшие несколько дней появился новый, горящий яркой пометкой "Важно" и кто такой Сатору, чтобы отказывать себе в таком удовольствии?       В следующий раз он встречается с ней взглядом с фотокопии паспорта. Спокойное лицо, устало опущенные веки и мертвенно-бледная кожа. Он смотрит на строчку рядом. В графе имя и фамилия были напечатаны японские символы гласящие "Аоки Рей". Годжо хмыкает и приподнимает распечатку со стола, так чтобы рассмотреть получше. Ни имя, ни фамилия не смотрелись вместе. Особенно в стране восходящего солнца, где им придавалось особое значение.       – "Синее дерево" и "Дух"? – Шаман поворачивает голову на бок, словно где-то в документе есть ошибка и он надеется найти ее, смотря на бумажку с другого угла.       – Ага, странное имя. – Отвечает сидящая напротив Мей, выпуская в воздух дым от сигареты. Запах табака распространяется по террасе ресторана, уносимый вечерним ветром.       – Родители ее не любят? – Годжо откидывает документ обратно на стол, столь же безбрежно, сколь звучит его вопрос, брошенный в воздух совершенно бездумно. Неэтичность Сильнейшего никогда не тревожила, оставалась одной из тех многих вещей, которым его учили, но не научили.       – Родителей нет. Других родственников тоже. – Безразлично отвечает женщина, сжимая между губ сигарету, оставляя на фильтре отпечаток красной помады. Половина лица была скрыта за густой пепельной косой, а глаза привычно блестят эгоцентричным озорством.       – Детдомовская? – Удивленно спрашивает Годжо. По ней он бы не сказал. Хоть одежда и была простой, но явно не купленной на какой-то барахолке. Хотя судя по ее состоянию, недавно девчушку крупно потрепали.       Что могло случиться с непонятной особой из кондитерской, что ее волосы стали походить на птичье гнездо, а под носом виднелись остатки засохшей крови? Избили, ограбили, изнасиловали? Вариантов хоть отбавляй, но взгляд у нее такой мертвый, что поглощал внутри себя абсолютно все мирское счастье.       – Нет. Зато богатая. – Со стороны Мей Мей слышиться негромкий смех, на что мужчина тоже улыбается. Хотя внутри теперь появилось еще больше вопросов. В результате чего имя так и засело в голове, напоминая о себе каждый раз, стоило шаману закинуть в рот сладкую конфету.       Через неделю он видит ее лежащей на земле, испачканной в грязи и собственной крови. Повисшее над ней проклятье, грозилось оставить дырку в ее животе, раз и навсегда обрывая глубокий вздох. Слух улавливает мольбу, тихий голос просящий о спасении, а Годжо ведь герой. И непростой, а Сильнейший. Защищающий людей от злобных проклятий, которые портят жизнь своими невидимыми ручками.       Да и ему это ничего не стоило, один щелчок пальцев и от проклятья не осталось ровным счетом ничего – разлетелось на куски рождественским фейерверком. Тогда он даже и не понимал, что сплел свою судьбу с той, которая смерть знает как свои пять пальцев. От девушки ею разит за километр, потому и проклятья лапки свои тянут. Рей это тень, прячущаяся между многоэтажными небоскребами. Его личное наказание, ниспосланное видимо с самих небес, иначе как объяснить все эти стечения обстоятельств?       Годжо наклонился над ней в тот день, на его глазах рабочие бинты, скрывающие небесно голубые опалы за белоснежной тканью. На ее глазах слезы, горькие и соленые, стекающие одинокими каплями по щекам. В его глазах – настоящая бесконечность океана. В ее глазах – небесные светила.       С этого дня, Рей стала его ответственностью. Бременем на плечах, которое он посадил на себя сам. Решение сделать из девушки следующего сильнейшего шамана взяло вверх. Неизвестной силы все боятся, особенно старики, возомнившие из себя королей магического мира. Аоки его рычаг давления и чем сильнее она будет, тем больше шанс успешного переворота общества. Таков был изначальный план Сатору.       Вот только все пошло не так с самого начала. Девушка не стремилась идти к нему навстречу. Избегала и воздвигла стену, хотя на его лице была неизменно дружелюбная улыбка. Она держала дистанцию в два метра, не только физически, но и морально. Годжо к такому не привык.       Люди относились к нему по разному, но всегда делились на два основных лагеря: Первые – любили и восхищались. Вторые – ненавидели и раздражались просто из-за его появления. Аоки Рей и здесь стала исключением. Ей было плевать, абсолютно все равно. И смотрела она на него так-же как и на других – с отстраненным взглядом. Разумно остерегалась, но не ненавидела и не любила. Не презирала и не восхваляла. Просто Годжо был в ее жизни и она приняла это как данное.       Девушка не просто загнанный и запуганный олененок, которого достаточно покормить и приласкать, дабы заполучить его доверие. Ее ласкать не получилось, тут-же обрастала острыми иглами и ядом плевалась в ответ на любые попытки помочь. Холодная статуя, ледяная королева, да кто угодно, но точно не человек. Совершенно не подходила ей ее теплая как огонь в зимний вечер, энергия, исходящая от девушки размеренными волнами.       Годжо тогда-то и понял, что просто с Аоки не будет и придется искать к ней иной подход. Так сказать, методом тыка, попытается пройти сквозь минное поле и подобраться поближе к истинной сущности, спрятанной где-то на дне темных вод океана. Он собирался вытащить ее наружу, тянуть за руку, не позволяя утопать и таким образом заработать свою порцию доверия. Прокрасться в сердце именно таким коварным способом, тем более завоевывать внимание девушек для него никогда проблемой не было.       Не учел он одного: "Спасение утопающих — дело рук самих утопающих."       Проходит еще пару дней и Аоки почти умирает. Отдает свою жизнь темноте и покидает мир живых, потому что он не уследил. Вина поселилась где-то в трахеи, перекрывая путь к кислороду. Гложет не по-детски, туго стягивает мышцы рук и заставляет их вздрагивать, когда перед глазами предстает тело. Ему показалось она не дышит, кажется Годжо получил микроинфаркт.       Его рука касается лица, невесомо проводит кончиками пальцев по коже, сбрасывая в сторону прядь волос, прилипшую к потресканной губе. Это делает не он – убеждает себя. Просто тело перестало слушаться, да и волос этот его раздражал. Пусть весит где-то в другом месте, а не на ее лице. Сатору остается смотреть на нее еще какое-то время, просто бегать глазами по профилю, останавливаясь на прикрытых ресницами глазах, маленьком носике и шершавых искусанных губах.       Хочет прикоснуться чуть увереннее, все равно не проснется, не узнает никогда, а он забудет об этом моменте как о сне. Останется лишь приятное послевкусие маленькой победы, вот только что-то его останавливает. Надо-же, а он думал совсем перестал сопереживать. Чертов эгоист, да у него по этому жизненному профилю диплом с магистратуры.       В голове появляется мысль, горит красным флагом с четкими жирными буквами: "Нельзя ее трогать. Ей не нравится."       И тогда Аоки стала не просто рычагом давления на Старейшин, а его запретным желанием. Чувства по отношению к девушке переменились, стали почему-то неконтролируемыми. Ей было плевать и нет наказания хуже, чем безразличие, особенно для Сильнейшего, который с детства купался во всемирном обожании и любви. Его нежно целовали в макушку головы и поглаживали по белоснежным волосам. Любимый сын, гордость своих родителей, получавший внимание от всех. Но нет от Рей. Годжо хотел ее эмоций, хоть каких-то, если не любишь так хоть ненавидь. Просто смотри на него, а не сквозь.       И тогда он заключает сделку со Старейшинами, делая ставку на его репутацию шамана. Ведь если спасет ее от участи стать местной достопримечательностью на виселице, то точно получит хоть какую-то благодарность, да? Нет.       Получил он только колкий взгляд и поток информации, полностью переворачивающий его взгляд на ситуацию. Аоки Рей уже давно мертва – душа, попавшая в этот мир из другого и жаждущая смерти. Желающая ничего кроме вечного покоя и загнанная в вечный круг ненависти к самой себе. И в момент, когда она наконец приоткрыла ему завесу тайны, Сатору не смог ничего сказать. Просто промолчал, потому что понятия не имеет как утешать людей. В особенности таких как она, которым это утешение совершенно не сдалось.       И все равно, желание получить от нее хоть одну искреннюю улыбку, почему-то пересилило остальные эмоции. Если бы она захотела сбежать в другую страну, подальше от этого мира психов с синдромом спасателя – он бы помог. Годжо бы организовал абсолютно все, рискуя получить выговор от верхушки и быть провозглашенным предателем. Девушка отказалась, твердо решила, что ей ничего не нужно кроме смерти. Желание исчезнуть раз и навсегда, оборвать все, что связывает Аоки с живыми. Потому что ей было все равно и это разрезало его плоть изнутри, калечило сердце до крови. Но он герой спасающий людей и если для Рей смерть это единственное спасение, то он согласится помочь.

***

      – Пропала? – Переспрашивает шаман. Глаза скрыты за слоем бинтов, а потому и эмоции непонятны. Ни дрогнуло и мускула на спокойном лице. Руки откинуты на спинку дивана, ноги сложены друг на друге. Подбородок уверенно вздернут.       – Похищена. – Поправляет Идзити, губы которого сомкнуты в ровную полоску. Его руки оставляют на столе отчет. – Я опросил твоих учеников, но никакой полезной информации не узнал.       Длинные пальцы касаются почерка на листе идеально выведенного черной пастой гелевой ручки. Буквы слегка растираются по белоснежной поверхности, когда Годжо двигает к себе документ. Быстро пробегает глазами по тексту и только движение бинтов на лице выдает его хмурое выражение. Сатору хмурится редко, только когда происходит что-то из ряда вон выходящее и эта ситуация определенно попадала в категорию. Изначально он даже эмоций никаких не почувствовал, кроме как раздражение из-за того, что кто-то посмел посягнуть на его учеников.       – Будешь искать? – Спрашивает помощник, поправляя на носу излюбленную оправу квадратных очков. Его черты лица слегка впалые, на лице от возраста и чрезмерной работы распластались морщины.       Годжо молчит, долго, считая в голове секунды. Пытается понять, что чувствует, потому что не ожидал от себя подобного холода к девушке. С его плеч сняли камень, который он сам себе и поставил. Избавили от лишних забот и тихой тени, вечно следующей за ним по пятам.       – Если прикажут. – Идзити поднимает удивленно брови. Лицо вытягивается слегка, прежде чем мужчина берет себя обратно в руки. Он подбирает обратно документ, педантично складывая тот в папку.       Годжо Сатору и "Прикажут"? Неужели он только что услышал это в одном предложении, причем из уст самого Сильнейшего. Бред какой-то, галлюцинация если не белочка, хотя тот не пил уже давно. Оборачивается, направляясь к выходу из кабинета, маленькие каблучки стучат, ударяясь о скрипящие доски.       Открывает дверь и затем застывает в проеме, оборачивается всего на секунду. Его брови хмурятся в недопонимание:       – Шести глаз у меня нет, но от этого я не стал слепым, Годжо. – Спустя секунду слышится дверной хлопок.       Шаман опускает глаза вниз на свои руки. Туда куда совсем недавно бросил свой взгляд помощник директора прежде чем оставить мужчину один на один с внутренними мыслями. Сатору горько ухмыляется когда собственный кулак, против воли, разрешил коротким ногтям впиться в кожу ладони. Это не он – убеждает себя Годжо. Просто тело перестало слушаться.

День первый: Отрицание.

      Утро нового дня началось со звонка будильника и тихого пения птиц за окном. Тишина комнаты тянет окунуть обратно в ночный дрем, заботливо проводит руками по телу, вместе со стягивающим ноги одеялом. Осень подходила к своему концу, обозначая наступление холодов. Вскоре улицы покроет слой пушистого ковра из снежинок. Годжо любит зиму.       Встает с кровати и потягивается. Его белоснежные локоны попадают под остатки солнечного света. Тянет затекшее во сне тело и поправляет спадающие на лицо пряди волос, запуская в те пятерню. Слегка зевает, дергая за ручку дверей и в уголках глаз проступают капельки слез.       Проходит мимо кухни, намереваясь принять утренний душ и смыть остатки сна, но так и застывает в проходе. Резко поворачивает голову в сторону кухни, плавно скользит взглядом по контуру мебели и замечает странную тишину. Словно пустота поселилась в доме, заняв почетное место на диване. Перед глазами мельтешит контур женской фигуры с заколотыми наверх волосами. Он растворяется, стоит белым ресницам сомкнуться и также быстро распахнуться.       Мужчина вздыхает, стряхивает с себя странное чувство поселившееся в груди и проходит в ванную комнату. Струйки воды обволакивают тело, мочат кожу и попадают на лицо. Проводят дорожку вниз по подбородку, когда руки берут гель для душа, намыливая тот на пестрого цвета мочалку. Бросает короткий взгляд на стоящую рядом чужую бутылочку с запахом трав и какими-то лечебными свойствами. Он толком не вчитывается в иероглифы и отводит голубые глаза в сторону, не собираясь забивать голову столь ненужными мыслями       Оборачивается в махровый халат и выходит из душа. Линии пара сбегают из комнаты и струятся к потолку, извиваясь и переплетаясь друг с другом причудливыми формами. Годжо открывает холодильник, смотрит на продукты и замечает несколько йогуртов. Аоки покупала их для себя, любила заедать ими голод, когда у них обоих не было времени на перекус. Не долго думая мужчина забирает одну штучку и хватает небрежно ложечку.       Холод металла контрастирует с теплой после душа кожей. На рот опускается холодная химозная субстанция с привкусом клубники. Годжо слегка кривит рот, явно не от радости почувствовать подобный шедевр кулинарии.       – И как она это ест? – Фыркнул Сатору, откладывая йогурт в сторону и отправляя тот в мусорку. При этом делая все чтобы случайно не отправить вслед за упаковкой ложку или не перепутать те местами.

***

      – И так. Что я тут делаю? – Спрашивает Секо, осматривая ресторан Итальянской кухни, в который она внезапно попала из-за звонка Годжо. Врач прекрасно знала Сильнейшего, ну это относительно того на сколько процентов его знают другие люди. Женщина знала и то что шаман в своих действиях спонтанен и любит внезапно выкинуть что-нибудь эдакое. Но приглашать в ресторан? Ее только одну?       – Наслаждаешься прекрасным вечером за мой счет. – Отвечает совершенно бездумно, не собираясь объясняться ни перед собой ни перед Иери. Женщина посмотрела на него взглядом "Ты меня за идиотку считаешь?", получив в ответ фирменную улыбку Сильнейшего.       – Я ненавижу итальянскую кухню. – Внезапно заявляет женщина, сверля в белоснежных бинтах дырку.       – С каких пор? – Удивление проскакивает в голосе, вместе с небольшим нервным стуком по обложке меню.       – С тех пор как я отравилась пастой Болоньезе на твоем дне рождения. – Фыркает доктор громко, хлопая деревянной обложкой карточки с блюдами. Она откладывает ту в сторону и продолжает прожигать взглядом место, где предполагаемо находились глаза шамана.       Сатору долго молчит, пытаясь подобрать сносное оправдание. Не скажет же он прямо, что на самом деле бронь в этот ресторан была сделана еще недели две тому назад. Когда Рей нечаянно упомянула в ресторане, что давно не ела итальянской кухни. Сказано было вскользь, совершенно без намека, просто факт, который вылетел из ее губ и почему-то осел в его голове. Да так сильно, что на следующий день уже зарезервировал им столик.       Секо вздыхает, понимая, что этот разговор ни к чему не приведет и бросает взгляд с террасы ресторана на вид ночного города. Шумящая внизу какофония звуков опоясывала мегаполис. Город дышал, жил, двигался дальше. Несмотря на то что полнился мерзкими проклятиями, не упускающих возможность зацепиться за негативную энергию человека.       – Тебе не обязательно есть пасту. – Спустя долгую минуту молчания отвечает шаман, перелистывая страницу, цепляясь взглядом за напечатанные иероглифы гласящие названия блюд.       Старался всем своим видом показать непринужденность, словно не тревожит исчезновение сожителя, которого обязался опекать чуть ли не жертвуя жизнью. Откидывается на спинку стула, торчащие вверх волосы превращаются в настоящий хаос, стоит прохладному ночному ветру коснуться кончиков. Барьер из бесконечности защищает их обоих от холода, что Сатору делает скорее интуитивно нежели с какой-то конкретной целью. Аоки он покрывал бесконечностью всегда, даже когда те были дома, на защищенной территории.       Просто привычка – убеждает себя шаман.       – Старейшины грозились тебя изгнать за пренебрежение обязанностями. – Старается завязать разговор подруга, переводя взгляд обратно на мужчину. Вокруг него аура ехидного превосходства, потому что этих стариков он и пылью на дороге не считает. Назойливые букашки, чьи традиционные взгляды вызвали отторжение.       – Пусть попробуют. – Хмыкает Годжо подзывая официанта легким взмахом руки.

День второй: Гнев

      У Рей есть привычка вставать раньше него буквально на десять минут, дабы избежать пререканий и ожиданий, пока кто-то из них освободит ванную комнату. У Аоки есть привычка всегда оставлять за собой идеально сухую раковину, словно она в эту ванную и вовсе не ходит. Тем не менее несмотря на все усердия казаться в этом доме не больше чем призраком: спрятанные в углах полок бутылки с уходовыми средствами, вечное нахождение в комнате и тихие шаги. Девушка почему-то стала чем-то большим нежели простой тенью.       От нее после душа пахло лавандовым полем. На кухне утром раздавались тихие звуки шипящего масла и переговоров ведущих новостей по телевизору. Рей оставляла на столе психологические книги, которые читала вскользь, лишь бы забить мозг какой-то информацией. У нее руки хрупкие, сделанные из дорогого фарфора. Коснешься – разобьется вдребезги и потом придется вновь собирать осколки, склеивая те в подобие живого человека коим она являлась. Она любила свободные рубашки, купленные в мужском отделе какого-то масс маркета и ходила в них она везде. Оставляя в его черепной коробке силуэт девушки с размытым лицом, она растворялась в воздухе, преобразовываясь в тонкие лучи утреннего света, стоило солнцу показаться на горизонте.       Они просачивались сквозь толстые шторы, обозначая прибытие нового дня. Годжо не отрывает взгляда от угла, рассматривая плывущие остатки человека, прежде жившего в этом доме. Рука слегка вздрагивает, когда веки смыкаются в очередной раз, выдергивая мужчину из иллюзии. Широкая ладонь останавливается на лице, стягивая кожу вниз, в надежде, что это все не реально. Потому что последний раз он чувствовал себя настолько хреново после исчезновения Гето из его жизни. Хотя нет, тогда было хуже.       Одеяло спадает вниз по ногам, свисая с края широкой кровати. Когда шаман поднимается и одним движением раздвигает шторы в сторону. Солнце бьет в глаза, слишком ярко для начала зимы и белоснежные брови складываются домиком в раздражении. Будто погода насмехается над ним, специально ставит на место и издевательски смеется за спиной. Настроение было совершенно не то.       Вздыхает, потирая затылок и проходит в ванную комнату. В этот раз слишком долго задерживает взгляд на чужом гели для душа. Сверлит дырку в пластиковой упаковке, видимо обвиняя ту во всех грехах и неудачах свалившихся на голову. Берет баночку в руки и читает название какого-то дешевого мыльца с запахом лаванды. Так-же пахнет в ее комнате. Также сегодня утром пахла полупрозрачная фигура.       Блять.       В это же утро все вещи из ванной комнаты полетели в мусорный бак вместе с остатками йогурта из холодильника. Раздражало все, что маячило перед глазами напоминанием о Рей. Каждая оставленная ей книга на полке, каждый купленный ей фрукт в магазине, который она до неприличия долго разглядывала, настолько что Сатору уже начинал игриво упрекать ту в перфекционизме. Каждая маленькая деталь, каждый вздох, звук шагов, голос, запах. Хотелось выкинуть, сжечь, утопить, стереть из воспоминаний. Потому что слишком много места занимала девушка в его голове. Наглая, взяла и поселилась внутри, да так будто это легко сделать.

***

      – Ты сегодня нервный. – Отмечает Мегуми, уставше распластавшись на деревянном полу техникума. Его дыхание сбито из-за неожиданно изнуряющей тренировки, хотя изначально планировалось просто погонять его по основам.       – С чего это? – Спрашивает Годжо, смотря на воспитанника сверху вниз со своей фирменной улыбкой. Маской, что он надевает каждый день, вместе с рабочей формой и бинтами.       Фушигуро кривит лицо, будто только что съел очень кислую конфету и сверху запил чаем с солью. Глотать эту ложь он не будет, если у Годжо настроение ни к черту – значит случилось что-то серьезное. По крайней мере, страдать из-за этого Мегуми на намерен.       – Ты мне сегодня чуть руку не вывихнул, показывая простейший захват. – Поднимается с земли и отряхивает одежду от прилипшей к ней пыли. Покатался по полу он сегодня знатно, будто тряпок в техникуме не хватает.       – Тебе кажется. – Не задумываясь отвечает старший, бросая в сторону Мегуми бутылку воды. Вот только вместо того, чтобы та оказалась прямо в руке Фушигуро она пролетает рядом. Зрачки проследили за траекторией, которая оказалась нацелена прямо в открытое окно. Секунда и бутылка пропадает из поля зрения, отправляясь погулять на улице.       Годжо сам удивляется такому стечению обстоятельств. Его брови немного приподнимаются. Да чтоб Сатору и неправильно бросил бутылку человеку на расстоянии нескольких несчастных метров?       – Кажется? – Переспрашивает подросток, складывая руки на груди. Первое, что-то явно случилось. Второе, теперь ему придется идти на улицу и искать воду, потому что мусорить на территории техникума строго запрещено.       Годжо похоже закатил глаза, но это только "похоже", потому что за слоем бинтов разглядеть это действие не получилось. Шаман не привык ошибаться, не умеет это делать просто, ведь является чуть ли не божеством во плоти спустившимся на землю в качестве извинений за все людские страдания. Поэтому он и Сильнейший, идеал мира, и его единственный недостаток заключается в их отсутствии. По крайней мере так его видят люди вокруг.       – Да, кажется. – Взмахивает рукой, подобно обиженному ребенку. Решает просто сменить тему и не думать, ведь последние пару дней все мысли склоняются к одному единственному человеку и пожирающему чувству вины, которое вечно эти мысли сопровождает.       Аоки Рей особа раздражающая, доводящая до белого каления простым взглядом или тихим фырком. Погрязшая в жалости к самой себе и кроме этой жалости ничего не ведущая и не знающая. У нее глаза яркого желтого цвета, нереального, похожего на горячее летнее солнце. У нее лицо выточенное из белого камня, руками искусного скульптора и каждая морщинка прекрасна на ее лице. У нее голос холодный, от этого не менее спокойный, напоминает шум волн у океана. От нее всегда вкусно пахнет, хотелось дышать ей, наполнять каждую клетку тела ее существованием. Аоки Рей его благословение и проклятье. Потому что никто не смеет прикоснуться к ней, даже Годжо, и это выводит на нервы. Рей его раздражает.

День третий: Торг

      – Слушай, Рей-чан. – Протягивает слоги Годжо, почти ложась на стол и подкладывая руки под подбородок. Его глаза следят за девушкой. Ее легкими движениями рук когда она переворачивает яйцо, начиная обжаривать его с другой стороны.       На эти слова Аоки закатывает глаза уже зная, что следующая реплика попадет в категорию бесполезных вопросов. У Сатору есть странная привычка всегда заводить разговор, причем обязательно начинать тот со странных предположений, на которые девушке приходиться придумывать сносные отговорки или просто молчать, кидая в сторону мужчины холодный взгляд.       Она не подает признака, что услышала шамана, но это не останавливает того от исполнения плана:       – Почему ты мне готовишь? – Вопрос звучит самодовольно. Губы растягиваются в улыбке и Аоки вскидывает на этот вопрос бровь. Словно это заведомо понятно и ответ совершенно ясен без ее разъяснений.       – Ты не умеешь. – Ответ спокойный с долей насмешливости в плавном голосе. Она отводит взгляд обратно к скворчащей яичнице, пока шаман по-детски надувает губы.       – Умею. – Кидается словом Сатору и смотрит на Рей будто действительно обиделся на подобное замечание.       – Криво резать салаты? – Спрашивает девушка. Ее рука твердо сжимает ручку сковородки, когда она снимает яичницу и ставит ее на тарелку. Рядом размещены идеально нарезанные овощи, на которых слегка блестели капельки воды.       Секунда и тарелка приземляется перед шаманом.       – А вот и нет. – Продолжает отрицать очевидное Годжо, приступая к предложенной еде. Его щеки слегка надуты. "Действительно ребенок" – думает Рей.       – Как знаешь. – Вздыхает, уставая от бесполезных пререканий и сама садиться за стол, начиная есть свой собственный омлет.       Годжо улыбается коварно, а потом слегка наклоняет голову вперед. В белобрысой макушке созревает гениальный план. И его губы уже не могут сдержать улыбку от предвкушения.       – Какое твое любимое блюдо? – Неожиданно спрашивает шаман, а Рей только смотрит на него посредственно. Что-то ей подсказывает, что задумка Сатору ничем хорошим не обернется.       Тем не менее девушка призадумалась. В последнее время рассуждать на тему любимой еды не приходилось, ведь перебивали они аппетит по дороге с одной мисии на другую, заглядывая в первые попавшиеся ресторанчики. А там уже как повезет. Японская кухня или турецкая – было не важно.       – Луковый суп. – Спустя минуту отвечает девушка.       – Тогда приготовься отведать луковый суп моего приготовления! – Радостно заявляет Годжо.       Наверное именно поэтому он сейчас стоит на кухне, мелко нарезая белый лук, от которого непроизвольно слезились глаза. Слезы падают вниз на деревянную доску, впитываясь и оставляя темные капли. Где-то рядом закипала вода, булькая большими пузырями.       Лезвие ножа ударяется о древесную поверхность гулким звуком. Луковица трещит, рассыпаясь мелкими кусочками. Они белые, полупрозрачный, подобные разбитому стеклу вазы. Шаман шмыгает носом и трет глаза длинным рукавом кофты. Понятие не имеет зачем готовит этот чертов суп, который даже в ресторанах иногда напоминает сладкую кипяченую воду, а тут не факт, что съедобным будет.       Вкладывает в эту готовку все свои силы, тем самым тратя свой выходной на занятие, которое никто и никогда не оценит. Рей то попробовать не сможет, и даже не скривиться от противного вкуса пережаренного лука. Она не хмыкнет забавно, напоминая ему в очередной раз, что лучше бы просто заказать в ресторане. Тратит время на всякую фигню, а потом жалуется, что не сумел отдохнуть. Возможно она бы даже стояла рядом, нарезая лук вместе с ним и слегка улыбалась, в попытках стереть с щек слезы. Он ведь даже не слышал как она смеется, искренне не наигранно. Улыбаясь во все зубы, растягивая обкусанные губы.       Он отбрасывает нож в сторону и тихо материться под нос. Опускает руки под воду, надеясь смыть запах лука с пальцев. Холодная вода попадает на кожу, маленькие капли стекают вниз, свисая на кончиках. У него волосы цвета первого снега, попадают на прекрасные глаза, слегка раскрасневшиеся от слез. Он трет те мокрыми руками надеясь, что те перестанут слезиться. Вот только слезы с глаз падают вовсе не из-за лука.

***

      – Значит решил ее искать? – Переспрашивает Нанами. Его руки спокойно отбивают четкий ритм на клавиатуре ноутбука. Рубашка связана неизменным галстуком с яркой раскраской.       – Да. – Ответ прозвучал совершенно не по-Саторовски. Уверенно, твердо, даже холодно. Так говорят лидеры кланов, объявляя о грядущем нападение. Так говорят врачи в больнице, сообщая родственникам новости о смерти. Для Сильнейшего этот тон почти что снег лежащий на красных розах – неественно красиво.       – Как и где? Всю Японию не осмотришь, даже с шестью глазами. – Наконец поворачивает взгляд, дабы взглянуть на Годжо из под стекол очков. Тот прислонился спиной к стене, складывая руки в карманы штанов. Волосы в небольшом беспорядке, а под глазами залегли синяки.       – Я Сильнейший. – Напоминает мужчина больше самому себе нежели Нанами. Потому что тот это и так знает как выученный на века стих. Разве что сам Сатору не может это понять. Раз настолько сильный, то разве допустил бы ее пропажи. Не допустил бы и почти-что смерти ранее. Так-же как и не допустил бы предательства Сугуру и смерти Рико.       – В этом никто не сомневается. – Спокойно заверяет Кенто и опять переводит взгляд в сторону горящего экрана ноутбука. Пальцы стучат по цифрам, заполняя пустой квадрат в отчетах.       – Что пишешь? – Интересуется Годжо, отлипая от стены и опираясь руками о рабочий стол друга. Под стеклами солнцезащитных очков сияет радужка цвета сапфира.       – Что ты временно занят на длительной миссии. –       И вот так Сильнейший начал поиски Аоки Рей.

День четвертый: Депрессия.

      Его бровь незаметно дернулась вверх под слоем белоснежных бинтов. Губы слегка поджались, когда его взгляд следит за рукой аккуратно касающийся тонкой щиколотки. Пальцы проводят вниз, оттягивая ткань кроссовка, помогая вставить ногу в обувь. У Годжо внутри буря, которую тот объяснить был не в силах. Не только другим, но и себе.       – Вам удобно? – Продавец улыбается очаровательной улыбкой, вставая с колена и разглядывая Рей, усевшуюся на кончике коженого кресла. Ее волосы собраны в высокий хвост, который обнажил безупречно чистую шею. Ни родинки на невинной коже.       – Секунду. – Отвечает Аоки и встает, делает пару шагов туда-сюда прежде, чем сесть обратно и спокойно попросить размер побольше. Молодой мальчишка консультант живо кивает головой и скрывается между полок. Лишь темные волосы маячат сквозь выставленные образцы туфель и кроссовок.       Сатору подходит ближе, совсем немного, достаточно чтобы протянуть руку и коснуться плеча. Затем подвинуть к себе, провести по обнаженной ключице большим пальцем, а потом игриво коснуться кончиком носа столь манящей ушной раковины. Вместо этого он просто стоит, не трогает, потому что она не разрешает. Вздрагивает от каждого касания и смотрит озлобленным взглядом, подобно рыси, прожигает в нем дырку солнечного цвета радужкой, и только сильнее хмурится.       – Долго еще? Я кушать хочу. – Отворачивает голову в сторону дабы отвести голодный взгляд от женской фигуры. Его губы обиженно дуются, но только слегка, словно не хотел казаться маленьким мальчиком.       – Мы недавно завтракали. – Вздыхает Рей, даже не поворачивая на него голову. Она рассматривает кроссовок, слегка неудобный в пальцах и натирающий косточку.        Прошлые настолько испачкались, что отмыть не получилось даже спустя час проведенного в ванной и половины дегтярного мыла. А ведь жаль, удобные были, разношенные, купленные во второй день ее появления в мире. Вот только после стольких путешествий взад-вперед с Сильнейшим – износились и стали негодными. Пришлось заскакивать в обувной магазин за еще одной парой. Годжо конечно был не рад, ему бы домой, отдохнуть наконец после изматывающего рабочего дня, а не мотаться с ледяной глыбой по магазинам. Вот только выбирать не приходилось, позволять Сатору покупать ей кроссовки на его вкус тоже. А то девушка уже предвидела розовую пару на липучках со светящимися лампочками в подошве.       – Это было шесть часов назад. И я напомню, что твой завтрак включал в себя йогурт. – Она наконец оборачивает на шамана голову. Смотрит на него взглядом заебанного жизнью подростка из сериала. Казалось Рей сейчас встанет и уйдет. Да, босая.       – И яблоко. – Напоминает Аоки. Продолжает буравить в нем дырку, да так настойчиво, что кажется точно скоро прожжет бинты.        Шаман поворачивает голову в ответ. Они смотрят друг в друга, и каждый хочет увидеть что-то свое. Ей приходится поднимать голову, поскольку Сатору стоял, а Рей все еще сидела. Глаза не могут сойти с маленьких зеркалец, обрамленных густыми ресницами. Годжо отражается в них, кажется как и весь мир, сокрытый в глазах. Там есть все – деревья, щебечущие птицы, взрывы на минном поле. Все, кроме эмоций. Глаза – зеркала души. У Аоки ее нет.       – Это не считается. – Спустя долгую минуту отвечает мужчина, заставляя ее закатить глаза. А он рад, потому что сам отвести бы не смог. Продолжал бы блуждать в поисках заветных чувств.       – Ты мне не отец. – Бросает в ответ Рей. Но голос пропитан легким раздражением, только этого мало. Слишком мало. Хотелось больше, чтобы она кричала, плакала, громко смеялась и краснела, мило хлопая ресницами. Аоки должна быть шумной, заполнять собой мир, так чтобы ее слышал каждый прохожий. Потому что заслужила быть услышанной.       Они молчат, каждый о чем-то своем. И только шум проходящих мимо людей и пиканья кассы, напоминает о том, что жизнь продолжается. Консультант приносит очередную пару обуви. Черные кроссовки на шнуровке с идеальной белой подошвой, которая испачкается спустя несколько минут, стоит стеклянным дверям магазина закрыться, а Рей наступить в грязную лужу.       Сейчас он готов купить еще одни и поставить на место, где те должны лежать. Рядом с дверью, справа от его пары. Они обязаны быть там, это их место, вот только Рей надела те перед выходом из дома, а потом не вернулась. Оставила напоминание о себе за дверью. Назло, насмехаясь над его нелепой привязанностью. Приподнимала уголок тонких губ и ставила руки в карманы, уверенно смотря в его глаза. Она все также оставалась там, за порогом квартиры, в лапах его лучшего друга.       Годжо узнал Гето сразу стоило ступить твердым шагом на территорию рыночного района. Энергию различит из тысячи, нет, миллиона других. Засела в сознании и пустила корни, вместе с воспоминаниями школьных дней. Вина выросла где-то рядом, подобно сорняку в саду, портила вид и только сильнее разрасталась. Кажется в какой-то момент она займет собой абсолютно все пространство, превратит расчищенное поле в отвратительной болото. Густое и липкое, в котором потонешь сразу.       В холодильнике лежит две пачки йогурта, ее любимого, химозного с привкусом клубники. В душевой новый шампунь с запахом лаванды, купленный сегодня вечером во время похода за продуктами. Рей вернется и он дождется. Будет слушать тиканье часов в ночи, смотря в потолок, на котором лунный художник рисовал абстракцию. Проезжающие редко машины, осветляли комнату фарами. До раздражения тихая ночь.       Голубые глаза осматривают комнату. Ее комнату. Пыли в ней было больше, чем вещей. Исписанные кривым почерком бумажки, закрытый ноутбук без пароля, в котором хранится разве, что история браузера, состоящая из мифологических сайтов и адресов проклятых предметов. В шкафу пара джинс, рубашка карамельного цвета, джинсовка и две футболки. Пусто. Не обжито. В этой комнате ее нет.       Жизнь в очередной раз посмеялась над ним. Аоки перед выходом открыла окно, проветривая помещение, позволяя даже запаху трав сбежать из рук шамана. Постельное белье и то, слегка сохранило запах. В душе не кошки скребут, там ножи втыкаются. Глубоко, до костей, раздирают плоть и мышцы. Кричать бесполезно, умолять тоже. Осталось только распластаться на спине и наслаждаться мягкостью чужой кровати. Надеяться, что лаванда впитается в него, проникнет глубоко в кожу и заполнит легкие. Всегда рядом, хотя-бы так. Потому что найти девушку оказалось невозможно. Исчезла без следов, не оставила и подсказки, да и навряд ли хочет, чтобы ее находили.       – Дура. – Ломаный голос разрезает тишину, на что та безразлично отвечает. "Дурак."

День пятый: Принятие.

      Отражение луны искажается легкими волнами на глади напитка. Белая чашечка для сакэ касается губ и прохладный алкоголь проникает в рот. Маленькая капелька скатывается с уголка рта, оставляет след на щеке и застывает на челюстной кости, норовя сорваться вниз. Годжо не пьет дешевый алкоголь, поэтому и сакэ у него дорогое. Хранилось на верхней полке дальнего ящика на важный случай, новый год или день рождение, дабы распить в гордом одиночестве, наслаждаясь каждой каплей. Сейчас вкусовые рецепторы словно вымерли, потому что вкуса напитка нет. Пьет чисто чтобы напиться, в надежде, что алкоголь вымоет из него эмоции пожирающие душу.       Как же отвратительно больно внутри. Булыжник придавивший сердце, кажется вскоре заставит то лопнуть. У Сатору длинные пальцы пианиста, они держат маленькую керамическую чашечку. В ней волнами отражаются огни города. Там люди, живые, черт тебя дери. А она нет.       Стоило почувствовать неладное когда Гето пришел оказать личный визит, так сказать, снизошел до земли. Его коварная улыбка, гордо приподнятая голова и озорной огонек в глазах. В этом человеке он не узнал Сугуру, не смог. Или просто предпочел не узнавать? Не хотел пачкать девственно чистый образ парня сохранившийся в воспоминаниях. Тех далеких, спрятанных глубоко внутри, за грудной клеткой. Они неосязаемые, но эмоции приносят вполне себе реальные.       В этот раз белая ткань не смогла скрыть изменение в выражение лица. Не смогла скрыть и поджатые губы, когда мужчина посмел прикоснуться к Юте в попытке уговорить сменить сторону. К счастью мальчишка не был глупым, прекрасно понимал риски, а потому и дал отказ. Сугуру от этого даже не расстроился, только наигранно опустил уголки тонких губ. Пушистые черные волосы шамана спали по спине, только неизменная челка прикрывала глаза.       Взгляд лучшего друга вонзился в Сатору ножом, кажется насквозь пробил легкое, потому что стало тяжело дышать. В груди закралось беспокойство, от которого сжались кулаки.       – У меня посылка. – Объявляет Сугуру, так чтобы услышали все. Вместо радужки у того темнота, вместившая в себя все зло мира. Увидевшая смерти невинных людей, жертв, которых тот убил ради великого блага.       Он бросает на землю мешок, тот небрежно катиться по земле, оставляя за собой багровую дорожку и хлюпающие звуки. Ученики отступают, делают пару шагов назад, разумно отдавая шанс Сильнейшему проверить содержимое. Мысль закралась в подсознание, царапая оболочку мозга цепкими когтями. Где-то сзади послышался голос, переполненный страхом. Каждый знал, что находится внутри. Никто не решился озвучить. Звуки застряли в глотке, легкие сжались под давлением.       Мешок прокатывается еще несколько раз, прежде чем раскрыться на дороге. В горле застыл крик, когда на земле показался вырванный из головы глаз. Золотистая радужка напоминающая драгоценный янтарь поблекла, застилаясь пленкой смерти. Годжо сглатывает вязкую слюну и делает неуверенный шаг. Он знал, что внутри. Прекрасно понимал и просто надеялся, что ему кажется. Не кажется.       Руки, ноги, остатки печени, где-то раздавленные кишки и голова. На удивление целая, не распотрошенная как иные части тела. Разорвали изнутри, вставили бомбу и подорвали, иначе как объяснить подобную жестокость? Голубые глаза распахиваются, но этого никто не видит и не узнает. Взгляд застывает на идеальном контуре губ и тонкой перегородки носа. Глазницы закрыты. Спит и видит очень длинный сон.       В мыслях пусто. Можно услышать как воздух циркулирует в черепной коробке. Он смотрит на руку, бледную, хотя казалось куда бледнее. Теперь действительно мертвенно-бледная кожа стала холодной. Вытащить на солнце и согреть не поможет. Запах крови попадает в нос и оседает на языке металлическим привкусом. Сатору не касается темных волос, спутанных и слипшихся от запекшейся крови. Не подходит ближе дабы убедиться, потому что не сможет принять это. Его вина. Полностью его вина. Она говорила, что это плохо обернется. Он знал, что не стоит отправлять ее на задание без него.       Аоки Рей больше не надо искать. Она здесь. Рядом. В досягаемости одного блядского метра. Вот только уже не дышащая. Принадлежащая земле и огню, но не живым. Не ему и не себе. Никогда не улыбнется. Не фыркнет раздраженным тоном. Не закатит свои прелестные глаза. Не кинет грубую реплику в попытках отвязаться. Не заплачет. Не проснется. Не приготовит завтрак. Не сходит в ресторан. Ее нет. Ушла туда где ей должно найтись место, оставив всех остальных позади.       Годжо наклонился над ней в этот день. На его глазах рабочие бинты, скрывающие голубые опалы за белоснежной тканью. На ее глазах капли крови, настоящей и густой, рассыпанной по зрачку мелкими звездами. В его глазах – бесконечность океана, в котором он тонет. В ее глазах – смерть, в которой она утонула.       Облокачивается головой об окно, рассматривая ночной город. Бутылка сакэ лежит где-то рядом, разбитая и сломанная. Никто не склеит, никому не нужно. Напиток впитался в ковер, оставляя за собой широкое пятно. У Годжо дрожит рука, которая и стала причиной беспорядка в гостиной. Это не он, просто тело перестало слушаться. В груди застывают вздохи, стоит воспоминаниям всплыть наружу. Сильнейший, который может спасти всех, по крайней мере должен уметь спасать. Провалился, и цена была слишком высока.       Лунный свет играет в волосах, когда он поворачивает голову. Встает с пола, слегка покачиваясь, почти наступая в стекло. Обходит фарфоровую чашку, удачно оставшуюся целой, направляясь в душ. Желание смыть с себя этот день вместе со всеми остальными пересилило желание напиться. Ему завтра на работу, нельзя быть слабым перед учениками.       Горячие капли воды скатываются вниз, обжигают кожу и смешиваются с мыльной водой внизу. В ванной пахнет лавандой и травами. На крючке висит махровое полотенце, что принадлежит уже мертвому человеку. Он смотрит на затуманенное зеркало, стирает рукой конденсат и встречается с уставшим мужчиной в отражении. Под глазами залегли синяки, лопнувшие в уголках капилляры выглядели не лучше.        Он проводит рукой по мокрым волосам, зачесывая те назад. Белоснежная прядь падает на лоб, прилипая к разгоряченной кожи. На бедрах висит полотенце. Голубые глаза бегут дальше по зеркалу, останавливаясь на длинном шраме, украсившим грудь кривой линией. Выглядит отвратительно, если сказать честно. Вот только Годжо глубоко плевать. Это символ его силы – знак, дарованный богом. Признак его неуязвимости, тот что сделал его Сильнейшим. Вот только теперь это звание больше напоминало ироничную насмешку судьбы.       Выходит из ванной и уже собирается отправиться спать, или по крайней мере, пытаться спать. Замирает когда у порога стоит пара женской обуви. Очередное сбившееся дыхание и три неуверенных шага в гостиную, только чтобы проверить, что это не бред его больной головы.       На диване, раскинувшись поперек лежит девушка. Длинные ноги свисают с подлокотника, голова покоиться на другой части, позволяя светлым прядям волос скручиваться в легкие локоны. На лице спокойная улыбка, пока в руках покачивается пиалочка с сакэ. Ту, что он оставил на столе, совершенно не собираясь ее убирать.       Глаза открываются, являя миру золотистую радужку. И спустя секунду те останавливаются на его замершей фигуре. В них играет огонек, такой живой и теплый, словно весенний лучик солнца в прохладный день. – Рей. – Голос, почти что шепот касается тишины.

– Скучал? –