Полёт

Время от времени мужчине непременно должен выпадать хотя бы самый крошечный шанс совершить для своей возлюбленной какой-нибудь подвиг, причём в ходе ежедневной рутины наши доблестные рыцари сам находят, как в тот или иной раз возможно проявить себя по-геройски. Например, можно перемыть посуду без лишних напоминаний — как она тогда блестит! А можно забрать маленькую непоседливую детишку из садика, пока идёшь с работы. Да просто вдруг взять да и поцеловать с чувством в макушку и сказать: моя ты радость! В общем, выбор более чем широк. И если вам, дорогие мужчины, хоть однажды приходилось так делать, то вы наверняка на всю жизнь запомнили этот ангельский свет в женских глазах, возникающий в них только с вашей любовью — и ничьей больше. Не забывайте напоминать своим подругам, как сильно они дороги вам — и вам непременно понравится результат, уж поверьте. Да, именно из таких ласковых мгновений и добрых мелочей и плетутся узы крепкой любви и настоящего счастья, и если только любящий способен проявить свою заботу (а это бесконечно необходимо, без этого никак!), то и любви такой всё нипочём: ни одна ссора, ни одна неприятность. Руж глубоко вдохнула прохладный, влажный осенний воздух. Свежий ветер, вкусно пахнущий дождём, мокрыми тропинками и прелыми листьями, уже вовсю ложащимися на широкую грудь земли, мягко, но порывисто потрепал белоснежные кудряшки на плечах девушки. Она немного поёжилась, глубже засовывая руки в большие карманы пальто. В этот раз летучей мышке пришлось предпочесть пешую прогулку блистательным пируэтам в воздухе, так что вместо острых ощущений, свистящего в ушах ветра и великолепных панорам с высоты птичьего полёта приходилось наслаждаться тем, что было ближе к земле: огненно-рыжими, бордовыми, нежно-жёлтыми листьями, облаком сгустившимися вокруг ветвей сонных деревьев и плотным слоем покрывшими остывшую землю, перемешавшись с сухими хвойными иголочками и превратившись из рыжих в карамельные, или даже цвета варёной сгущёнки. Проходя мимо клёнов, гордо и непоколебимо ставших в правильные ряды, Руж замечала, что их кроны плавно переходят из красного на самой макушке в оранжевый, затем желтеют, а затем и зеленеют к самому низу, показывая всю свою сочную лиственную палитру; и во всей этой курчавой массе невозможно было различить, где кончается один листок и где начинается другой, так что они и правда сливались в общее пушистое пламя, будто горели — не было теней между этими листьями. Тем же могли похвастаться и рябины, и ясени... В общем, загляденье и только! — А сверху, наверное, от них глаз не оторвать... — с досадой выдохнула Руж (отчего интонация её голоса постепенно понижалась), обращаясь к своему единственному компаньону, и, томно прикрыв глаза, ненавязчиво прильнула к нему, не переставая идти в размеренном темпе, наслаждаясь каждым шагом. Шедоу как большой ценитель осени едва услышал октябрьским утром предложение союзницы прогуляться по большой аллее, даже не подумал возражать. Осень была ему очень по душе: горящие листья, отсутствие убивающей жары, холодный воздух, которым так здорово дышать, ветер, обдувающий усталое, задумчивое лицо, выдувающий все ненужные мысли из кипящей головы; вкус ароматного, чуть горьковатого кофе, стук капель в окно, жидкое золото октябрьского солнца под свинцово-синющими тучами, тёплое оранжевое одеяло, созревшие колосья полей... Ежу по душе были спелые осенние запахи, мягкое шуршание под ногами, словно листья шептали друг другу что-нибудь, хруст кружевной изморози на траве ранним утром или наоборот, вечером, уже под ночь; мирное, печальное, но такое поэтичное время года! В конце концов, Шедоу никогда не забудет, как сам он бродил по осеннему лесу, в смятении ища собственные истоки. Тогда багровое одеяние вековых деревьев казалось ему напоминанием горькой крови неизвестных дорогих ему людей; теперь же это был словно закат или восход, зарево, страсть и любовь к жизни, подаренные ему его несменной напарницей и подругой. Шедоу полюбил осень ещё крепче, когда полюбил её. — Надо полагать, да, — согласился он со словами мышки после пары секунд размышлений. Руж невесело выдохнула. Дело в том, что не так давно Руж покалечила крылья на одной из миссий. Это была не сверхопасная перестрелка под покровом ночи, не открытый рукопашный бой, нет. Та шпионская вылазка должна была пройти длительно, мирно и без подозрений: Руж мастерски втёрлась в доверие одной подпольной организации, полностью выяснила и передала всю сомнительную информацию, внепланово запустила руку в карман предводителя этого сборища мошенников... Благодаря её опыту всё шло как по маслу. "Спалив" все планы банды своему истинному начальству, Руж продолжала играть роль обворожительной девушки и уже нравилась всем мрачным мужчинам в этом контрабандистском сборище, что проявлялось туповатыми подкатами и в результате колкими и улыбчивыми отказами из милых уст; и даже когда некоторые из них пытались протрезветь от её стойких чар, они натыкались на молчаливое, несдвигаемое противостояние: никто не смел прикоснуться к ней. И что могло пойти не так? К сожалению, оплошность молодого бойца. Потому что один лишний шорох выдал весь отряд, отправленный правительственными войсками накрыть мошенников и быстро расправиться с ними после проведённой Руж операции. Завязалась перестрелка; шпионке пришлось биться за своих и тут же изящно разрушить всё доверие врагов; в общем, так и нужно было, если бы туполобые, но хитрые нелегалы тут же не сообразили, кто она и, как следствие, не наполнились столь мгновенной жаждой мести... Руж слегка поджала крылья, заботливо заклеенные пластырями в нескольких местах. Ей некстати вспомнилась резкая боль в самой важной и такой уязвимой части её тела. Шедоу быстро заметил, как девушка поникла и нахмурилась. — Брось эти мысли, — твёрдо сказал он, крепче сжав её руку, дабы напомнить о себе и месте, которому они решили уделить целый выходной. — Прошлое терзает. А мы здесь не для этого. Она подняла нечаянно опущенную голову и посмотрела парню в глаза. Чуть приоткрытый в задумчивости рот, до этого показывавший зубы лишь немного, тут же озарила белоснежная улыбка, способная кого угодно свести с ума и заставить волноваться, а сердце трепыхаться в груди, но только его заставлявшая успокоиться и почувствовать в душе долгожданный мир после всех передряг и полных неприятностей приключений. Она любила его. Так же сильно, как он любил её. Эту сумасшедшую историю даже не стоит рассказывать — уж больно длинна; да и к тому же, мы здесь не для того, чтобы тяжёлое прошлое терзало живое, мягко пульсирующее под рёбрами солнце. Мы здесь для прекрасного, уже тихого и доброго настоящего, которое тоже некогда было ещё только воображаемым, но уже хорошим будущим. Вокруг ни души... Так тихо, что слышно каждый шорох, даже если едва-едва шевельнёшься: любой неуловимый скрип кожаной куртки, ласковое шуршание мягкого кашемирового пальто, шорохи прикасающихся перчаток, сжимающих друг друга всё крепче; даже если переминуться с ноги на ногу — и то не останешься беззвучным и так или иначе невольно выдашь своё присутствие, станешь частью всеобщей лиственно-хвойной песни. Свистели свои переливчатые трели мелодичные голоса маленьких пичужек. Листья, отламываясь от ветки, на прощание тихонько щёлкали, а затем, выписывая в воздухе беспечные вихри, в торжественном молчании грациозно ложились к остальным собратьям. Листья никогда не боятся падать: ведь их всегда держит воздух, так необходимый всему живому. Короткую пасмурность, состоящую из каких-то взъерошенных, будто нерасчёсанная шерсть, шустрых облаков, вдруг прорезал горячий, задорный лучик света, и голову Шедоу, прямо как весь этот, казалось бы, затейливый, но всё же такой простой пейзаж вокруг, вдруг озарило, осенило неожиданной идеей, которую про себя он вполне справедливо наименовал гениальной — за то, что она была поистине сумасшедшей. — Что ты задумал? — с доброй усмешкой спросила Руж, заметив перемену в его лице. Никто не знал эти оттенки эмоций так хорошо, как она. — Даже не думай молчать, я всё равно выясню. Мне интересно. Рассказывай! Ёж, улыбаясь, уверенно взглянул ей в глаза. Вот так — раз! — и она уже ожила и вовсю щебечет, как эти осенние птички, как маленькая, любопытная девчушка, а ведь он сам ещё ни единого слова не успел произнести. Он приблизился; одной рукой придержал её стойкую, но нежную спину, стараясь не касаться заживающих крыльев. — Решил наконец проявить внимание? — хихикнула девушка. — Лучше, — он, слегка запрокинув голову, взглянул в глубокое, низкое небо, после чего опять перевёл взгляд на неё. Её взгляд был полон детского любопытства и непоседливого азарта; она ждала: что же он такое сделает? Обнимет? Уж больно осторожно, не порывисто он придерживает её. Поцелует?.. Неплохо, обычно он не бывает инициатором... Мышку распирало желание узнать. Но Шедоу любил растягивать удовольствие и тянуть время, чтобы кульминация была как можно более сногсшибательной. Он с каким-то неугасимым пламенем, рвущимся желанием, почти жадностью, но такой ласковой нежностью всматривался в её лицо. Господи, как же он её любил. Как же он был поглощён это потрясающей девушкой. Её улыбкой, её глазами. Её голосом. Её элегантностью перед внешним миром. Её простотой, растрёпанностью и бесцеремонностью дома. Её заботой к нему в тёмные ночи, полные зловещих, больно кусающих кошмаров. Румянцем на её щеках, когда ему удавалось помочь ей, защитить её, просто порадовать. Он был пленён... ей самой. Парень почти издал выдох, который был бы, скорее, похож на стон, от этого горячего приступа любви к ней. Сердце сладко сжало таким спазмом, будто само оно мазохистически смаковало эту приятную боль. Эту ревность её ко всему миру. — Как относишься к полётам? — спросил Шедоу, уже открыто улыбнувшись и почти смеясь. Он смотрел взглядом, полным спокойной уверенности; его одолевало томительное предвкушение. — О-ой, скажи-ка честно, твой флирт всегда такой странный?.. — ответила Руж, не понимая, что к чему. Но уже скоро ей пришлось полуудивлённо, полуиспуганно ахнуть... В следующее мгновение вторая рука ежа подхватила девушку под бёдра, и она тут же оказалась в его надёжных руках, рефлекторно ухватившись за его плечи. — Что ты задумал?.. — Держись крепче. Реактивные ботинки резко оторвались от земли, оставив за собой пару красивых огненных шлейфов и заставив ближайшие листики шуршаще закружиться в вихре быстро погорячевшего воздуха. Руж взвизгнула, но вскоре поняла, что бояться нечего. — Ты с ума сошёл, что ли? — засмеялась она, почти крича, и не всерьёз упрекнула его: — Так пугать! — Лучше взгляни вокруг! И Руж открылась панорама. Миллион кипящих драгоценным солнечным блеском медалек, ливнем несущихся и кружащихся в пламенном танце на вихрях холодного, кристального осеннего воздуха, преобразили всё представление о мире приземлённом и логичном: сам ветер играл с ними, небо стало ещё ближе, горизонт — шире, пейзаж — необъятнее! И всё те же рыжие, как лисьи и беличьи хвосты, нежно-солнечные и красные-красные, как калёное железо — всё листья, листья, искры, брызжущие последним дыханием засыпающей жизни, всего только месяц назад освежавшие планету сочной, изумрудной зеленью! Родина всех сокровищ — обыкновенная, но всё же такая необыкновенная природа... Бирюзовые глаза жадно вглядывались в увиденное. То, что они созерцали, ни за что не описать словами: это можно только видеть самому, воочию — только так не будет искажения истинного великолепия и праздничных красок раннего октября. Поверхность осталась далеко внизу; дыхание перехватило, унесло изнутри, и трудно было снова начать мерно впускать в лёгкие и выпускать из них воздух бесшабашного ветра, беспечно мечущегося в вышине. Руж сильнее прижалась к Шедоу; тот же как можно крепче обнял её взбудораженное неожиданностями тело и с удовольствием прислушивался к её дыханию — поначалу частому и глубокому, а позже замирающему. Их сердца стучали — громко, гулко и с упоением, создавая свой собственный ритм. — Фух... Призна́юсь, это было самое внезапное твоё проявление любви... — Ты знала, на что шла, полюбив меня. Наши отношения с самого начала превратились в соревнование, кто выкинет самую оригинальную выходку. — Даже интересно, кто выигрывает, — игриво усмехнулась Руж и умиротворённо опустила ресницы. — Будем считать, что у нас ничья, — заключил Шедоу, также усмехнувшись и обнажив белые, острые клыки. Руж почему-то очень любила их и была готова визжать, когда он показывал их. Эта улыбка... Она так влекла. Он никому больше её не дарил. Мышка томно прикрыла глаза и расслабилась, пряча лицо у него на груди, зная, что находилась в надёжных руках. Он ещё теплее прижал её к себе. — Готова? — С тобой приходится быть готовой ко всему. — Ха-ха, взаимно. Вперёд! Двигатели в ботинках прибавили тяги. Ничто не могло лишить их этого полёта.