Синестезия

Серо-солёная комната была почти пустой. Майтимо не слышал ни одного звука: закрытое окно не пропускало в комнату ни золотистого пения птиц, ни ломанного шелеста листвы, чему Майтимо, честно, был рад. Он хотел, чтобы звуков, цветов, вкусов — просто ощущений даже! — сейчас было как можно меньше, потому что понять их, новые, было трудно: вкус превращался в цвет, цвет отдавался звучанием, запах внезапно становился и цветом, и звуком, и фигурой, звук — цветом, запахом, фигурой. И как нужно с этим жить Майтимо не понимал! Горько-звонкий сумрак закрадывался в углы, а в дом возвращались братья: он слышал рваный лай Хуана, слышал карамельно-звонкий и ярко-золотой смех Тьелкормо. Слышал шаги Морифинвэ, серо-скальные, тяжёлые, угловатые. Услышал и звонко-зелёный, как молодое деревцо, голос племянника. И — неожиданно — медово-горький голос Макалаурэ, которого не было с ними с самого Альквалондэ. Менестреля слишком сильно ранили и Майтимо не стал брать его на корабль, опасаясь, что тот не переживёт плавание. А теперь, выходит, Кано вернулся. Ожидаемо и неожиданно одновременно, если учесть последние годы их проживания под одной крышей, когда ссоры уксусом разливались по всей крепости. Однако он все равно рад. Конечно, Кано спешит к нему, но его останавливает Питьо. Майтимо было страшно представить, что почувствует Кано, узнав о той трагедии, что до сих пор травила всем душу, однако Питьо серо-горьким дымным голосом рассказывает не об этом, а о состоянии Майтимо и Кано слушает внимательно. А Майтимо внимательно слушает их. Почему-то, Кано не выражает удивления. Ни испуганно-жёлтого, ни заинтересованно-рыжего. Только уверенно говорит «Разберёмся!» — и Майтимо отчаянно хочет верить, что действительно разберутся они, как убрать эту до дрожи в руках пугающую особенность! Бледный скрип свидетельствует о нарушении пространства без дозволения. Но нужно ли оно, если изнутри Майтимо никак не мог пробить эту корку ломкого сахара, а Кано просто и легко убрал её, будто и не боясь шагать в вязкую патоку неизвестности к, возможно, безумцу? — Мне тут рассказали, что у тебя прорезалась интересная особенность. — с приятной улыбкой начал Кано и в его голосе, пахнущем разнотравьем и теплом, нету ни нот опасения, ни брезгливости. — Не надоела эта монохромно-солёная тишина? «Монохромно-солёная»? Майтимо хмурится, понимая, что ни один нормальный эльф не сможет так просто и легко применить такое определение поселившейся в небольшой комнате тишине. И либо Кано рассказали несколько больше, но Майтимо не слышал этого рассказа, либо же Макалаурэ не понаслышке знаком с тем, что происходит с самим Нельяфинвэ. — Она хотя бы, знаешь, привычная... — хрипло выдыхает он и украдкой косится на брата. А на том свеже-зелёные одежды целителя, волосы цвета тёмного шоколада забраны в косу. И разноцветные глаза — кисло-сладкий аквамарин и басовитый сапфир — сияют ярко: рыжей радостью и искрящимся переживанием, которое он старается, всё же, прятать. — Привычная. — согласился младший. — Однако приятная ли? — Как соль с перцем, к которой щедро сыпанули пепла. — буркнул Майтимо. — Ну и есть ли смысл дальше грызть такое сомнительное угощение, когда в мире куда больше вкусных цветов, звонких вкусов и стройных наборов запахов? Знаешь, даже в Хэлкараксэ, в этом приторно-гиблом краю, мы находили хоть какие-то искрящиеся рыжим радости: пели песочные тёплые песни, устраивали пряные игры, рассказывали весёлые истории. Да, много кто погиб — и это горький минор. Но многие и выжили — и это карамельно-мажорная мелодия, отдающая нотками мёда и по цвету такая же. Майтимо уже не одёргивает себя: он удивлённо смотрит на брата и только утверждается в своих выводах: Кано такой же. Кано так же болеет этой неизвестной вещью, но, судя по всему, не воспринимает её как точащий душу недуг. Стало быть, он привык? Или всё просто не настолько склизко-страшно, как успел за эти серые, солоно-горькие дни надумать себе Майтимо? — Маэ, этого не нужного бояться. — Кано кладёт руку ему на плечо. — Просто есть такое явление. Соощущение называется. У кого-то оно появляется просто так, у кого-то — после определённых событий. А кто-то, как я, например, живёт с ней с рождения. Вспомни: я в детстве называл небо сладким, звук, с которым молот опускался на наковальню, серебряным, серебряному цвету приписывал вкус молока и запах сирени. — Тёмные изумруды у тебя звучали басом, светлые были вкуса мяты, алмазы звучали терцией. — И пахли родниковой водой, а алые отцовские одежды были всегда вкуса свёклы и звучали малиновым цветом. — рассмеялся Кано. — Если честно, я до сих пор не понимаю как это. — признался Майтимо, которому стало немного спокойнее от осознания, что он не сходит с ума и не один такой фиолетовый. — Поверь, у тебя ещё будет возможность оценить. Пойдём прогуляемся? Майтимо опустил глаза. Ему было боязно выходить из своей солёной тишины за ломкой сахарной коркой зоны комфорта. Новое, конечно, сильно пугало. Особенно когда объяснений не было. Но сейчас у него же есть Кано, который с этим вообще живёт от рождения. — Всё равно страшно. Я очень боюсь, что просто сойду с ума от этих новых ощущений! — Ну... Если хочешь, я могу показать тебе, что такое реально сойти с ума от ощущений. Не выходя из этой комнаты. И мы из неё действительно никуда не выйдем потом до самого самого завтрашнего вечера. И вот к чему эта кисло-сладкая пушистая хитрость в глазах менестреля? Не опасная, но игривая. Однако Майтимо главное то, что острой надобности выходить из этой комнаты-крепости нету и можно подольше задержаться в привычной соли с пеплом, поэтому он кивает и открывает осанвэ. ...дезориентация, шок, испуг и боль, начинающая ломить виски — вот что оказалось за этим. Кано воспринимает мир абсолютно иначе — и Майтимо сам разрывает связь, сжимая голову руками и жмурясь. Там был и кислые звуки, и пресный шелест, и цвета! Цвета-цвета-цвета! Огромное количество самых разных цветов, которые звучали, пахли и имели совершенно разные вкусы! Оттенки шептались, кричали, звенели, источали аромат — и всё это Майтимо не смог вынести и трёх секунд! Лучше бы уж вышли из комнаты... — Ну, теперь понимаешь? — смеялся Кано по-доброму пряно и ласково гладил Майтимо по спине. — Ты как с этим вообще жить можешь? Это же сущий кошмар! — Ну, кому как. Мне вот так очень привычно даже. Интересно. Всегда есть что-то яркое, звучащее и никогда не бывает беспросветной тоски! — Угу... Не удивительно... Твоим взглядом на мир можно тёмных майар пытать: они сойдут с ума очень быстро. А орки так и вовсе слягут с расплавленными мозгами. И несмотря на мрачно-пресный ответ, Кано всё равно улыбается словам Майтимо апельсиновой улыбкой. — Ну, если выдастся возможность — можем и проверить. А... — младший вдруг смутился и голос у него опустился до робкого розового. — Слушай, а можешь мне показать мир своими глазами? Я всегда боялся спросить, но так интересно... Майтимо прислушался к себе, но у него всё ещё не проходила эта мигрень! А передавать её младшему брату не очень хотелось. — Давай завтра? У меня сейчас очень болит голова и... — А, это от... Кхм... Извини. Я забыл, что у Питьо после подобных с Тэльо сеансов голова тоже почти сутки раскалывалась. — Тэльво тоже?.. — удивление снова захлестнуло бледно-лиловым. — Он только видел больше цветов. — отрицательно качнул головой Кано. — Ещё тетрохромия есть у Морьо. — Как-то слишком много я о вас не знаю... — сделал вывод старший феаноринг, гадая, что же там с Тьелкормо и Курво. Мало ли они там видят призраков или сквозь стены ходить умеют? — Много или нет, но узнаешь ты в любом случае куда больше. — пожимает плечами Кано и снова гладит Майтимо по плечу. — Уже вечер. Почти ночь, даже. Питьо говорил, что ты ничего не ел со вчера. — Да, знаешь, тяжеловато есть, когда у тебя еда то звучит, то в цветовом спектре воспринимаются её запах и вкус! — Надо привыкать. А то отдашь концы к Намо в гости, а там и до отца недалеко. Сомневаюсь, что он оценит комплимент в стиле «звучишь по цвету как жареная говядина в чесночном соусе с нотками крика чаек и жареной свинины». А Намо точно будет засахаренным лепестком пиона с нотами полыни в минорной гамме... — Кано, я начинаю подозревать, что ты вечно голодный. — Майтимо, на всякий случай, отсел немного подальше от брата, старательно давя улыбку. — Очень, Маэ. Вот щас как покусаю тебя — и тоже есть захочешь! — А если я уже хочу, о мой грозный брат-целитель? — Тогда я, так и быть, смилуюсь и не буду распускать клыки! Секунду в комнате было тихо, а потом они ярко рассмеялись. И на этот оранжевый смех пришёл Морьо, удивлённо заглянувшим в комнату. — Кано, ты его чем-то напоил? — четвёртый сын Феанора созвонился кисло-подозрительно, отчего старшие братья заржали ещё ярче прежнего, повисая друг на друге. — Понятно... И поспешил удалиться. Взрыв хохота за дверью окончательно уверил Морьо в том, что Кано что-то Нельо дал. И что-то подсказывало ему, что это было из садов Ирмо, а значит товар дефицитный и Кано делиться не будет. А жаль. *** Кано же тем временем сгонял на кухню и притащил поесть. Да, не самого полезного, но зато вкусного. А Майтимо косился на еду боязливо. — Кано, я её воспринимаю поющей! У неё запах поёт! — Внятно? — Нет... Так, без слов напевает. — Вот когда заговорит — тогда и паникуй. — и принялся за салат. Лицо у Майтимо, конечно, вытянулось, но он принялся за еду, стараясь отключить голову и не думать о восприятии еды и только поэтому удалось съесть половину притащенного Кано. Вторую он осилил из-за внезапно разыгравшегося аппетита и ему было всё равно на то, чем там воспринимается цвет-вкус-запах-звук. Зато потом было хорошо, уютно, сытно. И Кано под боком ощущался какой-то защитой. Наверное из-за того, что он мог полностью понять его, Майтимо, и знал как бороться с тем или иным явлением. Они, в итоге, так и устраиваются спать: Майтимо прижимается к груди Кано и слушает рубиновый стук его сердца, а Кано напевает ему колыбельную, нежно гладит и греется. Майтимо не нравится, что Кано до сих пор несёт в себе острый сахарный лёд Хэлкараксэ, но знает откуда-то, что тот уйдёт со временем, за которое Майтимо будет привыкать жить в новом для себя мире.