Кьёка в подулье

      – Сюда едет кто?!. – Солецци Шеён отнял трубку от виска, испещренного лабиринтами фиолетовых сосудов. По спине гибрида пробежал омерзительный холодок. Выпрямившись, несколько позволял скафандр, он вновь прижал ухо к раковине из эбонита: – Да, понял. Слава Четырехрукому...       Повесив переговорное устройство на рычажок, Солецци резким движением пальцев отослал прочь связиста. Тот с поклоном отступил за плечи телохранителей – антенны на его ранце качнулись, возвращаясь в изначальное положение. Солецци вздохнул, раздувая ноздри, и потер пальцами ребристую хитиновую пластину на лбу.       Вокруг суетились его многообразные родственники. На промятые и поломанные ступени уже легли листы из пластали; по ним вереницей спускали вниз трупы культистов. Около пня из шлангов и проводов, оставшегося от консоли, копались с инструментами техники. Рядом же при помощи циркулярных пил проделывали отверстия в полу – по полметра диаметром каждое. Через перила перебросили блоки с лебедками. С их помощью (и немалым грохотом) на площадку спешно поднимали продолговатые ящики с клеймом Муниторума.       «Пошевеливайтесь!» – Пси-голос подвел Солецци, и вместо приказа вышла какая-то жалкая просьба. Феромонные следы были смазаны, мысли братьев едва доносились до слуха – и лишь слова «Кётоку» и «Мика», звучавшие в сознании беглянки, продолжали отдаваться между висков.       Один из гибридов приволок к его ногам силовой меч убитого космодесантника, но телохранители-локусы заступили сгорбленной тени дорогу.       «Туда». – Солецци махнул в сторону.       Еще двое присовокупили к добыче ужасный болтер, оставшийся без снарядов.       – Готовы к установке, о господин!       – Приступайте. – Пришлось перейти на обычный голос. – Живее, во имя Четырехрукого! Что там с управлением?       – Ничего не сделать! – отозвался один из техников. – Консоль уничтожена напрочь, нам понадобятся клеммы, разъемы и когитатор...       – ...Который доставят лишь через полчаса!       Солецци покачал головой. Его уши резануло воем шуруповертов: братья-гибриды закрепляли опоры треножников у выпиленных отверстий. Из ящиков с шелестом посыпался пластиковый наполнитель, и в свете фото-люменов блеснули корпуса двух пусковых труб. Ракетометы Имперской Гвардии. Перебрасываясь командами, генокрады крепили их на вертлюгах, снимали защитные чехлы. По когтистым рукам пошла аммуниция – полутораметровые, тупоносые снаряды со складывающимся плавниками стабилизаторов. Наводчики между тем крутили рукоятки, направляя орудия вверх. Выхлопные раструбы опускались прямо в отверстия, оставленные пилами.       Разум Солецци вдруг накрыло густой фиолетовой тенью.       – Закончить приготовления и ждать приказа... – устало сказал он. И перегнулся через перила.       Несколькими уровнями ниже в стене колодца открылся металлический люк. Полыхнуло огнями фар, и серый «Ахиллес» с маркировкой командования нагло сунулся колесами прямо на мощную крышку. Братья культа закопошились, наводя мост из пластали – между тем бронированная дверца машины с шипением приподнялась на поршнях. Давление на виски Солецци усилилось.       Сначала на площадку, с прищуром оглядываясь, выбрался сопровождающий – гибрид в скафандре с бронзовым напылением. Его кожу покрывали татуировки в форме символов культа... Он подал руку в перчатке своему пассажиру.       Показалась изящная женская ладонь, усыпанная перстнями, с рядами браслетов на хрупком запястье.       «Солецци Шеён!» – Псионический удар заставил наблюдателя на мгновение зажмуриться. Втянуть голову в плечи. В ушах зазвенело: это его культисты, почуяв разливающиеся по воздуху феромоны, разразились громогласными приветствиями. Те, кто не был занят делом, попадали на колени. Локусы отступили от Солецци на шаг в сторону...       Акация Квинта Шеён-Дорр прошла по импровизированному мостику, касаясь его лишь подушечками больших пальцев ног. Голые ступни мелькали совершенно бесшумно. Алая мантия развевалась на не стихавшем в колодце ветру, подбородок был остро вздернут. Солецци не успел прийти в себя, как она уже вышла на платформу.       Напряжение стало еще сильнее, и гибрид опустился на одно колено. Женщина в любом случае посмотрела бы на него сверху вниз – столь аристократично сидела ее голова на шее, удлиненной при помощи бронзовых колец. Оглядевшись вокруг сквозь черно-фиолетовые нижние ресницы, ровные, волосок к волоску, она подошла к трупу космодесантника. Обошла полукругом ракетометы. Затем со вздохом повернулась к Солецци.       – Брат Чен, – мягко сказала Акация, – упоминал в своем докладе, что беглецов два. – Женщина переступила на пальцах.       – Три...       – Прошу прощения?       – Их было трое. – Он опустил глаза.       Псионический тычок под горло поднял его на ноги. Стоявшие чуть поодаль локусы даже не шелохнулись.       – Разреши вопрос, дорогой брат... – Акация прошла мимо Солецци к перилам. – По одну сторону у нас величайшая семья в мире: тысячи сторонников, истинная вера и мощь из-за самих звезд. По другую – двое жалких, ничтожнейших человечка. – Ее голос дрогнул от вкладываемых в него эмоций. – В столкновении между непреодолимой силой и несуществующим препятствием одна из сторон обзавелась – брат Солецци! – новым союзником, пополнила свои ряды... И ты пытаешься сказать мне, что это были не мы?       Во рту у него пересохло. В носу засвербело.       – Оставшиеся беглецы – дети, – поспешил объяснить гибрид. – Двое подростков. Парень, что был с космодесантником... и какая-то местная девушка. Сбежали от нас на подъемнике... Мы готовимся разнести их в клочки. – Солецци указал взглядом на ракетометы.       Волна бледной силы швырнула его животом о перила, выбивая из груди весь воздух.       – Я вижу. – Акация отпустила, и Солецци рухнул на четвереньки. – Чего я не вижу, так это запасного плана, брат мой!       Он почувствовал ее собранный, грациозный разум: женщина словно шарила у него между висков щупальцами из холодного газа. Гибрид послушно вообразил юношу с девушкой, передавая их психо-споровые следы более развитому сознанию. Он помнил, как парень истекал кровью...       – Что, если бы вы не нашли их тел среди обломков подъемника? – Акация закатила глаза. Затем моргнула, и ее радужки засветились. – Это. – Она небрежно указала на багровый след. – Собрать. Сейчас же.       Один из гибридов, подчиняясь ее приказу, бросился соскабливать уже свертывающуюся кровь в коробку из-под сигарет с лхо.       – Теперь девушка. – Акация вновь прошла по платформе на кончиках пальцев, останавливаясь у каждой лужи. Большинство пятен были фиолетовыми. – Здесь, – наконец изрекла она, указывая ногой на скомканный обрывок бинта.       Солецци перевел дыхание.       – Труп и оружие десантника погрузить на борт «Ахиллеса», – сказала женщина. – Биофагусы уже ждут не дождутся. И связиста сюда! – Она полуобернулась. – Дорогой брат... ты можешь продолжать.       – Да, госпожа! – Он уже был на ногах. Голос все еще едва слушался. – Техники, прочь с площадки! Стрелковые команды, захватить цель!

***

      Кьёка знала, что должна отстраниться, разорвать бессильные, полуобморочные объятия – но не могла. Не хотела даже думать об этом!.. Ее щека, стянутая коркой из засохшей крови, слез и пропитанной потом пыли, мягко касалась прохладного уха юноши. Подбородок упирался в бинт на его плече – такой шершавый, пружинящий. Веки девушки отяжелели от слез и усталости; грубый визг механизмов, стук шестерней убаюкивал – нормальные, знакомые звуки подулья, ничего приятного, но в скукоте и монотонности была своя радость... Никто не мог тронуть их. Никто не хотел убить.       Кьёка выдохнула. Глаза щипало, ресницы склеивались подсыхающей, соленую влагой. Два сердца в груди оруженосца бились островато, неровно – но все-таки бились. Она приникла к нему крепко, просяще, и не отпускала, потому что ей было тепло с ним, тепло не так, как обычно. Не снаружи. Просто... так больно щекам! Так стыдно, спокойно, уютно! Никто не мог тронуть – и она млела, таяла, принадлежала... Она была нужна, она была на месте. Держать его, согревать своим сердцем, своими хлюпкими, катящимися по щекам слезами! Она хотела потерять сознание у него на плече. Доплакаться до бесчувствия и уснуть, вздрагивая от каждого резкого звука.       Холодок щекотал ей пятки; мускулы, изорванные от напряжения, мучительно ныли. Спину тянуло, позвонки сдавливало, но Кьёка, цепляясь за юношу, смежила веки. От него пахло потом, пылью, но как будто бы не отсюда, не местной, но... целительной, благородной, цветочной. Сухою и мягкой. У девушки задрожали губы.       – Я Кьёка Джиро, – выдохнула она, хлюпая. Нос щипало, в горле стоял комочек. Бедняжка совершенно обессилела, впала в ступор от слез и отчаянной храбрости. – Мои... родители... исчезли... когда мне было пять. С тех пор я одна... Так устала...       Ее шепота, жалкого, беззащитного, не мог заглушить даже скрежет шестерней. Кьёка сказала, и слова, произнесенные подрагивающими губами, повисли в воздухе. Наконец-то осмелилась! Наконец-то поделилась хоть с кем-то!.. Из головы вытряхнуло последние мысли, и девушка покрепче ухватилась за своего ровесника. Зажмурилась, ничего не прося, оставив сомнения, страхи. Ничего больше не имело значения, только их пульс: тук – тук-тук, тук – тук-тук... Кьёке виделись капли, стучащие по зеленой листве. Вздрагивающие пернатые комочки в вихрях водяной пыли. Ноздри щекотал запах прохлады, грозы, мха. Ей было не страшно плакать; плакать сладостно-горестно по всему, что она потеряла, по всему, что случилось, прошло. Ведь впервые за десять лет кто-то был рядом!..       – Кьёка. – Каминари произнес ее имя тихо, почти вопросительно.       Девушка уперлась ладонью ему в грудь, положила пальцы прямо на двойное сердце. Отстранилась немножечко, приходя в себя. За краем платформы проплывали стены тоннеля – старые тюбинги, пучки проводов. Ржавые двери, ведущие на множество уровней. Шестерни скрежетали...       – Помоги мне. – Слова, сорвавшиеся с губ парня, застали Кьёку врасплох.       – Ч-что?..       Каминари приподнялся на локте. И кивнул в сторону окровавленного доспеха.       – А... д-да... конечно! – Девушка отползла на коленях на шаг назад.       Нагрудник показался ей в сто раз тяжелее, чем в прошлый раз – всплеск адреналина прошел, ноги стали ватными, руки отказывались подчиняться. Спотыкаясь, Кьёка взвалила керамитовые пластины на плечи юноши. Слишком резко – он аж зашипел от удара.       – П-п-прости!.. Пожалуйста, подними руки... Нет, я... вот так... сюда... – Она как можно осторожнее прижала бронежилет к раненому боку. Под мышками, на уровне ребер, элементы доспеха соединялись мощными ременными застежками, и Кьёка снова запуталась в пряжках. Ее пальцы, правда, уже были не такими скользкими – в некоторых местах кровь засохла, в других оказалась растворена антисептиком. Найдя наконец нужные отверстия, она максимально тихонечко затянула и щелкнула стопорами.       Каминари выдохнул. В его голосе звучала боль, но это был не стон.       – Ты... хорошо... бинтуешь, – неожиданно сказал парень.       – А-а... да я... ничего... – Кьёка опустила глаза. Едва поборола желание спрятать за спину исполосованные шрамами руки. Он уже все видел.       – Ты помнишь своих родителей?       Девушка выпрямилась, втягивая живот. Ощущение, будто ее пнули сапогом по затылку, вернулось. Щекам стало холодно.       – Я с трудом помню лица своих, – не дожидаясь ответа, сказал Каминари. Так тихо, невыразительно. – А прошло лишь два года...       – Я... все помню. – У Кьёки сломался голос. – То есть, вспомнила.       «Кётоку и Мика, Кётоку и Мика!» – слова гибрида вновь звучали между висков девушки. Ее замутило, и мысль – «А вдруг все это... все же окажется... сон?..» – вернулась вместе с волнами пережитого.       – Батарею. – Голос Каминари заставил ее вдохнуть глубже и сосредоточиться.       Опершись рукою на кожух дрожавшего привода, юноша поднялся на колено. Подобрал пустой дробовик, а затем встал, пошатываясь и помогая себе прикладом. Кьёка подняла с платформы разряженный аккумулятор от хеллпистолета и подала ему.       – Пусть пока у тебя... – отмахнулся парень. – А вот кобуру... дай. – Встретившись с бедняжкой глазами, он пояснил: – Я лучше стрелять умею.       Сказав так, Каминари наклонился, чтобы подобрать второй ствол... Юношу повело – Кьёка успела сделать лишь шаг вперед, как раненый ухватился за край кожуха. Ноги отказывались держать его: одна сразу подломилась, и задыхающийся, смертельно бледный Каминари рухнул на пол. Сквозь сжатые зубы прорвался мучительный стон.       – Так больно... нагибаться, – выдохнул оруженосец, борясь с дыханием.       Кьёка тут же оказалась рядом. Он же обнимал ее. Он же спасал. Его хотелось – его нужно было! – держать. Подставить плечо. Впервые за десять лет ей было не просто страшно и больно видеть страдания другого – нет, не только это... Она задыхалась, она не могла не помочь, помочь ему, ему, ему!       – Я справлюсь... – Каминари разжал руку, оставляя на девушкиной коже щекочущий, горячий след. – Спасибо.       Кое-как выпрямившись, он проверил счетчик зарядов на хеллпистолете. Утер лоб. И пристегнул к своему поясу протянутую кобуру.       – Перевесь рапиру, – добавил юноша. – Она... не с той стороны.       Кьёка сделала шажок назад. Хотелось смотреть только в пол. Сделав, как сказал Каминари, она нащупала в кармане один из запасных цилиндров и вставила его в эфес оружия. Быть может, на нем так сказалось время: силовой клинок сжег две батареи всего за пару минут. Прикрыв глаза, девушка попыталась вспомнить, не считаясь с душевной болью, сколько же заняло все произошедшее. Ей показалось – часы, дни, хотя на самом деле пройти должно было...       Всего. Несколько. Секунд. Мысль молнией пронеслась в голове Кьёки. Она только потом поняла, что случилось – кончики ее ушных штекеров засвербели так, будто на них собрались статические разряды. А затем снизу пришел и реальный звук: два удара, шипуче-раскатистых, две акустических свечи – нарастающий, стремительный гул; перекрывающие друг друга легато. Всего несколько секунд, чтобы спастись. Девушка не представляла себе, что это. Знала только – верная смерть. Мысль отразилась и в глазах Каминари. Он тоже услышал все, пусть на мгновение позже...

***

      Первая ракета ударила в дно подъемника, разнося лабиринт из управляющих проводов и кабелей питания, и пробила вращающиеся валы. Платформа вздыбилась, расходясь по клепаным швам – миг, и фонтан пыли, ржавчины, выбитой из решетчатых плит, полыхнул оранжевым. С шестерней сорвало кожухи. Обмотка на змеевиках вскипела, испарилась всего за мгновение.       Ужасающий стук колодок! Лифт замер, кренясь на сторону... Второй снаряд пробил расшатанную платформу, взвился еще на несколько метров – а затем превратился в стремительно расширяющееся облако, ограничиваемое лишь пузырем ударной волны. Термобарический боезапас сдетонировал через долю секунды. И все поглотил огонь.

***

      με-01101001 уже коснулась механическими пальцами провода, но очередная флуктуация заставила ее повременить с ритуалом безопасного отсоединения. Технопровидица мысленно приказала диафрагмам на своих линзах закрыться: перед ее электро-мысленным взором загорелась надпись священного алого цвета. Предупреждение.       <Релейная станция 715-814/3: потеря сигнала. Ожидание... Ожидание... Релейная станция 715-814/3: не отвечает. Зарегистрированы множественные замыкания, возможная причина – пожар>.       με-01101001 сжала зубы с залитыми керамитом фиссурами. Авто-рапорт между тем продолжался: <Внимание! Потеря мощности на вентиляционном узле колодца. Целостность шахты нарушена, происходит утечка воздуха (качественный градиент 0,56) в межкупольное пространство (градиент ~0,47). Автоматический ритуал блокировки: в процессе>.       Сначала сотрясения, затем обрыв контактов, заставивший ее когитаторы сосредоточиться на злосчастном колодце, а эмоциональные ядра – генерировать сигналы обеспокоенности, даже мелочного страха при симуляции реакций Кордариона... А теперь – это?! με-01101001 поспешно вызвала из долгосрочной памяти файл, сохраненный во времена обучения в Схоле Технис на Грайе: «Задача, достойная выполнения, мучительна для плоти; посему Омниссия и благословляет своих последователей металлом – золотом нервов, стеклосталью взгляда и железом манипуляторов». Какая бы трудность ни стояла перед технопровидицей, ее следовало преодолеть во имя десятитысячелетней мудрости Марса. Пусть με-01101001 и хотелось вместо этого собрать миниатюрный «Лендрейдер» на вокс-управлении. Такой, который поместится на ладони, но при этом будет полностью функциональным – с маленькими лазерными пушками и десантным отсеком! Строго говоря, это не было бы техноересью...

***

      Кьёка разинула рот, пытаясь вдохнуть – но не смогла. Грудь сдавило, диафрагма не слушалась; девушка шевелила губами, пытаясь спросить «Каминари, ты здесь, живой?» – тщетно. Вот выдыхать, это она умела. Терять последние капли воздуха, чувствовать, как они трепещут на растрескавшихся губах. Быть может, их сопровождал крик, стон, но девушка не слышала саму себя. Вообще ничего больше не слышала.       Она сморгнула. Рокритовая пыль жгла глаза, заставляя щуриться. На слезы уже не было сил – обезвоживание... Кьёка сжала кулаки и наконец-то смогла вдохнуть. Полные легкие серой крошки!       Кашель сотряс ее совершенно беззвучно; в уши словно ваты набили. Дернувшись, девушка царапнула щекою о стенку колодца и кое-как сориентировалась: Каминари загородил ее собой, прижал к теплому рокриту на одной из платформ. Пусть сам и держался на ногах еле-еле. Пусть вздрагивал от осколков, стучавших дождем по макушке, плечам... Кьёка сложилась пополам от удушливой пыли. Ему было больно! Намного больнее! Он же ранен, он раненный... Прыгнул вместе с ней, увлекая, потому что не страшно было разбередить порез, не страшно оступиться, броситься вслепую на незнакомый этаж – страшнее был услышанный ими звук. И то, что за ним последовало.        Кьёка жалобно назвала парня по имени. Повторила еще раз. Он обнимал ее за плечи дрожащими, влажными, холодными руками, и девушка чувствовала, как же ему больно, как он едва удерживается в сознании. Но ничего, ничегошеньки не слышала! Как зачарованная, она поднесла руку к виску. Пальцы слепо ткнулись в онемевшее ухо. Как... влажно... и липко... Как кожу стягивает! И... щекотно. Что-то стекает по штекерам. Что? Кьёка провела ладонью по щеке, чиркнула по коже костяшками. Задубевшими от перенапряжения. Скользкими. Красными.       Кровь. Девушка не могла не вскрикнуть – открыла рот, выдохнула. «Каминари!.. Каминари...» Ее штекеры были все в крови! Вместе с осознанием пришла боль. Резкая, пекучая, пронизывающая. «А-а! А-а-а... Я не хочу!.. Не хочу, чтобы так... Нет! Просыпайся!!! Я же не... Это понарошку?! – Кьёка ухватилась за плечи юноши, зовя его, хныча. – Я же не оглохла на всю жизнь?!» Не может быть, чтобы последний звук, который она слышала, был этот... этот ужасный... Нет, нет, нет!       Ее сердце билось, словно безумное. Ноги подгибались от слабости. Наверное, она очень громко кричала – Каминари сначала шевелил губами в ответ, потом потряс ее за пропитавшиеся пылью плечики. И, наконец, стиснул зубы. Дал бедняжке пощечину.       «Приди в себя! – говорили его глаза. Его сведенные судорогой золотые брови. – Ты спасла мне жизнь уже дважды! Мне нужна твоя помощь и далее! Прямо сейчас! – Он впился пальцами в ее грязную кожу. – Позволь мне помочь тебе тоже, чтобы мы оба выжили. Ну?! Это важно. Слишком важно, ты хоть понимаешь?!» Она послушалась его и заткнулась. Почувствовала, как судорожная хватка превращается в осторожное, неуклюжее объятие. Ощутила его губы у себя на коже. Прямо посреди лба. Короткий, сухой поцелуй – и его пальцы в волосах на затылке. Каминари потрепал ее с нежностью. Губы... были такие теплые. Кьёка захныкала снова, на этот раз от облегчения, что бедняга согрелся, что больше не нужно было держать и держаться.       Парень чуть напряг руку, подсказывая повернуться.       Дверь. На крошечную площадку выходил стрельчатый портал с раздвижными створками. В свободной руке у юноши сверкнул боевой нож; лезвие вошло прямо между покрытыми резиной краями. Затем пальцы, мокрые от пота на волосах Кьёки, зацепились за уплотнитель.       Сжав губы, девушка надавила на вторую створку. Та поддалась с упрямым, типичным для подулья сопротивлением: «Нет! Задавлю. Затравлю! Не дам!» Кьёка просунула в щель плечо. «Вдвоем. – Она покосилась на Каминари. – Вместе!..»