Гости хозяйки салона

К дыму прежних пепелищ Невозможно вновь возвратиться, В сад, который мы сожгли, Прилетят одни только птицы.

Ему только казалось, или этим летом действительно не было ни одного солнечного дня? Доктор Мартин Бауэр осмотрелся и решил, что этот дом подходит для госпиталя, несмотря на свою мрачность. Второй этаж и жилые комнаты на первом были полностью снесены прямым попаданием снаряда. Большой зал уцелел и прекрасно подходил для размещения раненых. Чудом уцелели кухня и ванная с проточной водой — настоящим сокровищем для полевого хирурга. Сад же пришёл в запустение задолго до войны. Уродливые вековые узловатые давно не плодоносящие деревья обступали дом, словно мёртвые стражи сокровищ из страшной сказки. Этим мрачным летом даже листья на них не появились. Санитар за его спиной долго покашливал, потом дёрнул доктора за рукав, вернув его в реальность. - Что с бабкой-то делать будем, доктор Бауэр? - Бабкой? - Ну, хозяйка дома отказалась эвакуироваться. Когда они вошли в дом, некогда высокая статная дама, ныне тощая старуха в поношенном домашнем платье, с лицом хищной птицы (как у всех древних старух) и всклокоченными белоснежными волосами стояла на изящной лестнице, словно спустившись из своих несуществующих больше покоев на разрушенном втором этаже и вещала на безупречном немецком: - Я прибыла в этот дом в свадебном экипаже и поклялась быть достойной его хозяйкой. Я прожила в нём 86 лет и ни разу не нарушила этой клятвы. Почему я должна оставить свой дом и нарушить её сейчас? Увидев Мартина, она невероятно грациозно для своего возраста спустилась с лестницы и медленно пошла к нему, неся свою птичью голову гордо, но не слишком заносчиво. Мартин уже проникся к ней уважением. - Вы здесь главный? - Продолжала старуха, - Прошу, умерьте пыл ваших подчинённых. Я согласилась принять вас в качестве гостей, но выгонять меня из моего же дома? Это немыслимо! Она стояла рядом с ним, но не слишком близко. От неё веяло давно ушедшей эпохой, с манерами, которым она училась с пелёнок, которые сейчас вызывали только смех у его «подчинённых». Мартин не нашёл ничего лучше, как протянуть ей руку и представиться. Она слегка склонила голову. - Констанс Брильё, хозяйка дома. Располагайтесь, - она крайне изящно указала на единственное полностью сохранившееся помещение дома — большой зал, - Ужин будет поздно. Уж простите, не ждала гостей. Мои слуги разбежались, если кто-то из вас желает помочь мне на кухне — прошу. Она снова чуть склонила птичью голову и бесшумно удалилась в кухню. Санитарка Хильде пожала плечами и отправилась за ней. Остальные санитары уставились на Мартина. - Что это было? 24-летний «главный» доктор попытался напустить на себя соответствующий вид: - Что-что. Раненых привезут на рассвете. За работу! На ужин был жидкий суп, который подавала Хильде на перевёрнутый шкаф, игравший роль стола. Стол хозяйка сервировала сама. Она вышла в бордовом вечернем платье и рубиновом колье. Белоснежные волосы были уложены в безупречную причёску. Взрыв снаряда уничтожил все зеркала в зале, оставив голые стены со словно вмурованными в них портретами людей, когда-то живших здесь. Свечи отбрасывали причудливые тени, и лица на портретах строили нежданным гостям зловещие гримасы. Мартин подумал, что более странного ужина в его жизни не было и вряд ли будет. Юные медсёстры шептались меж собой, узнав рубиновое колье на одном из портретов. - Да, это я, - сказала мадам, - А рядом — мой муж. - Какая красавица! - шептались медсёстры, - У неё были чёрные волосы. Конечно, понятно, почему она носит красное. Всем брюнеткам такое идёт. - А муж — старый урод, фу! - Всему, что у меня было и есть, я обязана моей семье, - продолжала мадам, - Для нынешних женщин семья ничего не значит. Им не понять... Меня сосватали в 16 лет, и я рада была послужить моему роду. И удвоить его состояние, к тому же. Мадам впервые улыбнулась. Не надменно, а тепло и ласково, как добрая бабушка, поучающая неразумных внучек. Медсёстры перестали шушукаться. Все молчали, словно в музее, до самого ухода мадам. Ровно в 10 часов вечера она удалилась в свои покои, которыми теперь стала полуразрушенная библиотека. Потом тихонько начали убирать со стола. Изящный фарфор и серебряные ложки утром исчезли. Мадам ничем не выказала своих чувств по поводу этого, а Мартин был слишком занят тяжелоранеными, чтобы расследовать кражи. Днём Мартин застал своих санитаров не с ранеными, а за тем, что они помогали мадам собирать книги, разбросанные взрывом по всему полу. - Вы же не будете против, если эти галантные молодые люди помогут мне отнести эти сокровища на рынок, - она снова улыбнулась тепло и обезоруживающе, - У моего мужа были очень ценные экземпляры. За них на рынке дадут достаточно свежих овощей, чтоб прокормить вашу армию. Ну как можно на неё злиться? В голову Мартина пришла мысль, что вот так легко и изящно обезоруживать мужчин её тоже учили с пелёнок, как и светским манерам. На ужин мадам удалось достать хлеб. Вместо фарфора и серебра на столе оказались деревянные миски и жестяные ложки для слуг. И жидкий суп подавали в котле, потому что супница тоже исчезла. Мадам снова никак не выказала своего отношения к этому факту. Она вышла к гостям в зелёном, в колье из изумрудов, и предложила сыграть в карты. Персонал и раненые громко выразили своё согласие, и вот уже в зал притащили кухонный стол, и обломки шкафов со второго этажа, из которых наскоро сколотили столы. Мадам Брильё обмахивалась веером, стоя у камина, и улыбалась. Давно в её салоне не было такого оживления. Кажется, она была счастлива. Мартин в очередной раз подумал, какой же невероятной красавицей она когда-то была. Она снова была в центре внимания, она была безупречна, и она блистала. Ночью Мартин застал двоих легкораненых за гыгыканьем при свечах. - А бабке-то реально 102 года. - Охренеть! Хотя бы это он мог запретить им делать как старший по званию. Утром он вернул Констанс её документы, а она только отмахнулась. - Пустяки! Я сама виновата. Слишком долго жила одна, разучилась запирать шкафы. Не наказывайте их, они же как дети. Мои дети часто так себя вели. Кстати, сегодня мне снова понадобятся ваши подчинённые. И снова обезоруживающая улыбка. Вечером она вышла к гостям без украшений, что было неслыханно для мадам Брильё. Но Мартин так и не решился спросить, сама ли она отнесла их на рынок или их вынесли его «подчинённые» и «подопечные». Как не решался спросить, были ли припрятаны деньги в шкафах, которые она забывала запирать. Через неделю со стен начали исчезать картины. А в один прекрасный вечер мадам вышла к ним в домашнем платье, потому что других не осталось. Но и в этом виде она оставалась безупречной и неизменно улыбалась. На другой вечер выяснилось, что свечи теперь придётся как-то лепить прямо на каминную полку или на столы, потому что подсвечники исчезли. А мадам продолжала выходить к своим гостям, будто ничего не происходило. Только удаляться ровно в 10 часов она больше не могла, потому что все часы из дома тоже исчезли. Шкафы зияли пустотой, потому что резные дверцы оторвали и вынесли вместе со всем содержимым шкафов. От кухонной печи остался один скелет, потому что изразцы ручной работы аккуратно отделили. Потом свинтили смеситель в ванной. Ну, это уж слишком! Дождавшись, когда мадам удалится в свои покои, Мартин выступил с речью. Он сказал, что если они обнесут ванную, то не будет чистой воды. Не будет воды — не будет чистых бинтов. Не будет чистых бинтов — будет гангрена. - С чего вы взяли, что это мы? - поднялся здоровенный санитар Карл, - Обижаете, доктор Бауэр! Мы с вами вместе столько прошли, а вы нас обижаете! Это она всё, бабка! Сама своё добро таскает и продаёт! Мартин открыл было рот, но снова его закрыл. «Если ты маленький и слабый — не иди против толпы». Так учил отец, и в этом был прав. Он слишком долго искал подход к этим простым людям, для которых был «интеллигенцией», чтобы потерять их снова из-за какой-то «бабки». Утром он нашёл мадам Брильё у каминной полки в большом зале. Над камином больше не было портретов юной Констанс и её немолодого супруга. Она стояла, обхватив себя руками в одной ночной сорочке, потому что даже её домашние платья вынесли. Мартину показалось, что она плачет. Захотелось утешить её. Но вместо жалости наружу вырвался гнев. - И после этого вы всё ещё добры к ним? Почему? Но мадам не плакала. Она внезапно распрямилась и уже смотрела на него сверху вниз, словно каменное изваяние, готическая статуя. Нежная, ранимая и прекрасная, но твёрдая и непоколебимая при этом, как сама Франция, хозяйка салона, сражавшая мужчин наповал и 80 лет назад, и сейчас. - Вы тоже считаете, что я ненормальная? Что выжила из ума? Нет! Это мир сошёл с ума, а не я. Я принимаю гостей в моём доме. Я не имею права вести себя с ними иначе. Если вы считаете моё поведение ненормальным, значит, вы были воспитаны той же подворотней, что и все ваши подопечные, господин доктор! - Но вы не боитесь... - Чего? - она усмехнулась, - Чего мне бояться? Мой муж мёртв, мой дом разрушен. Мои дети мертвы, мои внуки мертвы. Смерти мне бояться? В моём возрасте люди обычно смиренно ждут смерти, а не боятся её. А до тех пор, пока она не забрала меня, я буду жить! Раз уж я вынуждена жить в вашем безумном мире, так позвольте мне жить так, как я хочу и как могу. А могу я только так. Это вы все посходили с ума, а не я! Лучи восходящего солнца освещали её, делая ещё более величественной. Начинался первый солнечный день странного лета 1916 года.