отправление

Смерть. Со Смертью Эйгон был знаком давно. И хотя она более не сопровождала его неустанно и не пряталась в темных углах красного замка — да, люди всегда умирали, и это было неизбежно, но это больше не были те люди, которые были Эйгону так близки, что, казалось, с их смертью умирала и часть него. Этого не было давно, но теперь, кажется, умирал он. Злая ирония, как и вся его жизнь. Семь лет назад, когда родилась его младшая дочь Элейна, Эйгон внезапно понял, что больше не чувствует неустанное присутствие Смерти за своим плечом, и впервые с того дня, когда он увидел Огонь, что с тех постоянно присутствовал в его кошмарах, он понял, что на самом деле очень хочет жить. Смотреть, как на свет появляется жизнь, к созданию которой был причастен он сам, пусть самая тяжелая работа доставалась, несомненно, его сильной Королеве, каждый раз всё больше убеждало его в том, что в мире есть не только скорбь, но и радость. Радость улыбок и прикосновений его нежной Дейнеры, редкие ободрительные улыбки его дорогого Визериса, появления при дворе его прекрасных сестёр Бейлы и Рейны, смех его детей, его племянников и племянниц, а также его совсем маленького внука Дейрона, и даже безрассудства его, уже не такого юного тёзки Эйгона, чем-то напоминавшие рассказы об Отце — всё это в конце-концов оказалось тем, ради чего действительно стоило жить. Семь лет назад Эйгон понял, что хотел бы жить. Четыре года назад в его жизнь пришла она. Чахотка. О злая, злая ирония, сильнее её в жизни Эйгона была только Смерть. Сначала Эйгон просто начал кашлять. Иногда сильнее, иногда слабее, но он не особо обращал внимания: его Дейрону исполнилось целых десять лет, в этот же год его хрупкая племянница Нейрис родила ещё одного Дейрона, и его прекрасная Дейнера позже говорила, что никогда ещё Эйгон не улыбался так много, как в тот год. И как тут было не улыбаться: сначала Эйгон назвал старшего сына в честь своей великолепной Королевы, а затем и тонкая Нейрис, потому что во время родов Дейнера, вместо давно уже бросившей Нейрис матери, всё время держала его племянницу за руку и не отходила ни на шаг. Но кашель становился всё сильнее и сильнее, пока однажды Эйгон не заметил на своей руке кровь. В этот же момент он понял, что Смерть снова рядом и теперь уже идёт за ним. От чахотки не было спасения, и Эйгон это знал: каждому чахотка отмеряла своё, кому-то больше, кому-то меньше, и Эйгону она видимо отмерила четыре года. Самое страшное в этих четырех годах было то, что он больше не мог быть рядом со своей семьей, единственным, что жизни имело значение, так много, как хотел бы он. Потому что со Смертью пришёл и страх: его чудесная Дейнера выдержала пять родов, но выдержит ли она чахотку, если та протянет свои грязные лапы к ней? Не заразятся ли его юные дочки? Не подорвёт ли она здоровье Визериса, брата, на которого Эйгон взвалил почти всё государство, потому что не справлялся сам? И он говорил своей семье уйти, оставить его, не приближаться, не касаться, но никто его не слушал. Когда ему стало хуже, и были дни, когда Эйгон не мог из-за кашля и лихорадки встать с постели, два человека, значившие в жизни Эйгона больше всего на свете, поочередно дежурили возле него, читали ему вслух, Визерис, дорогой, обожаемый брат Визерис, рассказывал о делах в государстве, периодически, вопреки всем запретам, к нему приходили его старшие дети и рассказывали о своих маленьких победах и поражениях. Эйгон знал, что в книгах о нём мейстеры напишут, что Сломленный король не хотел жить. Он действительно не хотел жить — но давно, давно-давно, в другой жизни, в которой ещё не было его Королевы и его Брата. Теперь же он очень хотел жить, он хотел увидеть своих внуков, хотел увидеть расцвет своего Королевства, хотел снова увидеть над ним драконов, хотел состариться вместе с его доброй Дейнерой и его до смешного серьёзным Визерисом и тихо и мирно умереть от старости, роскоши, до того недоступной никому из его Родителей и Братьев. Но чахотка, захватившая его сломленное тело и сломленный дух, распорядилась иначе. Эйгон точно помнил, что уснул, в лихорадке и держа его стойкую Дейнеру за руку, но уснул. И сейчас не понимал, эта река воспоминаний о его жизни ему снилась или была наяву? Эйгон надеялся, что ему снилось: он слышал, что если умереть во сне, можно было бы попасть к Неведомому. А кто больше подойдёт королю-неудачнику, Драконьей погибели и Сломленному королю, чем Неведомый? Видимо он всё-таки проснулся перед смертью, потому что краем глаза увидел, как слева от него сидела его душа, его Дейнера, уснувшая, судя по её опущенной голове с непослушными бело-золотыми кудрями, держа его руку. Эйгон явственно ощутил, что её трагедия сильнее чем его: сирота в пять, жена в шесть, вдова в тридцать. Эйгон мог только надеяться, что её ждёт долгая и спокойная жизнь, и она будет до самой смерти окружена их детьми. Хотя бы в одном он был уверен: за ней точно присмотрит Визерис. Сейчас Эйгон видел свою солнечную Дейнеру слишком ясно, как будто спутанность лихорадки спала, и он мог дышать. Спокойно, свободно дышать, чего не мог уже несколько лет. И тут Эйгон заметил краем глаза в своей спальне ещё одну женщину. Очень красивую — не такую красивую как его неземную Дейнеру, но какую-то особенную, со своей красотой: не то валирийку, не то вестероси, не то вообще летнийку, с чем-то в её форме, что невозможно было схватить словами. Эйгон сразу понял, кто это. И сдавленно засмеялся — смеяться в полную грудь он разучился давно, ещё даже до того, как увидел Огонь. — Я знаю тебя, — его голос звучал на удивление ясным, без хрипа и придыхания, дарованного чахоткой, — видел тебя много раз в своей жизни. Женщина подошла к его постели, опустилась на одно колено и взяла Эйгона за руку. — Я знаю, я знаю. И мне очень жаль, мой дорогой друг, — сказала Эйгону Смерть. — Ты знаешь, а я ведь не так давно очень захотел жить. Но, видимо, Судьба отмеряла мне другой срок. Смерть сжала его руку сильнее, но при этом нежно, как старая подруга. Забавно, но вблизи она казалась не такой страшной, как тогда, когда он увидел Огонь. — К сожалению, это так, дорогой друг. К сожалению, тебе пора идти. — Где я окажусь после? Смерть улыбнулась и покачала головой. — Я бы могла забрать тебя в свои земли. Но ты умер во сне, а значит, волен выбирать, куда пойдешь, и мне кажется, земли моего брата придутся тебе по вкусу больше. — Твой брат — это Неведомый? А ты, стало быть, не только Смерть, но и Старица? — Эйгон поднялся на кровати, облокотился спиной об её изголовье, продолжая держать в одной руке Смерть, а в другой руке своё сердце — Дейнеру. — Люди вашей веры действительно представляют меня как Старицу, и я даже понимаю почему, но мой брат в вашей вере, если так можно выразиться, не Неведомый, а Воин. — Воин? — Эйгон усмехнулся, не выпуская руку Смерти, — Какой же из меня воин? Я ненавижу мечи, я ненавижу оружие, я ненавижу воины и воинов. Смерть только заправила его тонкую ломкую белую прядь за ухо. — Не переживай, дорогой друг. Ваш воин — это мой брат Сон, и если ты выберешь отправиться в его царство, спросишь его, почему он воин, сам. И ты зря о себе так говоришь. Ты тоже воин, просто другой, не щита и меча. Эйгон решил пропустить его комментарий про воина мимо ушей. Слишком сильно слово воин было похоже на слово война, слово, которое он хотел бы забыть на всю жизнь. — Заманчиво. Знаешь, дорогая подруга, мне всю жизнь снятся кошмары, и я хотел бы узнать, что ещё есть кроме них. А ещё я хотел бы один на один поговорить с твои братом и попросить для своих близких только хорошие сны. На этот раз Смерть даже засмеялась, так, как и вела себя до сих пор — участливо, успокаивающе. — Мне кажется, вы поймёте друг друга. Возможно, даже без слов, тем более у вас и вкус в одежде одинаковый. — Жду не дождусь, — Эйгон улыбнулся в ответ и добавил, — но, прежде чем я уйду, можно я кое-то сделаю на прощание? Эйгон не думал, что Смерть даст ему такую привилегию, уж что-что, а то, что каждому отмерено свое, ни больше, ни меньше, он понял ещё давным-давно, но, вопреки его мыслям, Смерть кивнула головой и сказала: — Конечно. Эйгон не стал терять дарованного ему времени и как можно крепче сжал руку его Дейнеры, прошептав: — Прости, моя жизнь. Ещё увидимся. Передай мой поцелуй Визерису. И встал, продолжая держать Смерть за руку. — Пойдём, моя давняя спутница. Я готов. Последнее что Король андалов, ройнаров и первых людей, Владыка Семи Королевств и Защитник державы, сын принца Деймона Таргариена и королевы Рейниры, младший брат принцев Джейкериса, Люцериса и Джоффри Велариона, а также принцесс Бейлы и Рейны Таргариен, старший брат принца Визериса, муж Дейнеры Веларион и отец Дейрона, Бейлора, Дейны, Рейны и Элейны Таргариен, Эйгон Третий своего имени, увидел перед своей смертью, была грустная улыбка и одинокая слеза склонившейся над ним его любимой жены.