Вода и камень

Вода и камень. Глава I "Куда бы их пристроить..." – цветы всё прибывали. С момента вчерашней премьеры это был уже восемнадцатый курьер с очередной корзиной. На сей раз белые, жёсткие, будто пластмассовые, орхидеи. Эти будут стоять неделю... жаль, что их нельзя съесть. Уж лучше бы крабов прислали, ей-богу! "Мицу! – на мой отчаянный зов сверху свесилась лохматая голова с одним накрашенным глазом. – Ради всего святого, помоги мне убрать это безобразие, иначе я навернусь тут рано или поздно!" Когда все корзины, коробки и вёдра с букетами перекочевали на террасу и кухня перестала походить на цветочную лавку, Мицу отчалила к себе дорисовывать лицо, по дороге прихватив из холодильника персик. Другим она довольно подло запустила в отца. Я не был готов и поймал, чем смог. Холодным, влажным персиком в живот – этого никто не заслуживает, но он, по крайней мере, оказался вкусным. Снаружи позвонили. Чертыхаясь, сполз с дивана и пошёл открывать. Если это очередное пахучее подношение – сбегу из дома. Дзуки и Кокоми сделали это сразу после обеда. Мы же собирались присоединиться к ним позднее, чтобы вместе отметить выход фильма у нас в Японии. Вчера всё прошло просто замечательно: аплодисменты, волнение, эмоциональные комментарии на выходе, девушки в слезах – красота! Ради такого можно снова и снова мокнуть, мёрзнуть, бегать, прыгать, драться и стрелять. Тем более, что я и сам не против делать всё это время от времени. А точнее, очень даже "за". На экране чья-то макушка в фирменной бейсболке... сейчас меня стошнит... Ан нет, в руках – небольшой тёмный свёрток. Пусть попробует сказать, что это не бомба. В заднем кармане проснулся телефон. Фукушима, чтоб его... – Моси-моось? – Вечерочка доброго! Он доехал? – Кто? – Посыльный из "Ямато". Уже должен быть. – Видимо, да. У него пакет. – Точно. Это в офис пришло, глянь пожалуйста, я не смог понять, что это, но, кажется, что-то важное. Пришлось впускать "бейсболку с пакетом" – всё равно ведь не отстанет... – И что там было? – Дзуки, лениво ковыряющая тирамису, вопросительно изогнула бровь. Старания стилиста не пропали даром – за пару часов, проведённых в салоне, ему удалось превратить заядлого огородника с драными коленками в настоящую леди в изящном платье с открытой спиной и безупречным маникюром. Обычно моя жена бесстрашно торчит кверху попой на грядках под палящим солнцем и тянет из земли сорняки голыми руками. Говорит, что в перчатках ей неудобно, а кроме того, под ногтями и без того краска въелась – какая разница, добавится к ней земля или нет. Она так счастлива, занимаясь своими посадками, что можно только любоваться молча. Без неё всё непременно зачахло бы, потеряло смысл, превратилось в нагромождение бесполезных предметов и форм. Дзуки вносит в мою жизнь гармонию и красоту даже когда просто спит или ест. Вот прямо сейчас, например. Ей кажется, что она действует аккуратно: стараясь не нарушить архитектуру десерта, равномерно выгребает содержимое ложечкой то с одной, то с другой стороны и отправляет в рот, прихватывая нижней губой, чтобы не расплылось. Деликатно, кончиком языка, едва заметно облизывает верхнюю и повторяет процесс с самого начала, заставляя неотрывно смотреть на неё, словно "сейчас вылетит птичка". К моему удовольствию облизывается она немного левее симпатичного кремового пятнышка, которое красуется прямо под носом, сводя на нет всё её стремление выглядеть безупречно. Дома я бы давно уже смахнул сладкую "родинку" пальцем на радость девчонкам, обожающим нехитрый домашний фансервис. Дзуки посмеивается надо мной, говорит: "Послал Ками-сама дочерей – терпи." А куда деваться-то? Остаётся, только рассчитывать, что за все мои муки я когда-нибудь получу некоторое количество нормальных внуков, с которыми можно будет ездить на рыбалку и играть в футбол, не переживая за то, что у них носочки с трусишками по цвету не сочетаются. – Ну же! – пихает меня будущая бабушка под столом, выводя из анабиоза. – Чего дерёшься? – Хочу знать, что привёз курьер! – Та-дам! – достаю из кармана небольшой блокнот, все страницы которого исписаны убористым почерком. – Здесь как раз по-французски, тебе и карты в руки... "Сегодня Ной упал со стремянки, когда приколачивал новую вывеску. Куст шиповника выглядит теперь слегка помятым..." – прочла Дзуки наугад. Подняла на меня удивлённый взгляд. – Там таких несколько было, перевязанных бечёвкой. Сверху записка. – Таку... если ты сейчас же нам всё не расскажешь – пеняй на себя! На самом деле мне и самому до конца не верится в реальность всего происходящего. У меня не было времени разобраться с посылкой как следует, успел лишь прочитать записку, в которой Люк сообщал мне, что после американской премьеры с ним связался человек из Нью–Йорка, нашедший при ремонте дома кое-какие бумаги, в которых, как ему кажется, описаны весьма схожие события. И, поскольку у самого Люка, как всегда, дел невпроворот и он сильно сомневается в том, что у него когда-нибудь дойдут руки до этих записей, а также памятуя мой интерес к личности Санады – он отравляет их мне. Возможно, мне было бы любопытно раскопать дальнейшие подробности жизни моего персонажа... – Чёрт, ну конечно же, было бы! Он ещё сомневается... – Не ругайся при детях, Таку, – Дзуки накрыла мою руку своей. – Интересно, а кто вчера орал на весь дом "дерьмо" и "убью к такой-то матери"? Или мне послышалось... Закон один для всех, вроде. – Ты бы тоже орал, если бы на тебя сороконожка свалилась прямо на голову. Хотя... ты бы орал от радости, я думаю. Целая сороконожка! Будет, что в инсту выложить! – Кстати, насчёт "детей": Мицу, как ты там назвала того лысого фотографа из американского журнала – "свиная жопа"? Чья школа? – Кокоми хрюкнула в бокал с шампанским и показала сестре язык. – А что он издевается! Заставил всех краской друг друга поливать – я потом два часа отмывалась, ухо до сих пор зелёное! – Это твоя работа и ты сама её выбрала. Не нравится – найди другую, – перекошенная мордашка младшенькой вызвала взрыв хохота за нашим столиком. Народ заозирался, проходящий мимо официант так вообще чуть было со стеной не встретился. Я в его возрасте тоже на девчонок пялился, само собой, но как-то обходилось без разрушений. – Дай сюда записки! – терпению жены пришёл конец. – Иначе мы так ничего и не узнаем. Дома она засела у себя в мастерской со словарём и тарелкой шелковицы и, когда я выковырял её оттуда далеко за полночь, мы имели синий язык, фиолетовые пальцы и некоторое количество информации по существу вопроса. Перед нами, определённо, были записки Николь Феррье, во всяком случае, никаких других версий моя голова не принимала. Дневник она вела не слишком регулярно, скорее, записывала какие-то важные для себя вещи, к которым планировала вернуться позднее или хотела сохранить в памяти как можно подробнее. Хозяйственные записи, детали рецептов, даже бухгалтерские подсчёты на полях. Вот ни за что бы не подумал, что у неё такой серьёзный характер. Николь в исполнении Эрису казалась скорее взбалмошной авантюристкой, а здесь явно прослеживался цепкий ум и деловая хватка, да и почерк был изящным, но твёрдым. Дзуки во что бы то ни стало желала расшифровать всё сама. Я засомневался было, найдётся ли у неё время и не слишком ли сложную задачу она себе ставит. В ответ получил закушенную губу и сердитый взгляд и отстал. В конце концов, мне и самому любопытно было, что сталось с ними после того, как Санада впервые в жизни сиганул с парашютом. Много раз представлял себе варианты развития событий и каждый раз разные. – А представляешь, как они удивятся, когда получат такую весточку из прошлого! – Если будет кому удивляться, – глядя на Сидзуку, возбуждённо теребящую каштановую прядку на виске, я уже прикидывал масштаб грядущих изысканий. Нет, мне, конечно, хочется узнать конец истории, но, зная решительный нрав и обычаи маленькой "скво", можно не сомневаться: потомкам лучше начать выстраиваться в очередь на получение наследства уже сейчас, пока за них не взялись всерьёз. Нам всем крупно повезло, что французский Дзуки учила давно и перевод займёт какое-то время, а стало быть, она не кинется разыскивать внуков и правнуков прямо так, в пижаме и тапочках. – В вашем фильме у Николь родился мальчик и они жили в Париже, а я пока ничего такого не нашла, хотя, я всего несколько страниц просмотрела – всё-таки трудно читать рукописный текст на иностранном языке. Как думаешь, могло такое быть на самом деле? И если могло – где нам искать эти следы, мы ведь и адреса толком не знаем. Может и не в Париже, и даже не во Франции, а может и не в Европе, а в Америке или вообще где угодно! – забывшись, она дёрнула себя за чёлку слишком сильно и сморщила нос. – Таку, чего молчишь? – Я думаю... – задача и впрямь могла оказаться непосильной. Сошлись на том, что для начала попробуем найти хоть какое-нибудь упоминание о детях в тексте, а уж тогда обратимся во французскую поисковую службу и если найдём потомков нашей парочки, то отдадим им ценную семейную реликвию. А заодно узнаем, куда судьба занесла бывшего резидента в погоне за своими "обязательствами". Судя по тому, что блокноты нашли в Нью-Йорке, записи заканчиваются до возвращения Николь домой. – Ой... а вдруг они вообще не встретились! – Сидзука прижала ладошку к губам. "Ну вот, расстроилась..." – думаю я и подгребаю её поближе. – Ну как, не встретились... обязательно встретились, ты что, Санаду не знаешь? – Ты говоришь так, будто он твой приятель и вы знакомы лет сто, – смеётся моя жена. – Нет, конечно, больно уж сложный у этого типа характер для приятельских отношений, но я в него верю! Давай уже спать, завтра начнёшь читать с самого начала и мне расскажешь, что да как. Однако ни на следующий день, ни в выходные ничего не прояснилось. Сначала зарядил дождь и Дзуки пришлось спасать садовую мебель и многочисленные кадки с растениями, чтобы их не залило, потом она простудилась и решила, что сопли – не лучший друг переводчика, а всё, что ей сейчас нужно – большая кружка имбирного чая и гора книг и альбомов по искусству. Наконец насморк закончился, и я смог вернуться в семейную спальню, откуда был изгнан пару дней назад со словами: "Тебе болеть нельзя, если люди не будут видеть твою рожу в журналах каждую неделю – в стране наступит паника и хаос." Так поступить с ни в чём не повинными соотечественниками я не мог, поэтому безропотно переселился в гостевую комнату. – Он был! – А? – торжествующий вопль Сидзуки застиг меня в ванной. Вот так придёшь вечером с прогулки, намотав почти девять километров по милости Аму-чан, которая ни за что не повернёт домой, пока не загонит на дерево очередного драного кота, а тебе вместо душа – загадки... – Ребёнок! Он всё-таки родился! – мне сунули в руки полотенце и захлопнули перед носом дверь. Когда горячая вода в четвёртый раз сменилась холодной, до меня потихоньку начало доходить. То есть, Дзуки наконец принялась за дневники и даже добралась до места, где речь идёт о ребёнке. Что ж, Люка можно поздравить, сюжет угадан верно. А ещё больше я был рад за Санаду, которого Ками-сама одарил-таки потомством. Что бы он там ни говорил – у человека должна быть семья, даже если для него это неочевидно. Теперь мне ещё сильнее захотелось узнать, вернулся ли он в Париж, чтобы найти там свою судьбу или канул в безвестности, одержимый жаждой мести. Я должен это выяснить, пусть даже мне придётся перерыть все записи в Центральном историческом архиве. А кстати, информация может оказаться засекреченной и тогда сделать это будет гораздо труднее. Пожалуй, пусть Дзуки сначала попробует. Дождавшись, пока пар в ванной рассеется, осторожно глянул в зеркало... Ничего особенного – обычный я. Мокрый представитель человеческой породы с царапиной от собачьих когтей на плече и полотенцем на бёдрах. Жаль... С тех пор, как закончились съёмки я больше не видел его и не слышал ехидных замечаний в своей голове. Должно быть, тогда так увлёкся работой над ролью, что насочинял себе лишнего. "Мог бы и намекнуть, в каком направлении искать надо, – сказал я своему хмурому отражению, – чай не мальчик уже, задравши хвост бегать." На меня по-прежнему устало смотрел житель Токио эпохи рейва, никак не желавший превращаться в последнего самурая из рода Санада. Всё же мы с ним абсолютно разные. И как это Люку пришло в голову, что я подхожу для этого дела... А может, для него японцы все на одно лицо и он попросту взял самого раскрученного в надежде, что на него люди в кино валом повалят? Что-то такое я слышал от него в день нашего знакомства, но всё равно решил попробовать. Доказать этим странным гайдзинам, что смогу сделать так, чтобы все поверили, что я и есть Санада. А теперь вот сам вижу, что ошибался. Чтобы завершить долгий, похожий на три предыдущих, день, повозил щёткой по зубам, влез в чистую футболку и пошёл слушать, кого там Сидзука откопала в этих французских блокнотах. Тихо... лишь изредка слышны самолёты, да где-то вдалеке звенит цикада. Ей, как и мне, не спится. Как назло, луна сегодня яркая – так и заглядывает в окно, манит своими тайнами, зовёт отправиться куда глаза глядят... шорох шин по асфальту – кто-то торопится домой. Тихое дыхание Дзуки наполняет душу покоем. Протягиваю руку – у неё мягкие волосы... Как она радовалась своей находке: похоже, для неё личное счастье бывшего резидента тоже представляет интерес. Пока снимался – мы частенько обсуждали с ней сценарий и то, каким я должен быть, чтобы всё выглядело "взаправду". Она ещё переживала тогда, не слишком ли мы увлекаемся погонями и перестрелками и останется ли место для простых человеческих чувств. На предпоказе держала меня за палец, иногда сжимая его так сильно, что я боялся – оторвёт. Мне и самому больше всего понравились именно эти места, особенно сцена в опиумной курильне или когда Санада стоит один на обрыве под дождём. Глянул украдкой – губы дрожат и слёзы вот-вот на подходе. Дальше смотрели уже в обнимку. Мне тогда показалось, что она не вполне осознаёт, что Санада – это я, и Николь – тоже вполне себе современная живая французская актриса. И теперь, получив подтверждение тому, что они и в самом деле существовали и можно будет даже познакомиться с тем самым мальчиком с деревянным мечом, если повезёт, конечно, Сидзука окончательно перестала связывать меня с ролью. Санада зажил для неё своей отдельной жизнью, что вызвало во мне странное смешанное чувство, похожее на ревность. Раньше было по-другому: "Вот Таку, который переодевается в Нобунагу или синий костюм хирурга, берёт в руки клюшку, и мы все удивляемся, как ловко он это проделывает..." История Санады тронула мою жену настолько, что вот уже который день она до поздна разбирает гайдзинские буквы, чтобы узнать, что чувствовала незнакомая иностранная женщина к одному незадачливому японцу, заброшенному судьбой так далеко от родных берегов. На потолке мелькнуло красным и синим – полицейский патруль. У нас тут довольно много иностранных шишек живёт, посольства, резиденции и всё такое, вот и стараются, объезды по ночам – обычное дело. Со двора послышался какой-то шум, к которому тут же добавился собачий лай и топот. Енот опять проверяет содержимое мусорных пакетов – зря я выставил их заранее, утром придётся собирать раскиданные банки и очистки. Жаль, еноты читать не умеют и о раздельном сборе мусора не ведают. Дзуки шевелится во сне, раскидывает руки и ноги, стремясь отжать ещё кусочек постели. Это сейчас она – "морская звезда", а к утру замёрзнет и превратится в "личинку майского жука", что прячется под одеялом, свернувшись калачиком. Удивительно, как она не путается в длинных своих волосах. Даже в темноте можно уловить тусклый отблеск лунного света у неё на макушке. Осень жизни... Маленькая «скво» цепляется за недолговечные её приметы, боится наступления зимы, нещадно закрашивая каждый седой волосок, а я старательно не замечаю, какая битва ведётся за моей спиной. "Я люблю тебя, Грозовая Тучка... – шепчу одними губами, – буду беречь тебя до самого конца, и неважно, когда он случится". "Сколько ни гляди – берега не видно... вокруг одни лишь тяжёлые свинцово-серые волны, сменяя друг друга, бьются в борта, лижут их холодными жадными языками. Капитан, отдавая старпому списки, сказал, что уже сегодня мы будем в Ливерпуле и он избавится наконец от смердящего балласта. Это он о своих пассажирах, надо думать… Продрогшие уставшие люди, жмутся друг к другу в трюме, то ли оплакивая свою прошлую жизнь, то ли проклиная нынешнюю. Один из них – длинный и нескладный, с непослушной, торчащей во все стороны, шевелюрой, которую он постоянно пытается пригладить костлявыми пальцами, кажется, исподволь наблюдает за мной. Очень неприятный тип. Из вещей у него – узелок да потёртый скрипичный футляр, который он прижимает к себе, как младенца. Вчера мутило, а сегодня очень хочется есть. Матросы дали кусочек сахара и пару галет, которые кончилась слишком быстро. Пробую занять себя заметками, иначе можно с ума спятить. Буду думать о твёрдой земле, глядишь – приплывём побыстрее..." Сидзука, устроившись в кресле с ногами, задумчиво покусывала кончик карандаша. Так ярко рисовалось ей всё, о чем пишет эта женщина – Николь Феррье. Словно наяву видела она и серое небо, сливающееся с морем на горизонте и ржавое, готовое вот-вот развалиться, судно и тощего музыканта, который так не понравился Николь. Ужасно вот так остаться без дома, без семьи и плыть куда-то в неизвестность, да ещё с малышом в животе. Представить только на мгновение: нет рядом Таку и девочек, никого в целом мире и непонятно, что делать дальше... поёжившись и натянув на коленки футболку, она вновь принялась за чтение, аккуратно выписывая для себя непонятные слова. "Что ж, мадам Циммерман, прощайте, временные документы вам оформят, я договорился. Надеюсь, больше с вами ничего экстраординарного не произойдёт", – сказал капитан и дотронулся пальцами до козырька засаленной фуражки. За время недолгого плавания мы как-то свыклись друг с другом, он даже перестал гнать меня в трюм и позволил, когда на палубе становилось слишком холодно, сидеть в рубке. Шутил, что два раза утонуть нельзя, а значит и все остальные за компанию спасутся. И вот теперь надо сходить на берег и ждать бог знает сколько, пока нас не заберёт американский пароход. Люди безмолвной вереницей спускаются по трапу, волоча своё добро. Кто-то коснулся моего рукава. – Зачем вам это? – тихо спросил скрипач. – Не понимаю... – Зачем вы выдаёте себя за другого человека? Я знаю Анну Циммерман. Настоящую. А вас я не знаю, – глаза у него красные, а кожа совсем серая. Вцепился в свою скрипку, как будто без неё он умрёт... – Какое вам дело? Мои документы утонули вместе со всеми вещами. Мне нужно в Америку, вот и всё. Он кивнул и пошёл вперёд, туда, где другие пассажиры слушали какого-то человека в форме. Я двинулась было за ним, но не смогла сделать и шага – ноги отказали и в глазах стало совсем темно... Очнулась, когда за шиворот тонкой струйкой потекла вода. Холодная. Постепенно зрение вернулось, и я увидела над собой небритое лицо с острым носом. Этот придурок пытался приладить мне на лоб мокрый платок." Что ни говори, а цукэмоно моя жена готовит, как никто. Уже ради одного этого стоило делать ей предложение. Вот, вроде бы, ерунда: такуан, самая простая еда, лежит себе в мисочке – только что сам его из отрубей выкапывал – но без него обед будет не таким вкусным. Смотрю на Дзуки, по сложной траектории выписывающей круги по кухне, и начинаю закипать. Когда уже за стол сядет – бегает туда-сюда, то одно вспомнит, то другое забудет... так мы никогда не начнём! "Итадакимас!" – говорю решительно и сурово. Она останавливается, но только лишь за тем, чтобы с криком "Хлеб!" стукнуть меня по затылку прихваткой и бежать дальше к тостеру, из которого только что резво выпрыгнули два кусочка тыквенного хлеба с поджаристой корочкой. Наконец всё сделано как надо, и она устраивается напротив меня, подогнув, как обычно, ногу и принимается дуть на ложку с супом, смешно складывая губы клювиком. – Ну как? – спрашиваю. – Что, как? – отвечает маленькая "скво", хотя и сама отлично знает, "что". – Дневники! Добралась она в Америку? – Дзуки, довольная моим нетерпением, кивает и начинает рассказывать о том, как храбрая мадам Феррье преодолела океан и добралась-таки до чуждых берегов. В дороге она познакомилась с человеком по имени Ной Розенталь, который потерял всех родных и близких и оказался один на один с испытаниями, к которым он абсолютно не был готов. – А деньги? Она так и потеряла номер счёта? – я вспомнил про записку Санады, которая, по версии Люка, превратилась в ничто во время кораблекрушения. – Ешь, давай, иначе читать не буду! – хорошо, что у меня сегодня выходной, иначе умер бы от любопытства... "Меня победить лишь взглядом одним не сможете вы никогда..." – голос у Ноя был тихий и, по его собственному мнению, никакой. То ли дело скрипка! Скрипка может выразить всё, что угодно от восторга до гнева или грусти. Может утешить в горький час и даже прокормить. Но сейчас его музыка не нужна. Сейчас нужны деньги. С тех пор, как он понял, что у неё будет ребёнок, это стало предметом постоянного беспокойства. Она сказала, что это не должно его волновать, но именно с этой секунды собственная жизнь перестала казаться ему хоть сколько-нибудь значимой, ещё она сказала, что муж её умер... что ж, это не отменяет того, что и ей и этому будущему ребёнку нужно что-то есть и где-то жить. Для себя Ной решил, что это – знак божий и для него, ничего, кроме музыки, не знающего, пришла пора выбраться из своей скорлупы, в которой он жил с тех пор, как не стало Эстер, и заняться чем-то действительно стоящим. "Корабль уплывает, а я остаюсь, меж нами морская вода..." – бурча себе под нос Ной шагал и шагал в гору к белому зданию в самом конце улицы. Там размещалась заводская контора и на переработку рыбы требовались рабочие. Одним из них Ной собирался стать. Не навсегда, конечно. "Как только всё наладится – двинусь дальше", – с самого начала он планировал добраться до Филадельфии и попытаться устроиться там в симфонический оркестр, один из самых известных и лучший из тех, что ему доводилось слышать. Но пока денег не хватало не то, что на билет, но даже на еду, а скоро зима и что с ними будет – не знают даже на небесах. В этом проклятом, насквозь провонявшим рыбой, месте для него не было другой работы. Пару раз Ной даже злился на себя за то, что вместо того, чтобы идти к своей цели, он торчит вместе с этой странной чужой женщиной в лагере для перемещённых лиц, а ведь они даже не родственники. К тому же у неё непозволительно громкий голос и вредный характер, слишком уж любит командовать, а у него не хватает силёнок, чтобы поставить вздорную бабу на место. Стоит ей улыбнуться, как Ной уже согласен потерпеть ещё чуток, опять же, без него она, пожалуй, пропадёт, особенно, когда малыш родится. Да и Эстер бы точно не одобрила. Она любила детей, "воробышки" – так называла своих маленьких учеников. Жалко, своих у них не случилось, а теперь уж и вовсе ничего хорошего с ним не произойдёт. Тыльной стороной ладони он вытер мокрые щёки и толкнул дверь. "Думаю, это ненадолго... это уже пятая попытка Розенталя пристроиться на постоянную работу. Как можно быть таким растяпой? Тех денег, что были у него с собой, хватило на неделю, да и то лишь потому, что я била его по рукам каждый раз, когда он доставал кошелёк без торга. Теперь он делает вид, что может питаться воздухом, а сам, того и гляди, начнёт комаров ловить себе на ужин. Необходимо что-нибудь придумать... вот, если бы вспомнить те цифры..." – И что, это всё? А про Санаду там совсем ничего нет? – стало даже немного обидно за бывшего резидента. – Ну вот как у женщин мозги устроены? Все мысли только о себе. Интересно, вспомнила она хоть раз о том, кто остался в Париже? – Да уж, – пробормотала Дзуки, намазывая ломтик молочного хлеба клубничным джемом. – Может, она его просто не любила? Знаешь, я пока читала – всё думала: Николь и Санада такие разные, что она вообще в нём нашла? – Может быть то, чего не хватало в её собственной жизни? Что вообще женщины находят в таких типах? Признавайся, тебе же он тоже понравился? – Я – другое дело. Во-первых, я не европейская женщина и не католичка, а во-вторых, в фильме у него было твоё лицо, хоть и не слишком привлекательное. – Это почему ещё? – оказывается, кое у кого имеются претензии, а я и не знал... – Уши торчали, тебе такая стрижка не идёт. Зато мне понравилась шляпа и когда ты манжеты на рубашке застёгивал – тоже очень завлекательно смотрелось. Было бы здорово, если бы ты иногда и дома ходил в чём-нибудь, кроме своих ужасных маек, – Сидзука ткнула в мою сторону тостом, скорчила рожицу, будто её сейчас стошнит и продолжала. – Интересно, всё же, как он выглядел на самом деле, какой был? Уж наверное, настоящий мужчина, не то, что нынешние... – Сто процентов – очкарик прилизанный, – от возмущения даже есть расхотелось. Подумаешь, майки мои её не устраивают, развелось тут ценителей! Когда из-за поворота показалось море, настроение стремительно пошло вверх, как воздушный шарик, у которого оборвалась ниточка. Есть от чего: ветер в лицо, солнышко играет на хромированных зеркалах, в спину припекает так, что хочется поскорее скинуть куртку. Такие прогулки позволяют побыть наедине с собой, переключиться на внутренние ощущения, увидеть кое-что из того, что остаётся за кадром обычной каждодневной суеты. Закрывая за собой дверь услышал царапанье и лай – Аму не успела напроситься в компанию. Дурашка, не могу же я везде её с собой таскать! Пока петляешь по узким улочкам Сироканэдай, кажется, что этот лабиринт никогда не закончится. Направо, налево, снова направо... постоять на светофоре в тени больших деревьев парка Икэдаяма, потом переезд – пропускаем поезд из трёх цыплячье-жёлтых вагончиков. Пока выберешься за железную дорогу – ещё минуты три томительного ожидания... ну, вот наконец, вывернул на скоростное шоссе вдоль залива и полетел! Здесь недавно был дождик – асфальт ещё тёмный, но луж нет. Мотоцикл довольно урчит, заглушая песнь ветра, перед глазами сине-зелёные переливы моря до самого горизонта. Где-то впереди – Тиба, но мой путь лежит дальше, в Кимицу. Если получится – сделаю несколько снимков водопада. Я загадал: если приеду и там никого не будет – ждёт меня удача на весь месяц. – Глупо было спрашивать насчёт меня у жены... Переднее колесо налетает на мокрую после дождя разметку, руль пару раз болтнуло в разные стороны, хорошо ещё, тормоз успел отпустить и на дороге пусто. Разом вся многолетняя практика обнулилась. – Дурак, что ли? – кручу головой – никого. Только приглядевшись понял, что в зеркало на меня злорадно щурится знакомый по Парижу насмешливый глаз. – Дурак у нас – это ты: маешься ерундой вместо того, чтобы делом заняться. Рот закрой и не спорь со старшими! Дал бы я тебе за "прилизанного", да не дотянусь, – голос звучал глуховато, из-за шлема, должно быть... – Чуть не шлёпнулся из-за тебя! – А нечего ездить на всяком... – употребил он непечатное слово, – когда нормальный аппарат есть. Жду тебя в Кимицу! – и пропал. Облизал пересохшие губы. Что за манера у этого типа – являться когда попало. Сколько раз пытался вызвать его "поболтать" – всё без толку, а тут – на тебе! Откуда он знает, куда я направляюсь? Очень неудобно, когда у тебя в голове копошатся всякие там любители чужих секретов. Темно... но людей, похоже, нет. Никто не помешает мне спокойно выбрать место для съёмки, не будет шушукаться за спиной и тыкать пальцами, думая, что я не вижу. Знаю, что бесполезно ждать от людей большего, спасибо и за то, что перестали визжать и прыгать, будто сороконожку увидели. Дзуки шутит, что это потому, что часики тикают и мои постаревшие фанатки просто физически не могут больше прыгать и визжать. Ага. У неё-то, разумеется, всё по-другому... Воздух здесь сырой и прохладный, тишину нарушают только ручеёк, водопадом сбегающий по камням у входа в пещеру, да капли, гулко шлёпающиеся с потолка в небольшое подземное озерцо. Но больше всего мне нравится свет. Собственно, я и тащился в такую даль только чтобы снова увидеть, как солнечные лучи, пробиваясь через листву, заполняют собой проём и тогда на тёмной неподвижной воде можно наблюдать изумрудные сполохи света. Будто бы там существует волшебный изумительный мир, куда простому смертному путь заказан. Только с порога и поглазеть... – Нафоткался, любитель природы? – интересно, можно ли считать несуществующего мужика в моей голове препятствием к везению до конца месяца? – Чего хотел-то? – Да почти что и ничего, так, развлекаюсь. Значит, твоей "скво" понравилось, как ты меня изобразил? – Повежливей там, какая она тебе "скво"... – добрался, наконец до кромки воды и точно – в отражении увидел себя, но как бы и не себя: на вид чуть старше и как-то неуловимо жёстче, что ли... да и чёлку я так не ношу. Пятернёй провёл по волосам, возвращая их на место, губы отражения сжались в тонкую линию. Ага, не нравится... – Нам тут достались записи Николь Феррье... – Не знал, что она вела дневник, – перебил он меня. – Там не то, чтобы прямо совсем дневник, так – заметки на разные темы. Про тебя пока ничего нет. Отражение едва заметно шевельнуло бровью. – Я вот думаю, может тот француз тебя просто выдумал? – Может. А у тебя, может, просто крыша едет, – сверкнул он глазами. – Ладно, не обижайся. Моя жена, например, в тебя верит. – Чудесная женщина твоя жена. Определённо, она достойна лучшего, чем великовозрастный пацан, гоняющий на мотоциклете по выходным в надежде найти на свою задницу приключение подходящего размера. И почему мы всё время цапаемся вместо того, чтобы поговорить нормально, раз уж появилась такая возможность? У него просто страсть какая-то людей доставать. На съёмках, пока в образ входил – чуть сам в сколопендру не превратился. Не удивился бы, если бы оказалось, что Санаде с самого детства прилетало отовсюду за злой язык. – Ты прав, жена у меня, что надо. Кстати, она хочет найти твоих наследников, чтобы отдать им записи. – Пусть попробует... – Ты не мог бы... – Не мог бы! И вообще, мои дела никого не касаются! – отрезал он, но тут же сбавил обороты и сказал уже почти миролюбиво. – Моя личная жизнь – это моя личная жизнь, оставь её в покое пожалуйста. – А может, просто ты сам до сих пор не уверен, любила ли она тебя на самом деле? – поддел я его. – Ладно, так и быть, скажу тебе, если мы найдём в тексте что-нибудь на эту тему. – Сделай одолжение... – он на секунду задумался, потом, словно решившись, мотнул головой. – Насчёт приключений... ты никогда не думал прошвырнуться в Южную Америку? Я отропело уставился на "своё" отражение. То есть, я сейчас должен впечатлиться насмерть, бросить всё и рвануть хрен знает куда просто потому, что у меня завелись тараканы? Может, я ещё до конца не решил, рад ли тому, что сегодня он появился снова и хочу ли и дальше наблюдать это непотребство в собственной голове. – А почему не в Африку? – спросил осторожно. – Потому что. Видишь ли, в Чоэле у меня осталось одно незавершённое дельце... не мог бы ты, хотя бы в благодарность за помощь, закончить его за меня? – в голосе явно слышалось нетерпение, похоже, он рассчитывал на то, что я соглашусь сразу. – Чо... где? – В Аргентине, – невозмутимо пояснил мой странноватый собеседник. – Если б я знал, что ты меня за пару сомнительных советов потом на край света погонишь – обошёлся бы как-нибудь своими силами. – Помнится, ты был рад остаться в живых благодаря этим советам. – Тебе показалось... Мне захотелось посмотреть, как он отреагирует: будет ли злиться или начнёт уговаривать, но, вопреки моим ожиданиям, Санада произнёс почти равнодушно: "Как знаешь... я просто подумал, что у нас могут быть общие интересы. Ты же всегда мечтал отправиться в путешествие, настоящее, не туда, где "всё включено", а так, чтобы дикие джунгли, бурные реки, анаконды, пампасы и всё такое. Можно было бы и фильм снять о таком приключении, как думаешь? Ты же хотел снимать? Вот и попробуешь. И потом: я же вижу, как тебе хочется из дома свалить. Подумай, такая шикарная возможность... Заодно бы и мне помог". Пока длился этот монолог, я не отрываясь смотрел в воду. Отражение вело себя спокойно, губами не шевелило. Слова просто возникали в мозгу сами собой без всякого моего участия. "Должно быть, это всё же моё лицо, а остальное – результат тотального недосыпа из-за вчерашних утренних съёмок", – подумал так, и отражение озорно подмигнуло, разрушив мои стройные умозаключения. "А не пошёл бы ты подальше со своими предложениями!" – не знаю, с чего вдруг так разозлился, швырнул в озерцо камень с такой силой, что брызгами окатило потолок и ближайшую стену пещеры. Я и сам знаю, что несколько месяцев безвылазного сидения в Токио с постоянными мелкими "халтурками" вроде фотосессий, интервью, утренних телешоу и рекламы шмоток для гольфа скоро сделают из меня неврастеника. Вроде и работы толком нет, но и не уедешь надолго. Терпеть ненавижу... Грех жаловаться, конечно – за последние года полтора у меня и крупных проектов было навалом один другого круче. Тогда мне хотелось временами остановится на минутку просто чтобы полежать чуток на диване, посмотреть футбол или провести весь день в гараже за разбором коробок со всякой всячиной, а теперь времени хоть отбавляй, но коробки по-прежнему не разобраны... Мысль о том, чтобы плюнуть на всё и отправиться в путешествие свербила меня всю обратную дорогу. Одно "но" – я обещал Дзуки, что мы вместе поедем искать наследников Санады... она и так слишком долго ждала, когда у меня появится время на нормальный отпуск. Если я сейчас смоюсь, опять оставив её одну – по возвращении, боюсь, меня встретят сковородкой. Решено! Сначала дневники, потом пампасы. Если ничего важного не появится. К тому же экспедицию придётся тщательно подготовить. Идея с материалом для фильма была совсем не дурна. Я хорошо помнил, какой ажиотаж вызвала древняя эпопея про индейцев, да и наши с Санмой ежегодные вылазки стабильно пользуются популярностью. Настолько, что каждый раз нам достаётся лучшее эфирное время в первый же день нового года. Пока добрался до дома, бизнес-план окончательно созрел. Теперь ещё бы уговорить Дзуки... "Забыл тебе сказать: жену не бери, дело может оказаться проблемным, да и вообще старайся не привлекать пока лишнего внимания. Отбой." Вот, значит, как... похоже, опять этот сукин сын переиграл меня. Он ведь ни на секунду не сомневался, что я куплюсь на эту авантюру, и я оправдал все его ожидания. Кстати, так и забыл спросить у него, о чём собирался. Ничего, успеется. Спорю на что угодно – теперь он с меня так просто не слезет. Если смотреть прямо на солнце – в глазах вскоре начинают расплываться ослепительно-белые круги. Николь стояла, задрав голову и прикрыв глаза козырьком ладони, но, сколько ни всматривалась в бледное осеннее небо – ничего нового там не происходило. Чайки продолжали выписывать круги высоко в небе, распластавшись в воздушных потоках и почти не шевеля крыльями. Других признаков жизни вокруг не наблюдалось, впрочем, она ведь для этого сюда и пришла – побыть в одиночестве, чтобы не видеть вокруг чужих людей, не слышать чужую, хоть и понятную, речь. Это место напоминало ей о свадебном путешествии в той далёкой, почти забытой жизни, где мир был таким безопасным и прочным, еда – вкусной, люди – приветливыми; где можно было просто открыть дверь и оказаться дома, и знать, что так будет всегда. И ещё в той жизни остался Андре, с которым они сразу после венчания укатили вдоль побережья на юг, останавливаясь, где только захочется и не заботясь о завтрашнем дне. В той жизни завтра у него случился бы день рожденья, и ей доставило бы массу удовольствия выбрать для него подарок. Быть может, новый фотоаппарат – она как раз видела подходящую модель Leica в витрине. Стильный и компактный – то, что надо... Николь вздохнула и перевела взгляд на море. Анне Циммерман фотоаппарат был не нужен – некому дарить, да и денег на подобное баловство у неё не было. В животе в очередной раз пихнулись пяткой и женщина, охнув, присела на большой плоский камень. "Куда ты так торопишься, дурачок? – тихо спросила она. – Здесь не так уж интересно, не жалуйся потом, что тебя не предупреждали". Ребёнок затих, словно обдумывая новость, а Николь подумала, что, стоит ему появиться на свет и о прежней жизни можно будет забыть навсегда. С этого момента всё сосредоточится лишь на двух вещах: где взять денег и как растянуть их на как можно большее время. "Ладно, – решила она, – вот родится, тогда и поглядим, а сейчас нужно закончить то, ради чего она с утра ходила на рынок". Раньше на день рождения Андре всегда получал любимый вишнёвый саварен с ромовой пропиткой и взбитыми сливками внутри, но теперь у неё нет ни рома, ни сливок, да и с ягодами как-то не сложилось. Но не отменять же из-за такой ерунды традицию. Из тех яиц, что ей удалось достать, можно сделать... ну, например, безе! Туда даже мука не потребуется. Сахар, конечно, тоже дефицит, но всё же кое-где его можно найти. Порывом ветра разметало волосы и пришлось заново собрать их в пучок. Они сильно отросли и не факт, что Андре узнал бы её сейчас со спины. Воспоминания о мирной спокойной жизни придавали мадам Феррье сил. Всё когда-нибудь наладится, по-другому просто не может быть. О том, кто заставил её бежать из Парижа, плыть через чёртов океан в эту дыру, она старалась не думать. Не важно, что он там себе навоображал, и что привиделось ей самой – всё оказалось ложью, наваждением и закончилось ничем. Вряд ли этот человек станет искать её здесь, как обещал тогда на берегу. Такие обещания не принято выполнять, к тому же и возможности такой у него не будет – записка с адресом превратилась в мокрые ошмётки с чернильными разводами и больше их не связывает ничего. Кроме ребёнка. Но это никого не касается. "Она сказала, что я могу принести ещё, если получится! Те два противня, что я отдала ей, разошлись за пятнадцать минут! Ной – просто молодец, что заставил меня попробовать. Теперь я, знаю, с чего начать", – Сидзука закончила переводить очередную страницу и с удовольствием откинулась на спинку стула. Вытянула ноги и бросила на стол карандаш с отчётливыми следами зубов. "Это уже третий, – подумала она, придвигая поближе кружку с малиновыми цветами и лупоглазыми птичками. – Пора менять привычки". По мере углубления в текст, карандаши становились всё вкуснее, вопросов возникало всё больше, а ещё Дзуки настолько привыкла к постоянному присутствию Николь в своих мыслях, что ей начало казаться, будто она всегда знала эту женщину: её заботы, тревоги и маленькие радости. Каждый раз, беря в руки блокнот, она словно бы погружалась в то время и переживала всё то, чего в её собственной жизни никогда не могло бы произойти. "Каково это – не иметь никакой поддержки в такой момент? – размышляла Сидзука, прихлёбывая горячий шоколад. – Ни семьи, ни друзей, никого, с кем можно было бы поделиться, если станет совсем туго. Постоянно быть в страхе за маленького без всякой надежды на то, что когда-нибудь проблемы закончатся. Конечно, у неё самой тоже бывали непростые времена, особенно в самом начале, но, во-первых, это нельзя сравнивать – тогда была война, а во-вторых, рядом всегда стоял Таку, по-другому и быть не могло. Он бы ни за что не позволил ей чувствовать себя одинокой и беспомощной". От этих мыслей сразу стало тепло и уютно. А стоит только представить себе, что скоро они отправятся в увлекательное путешествие, где, быть может, найдут ответы на все вопросы – хочется прыгать до потолка, петь и смеяться. И пусть все сбегутся посмотреть, что тут у неё происходит – вместе шуметь намного веселее. Когда Ной повредил ногу, уронив на неё ящик с рыбой – Николь, наконец, решилась. К тому времени у её кулинарных экспериментов уже появились свои покупатели. Людям хочется иногда пробовать новое, не похожее на то, что предлагают хлебные лавки на соседних улицах, а может быть их привлекает магия слов "французская выпечка" – ведь не всякий в этих краях может похвастаться тем, что завтракает круассанами, "ну прямо, как в Париже". По крайней мере Милли, нахваливая соседям её товар, уверяла, что именно с этого у каждого из них начнётся "самый лучший день в жизни". Николь вытащила из памяти всё, что когда-либо видела в маминой книге с рецептами или пробовала в парижских кондитерских. Теперь приходилось лишь сожалеть о том, что тогда она была не слишком внимательна. Наловчилась она и добывать необходимые продукты. В городе, где почти невозможно было достать сахар, джем и маргарин, а слово "масло" даже произносить было неприлично, попытка приготовить десерт могла быть приравнена к подвигу. Мадам Феррье совершала их регулярно. Милли называла это "обрасти связями" и щедро делилась с новой подругой своими знаниями по этой части. С того самого дня, как новенькая "из этих, ну вы понимаете" появилась на пороге её лавочки с корзинкой безе и, неловко улыбаясь, предложила расширить ассортимент, миссис Маккензи не могла нарадоваться. Самой ей хватало возни и с обычным хлебом, лепёшками и булочками. "Одна-одинёшенька, а рук у меня не шесть и голова всего одна, хоть и неплохая" – приговаривала она всякий раз, раскладывая принесённую выпечку по тарелочкам и блюдам. Поэтому помощь симпатичной француженки была принята благосклонно, а уже через пару недель Милли и вовсе не могла понять, как она раньше обходилась без неё. Вот только много ли напечёшь в домашних условиях... Почти сразу Николь стала задумываться о собственной патиссерии или, чем чёрт не шутит, быть может, даже маленьком кафе на пару столиков для начала. Поэтому, услышав, что Ноя уволили с фабрики, она объявила ему о начале новой жизни. Денег отчаянно не хватало, но если взять в долг "совсем ненадолго", то всё у них получится. Терять-то всё равно нечего. Сначала Ной решил, что дело совсем плохо и это, скорее всего, одно из проявлений беременности. От кого-то он слыхал, что женщины в положении слегка глупеют и это может осложнить жизнь, если не взять ситуацию под контроль. Вот только с контролем у него с самого начала как-то не задалось, да и встречного плана он предложить не смог. Всю ночь вертелся в своём углу, вздыхал и сопел, прикидывал так и эдак: по всему выходило, что надо рискнуть и отдать этой блаженной всё заработанное до последнего цента. Конечно, поначалу будет сложно, но, даже если она на какое-то время окажется не у дел – пекарня, думал он – это то, с чем вполне можно справиться. Николь его научит. У неё тоже не с первого раза получилось, как надо, и тогда она дразнила его, говоря, что теперь их таких криворуких двое. – Ну, вот… уж и не знаю, подойдёт тебе или нет, но дешевле здесь точно никто не сдаст, да и место людное – не так давно трамвайную линию проложили. Люди утром на работу пойдут, глядишь, и купят чего, или вечером по дороге домой. Опять же, будем с тобой делиться – ты возьмёшь у меня на продажу хлеб, а я продам твои круассаны, две лавки всяко лучше, чем одна – Милли стояла, уперев руки в бока посреди небольшого помещения, размером с прежнюю спальню Николь в парижской квартире. – Бери, не пожалеешь. Для себя присматривала, но мой сюда не поедет, да и ребятам дома привычнее. – Вот здесь прилавок поставим, а там, за перегородкой – разделочный стол и печь, – мыслями Николь была уже вся в поисках оборудования. Милли смотрела на то, как она перемещается из угла в угол, потирая спину и делая пометки в блокноте, и думала о том, что чистое безумие – затевать дело сейчас с животом, который скоро будет похож на глобус, хотя, с другой стороны, куда ей деваться-то? Жизнь ведь не спрашивает, готова ты или нет... – Что Ной говорит? Сможет он тебе помогать? – А куда он денется... разве что сбежит, – фыркнула подруга. – Не наговаривай на мужика, Анна. Не похож он на того, кто бросит жену с младенцем на руках. Хотел бы сбежать – стал бы он тебя в Америку тащить. Николь остановилась, словно за верёвочку дёрнули, и внимательно посмотрела на Милли. Та смутилась, решив, что сболтнула лишнего, но секунду спустя француженка преспокойно вернулась к разговору об аренде и поиске недостающих денег. Ради совместного бизнеса миссис Маккензи готова была даже поговорить с местным заправилой Биггсом насчёт небольшого займа. "Ну и что, подумаешь, мутный... никакой банк тут тебе так просто денег не даст, – сказала она решительно. – Не съест же он тебя, в самом деле. А будет наглеть – мой Патрик его быстро приструнит." Милли была замужем за полицейским и пользовалась служебным положением мужа, считая это бонусом к своей многотрудной жизни. Николь вынуждена была согласиться. Пугать подробностями своих кредитных операций Ноя она не стала. Главным аргументом "за" стало наличие крохотной квартирки из комнаты и кухни прямо над пекарней. И, о чудо, там была отдельная ванная. "Не могу больше мыться из чайника" – решительно заявила Николь. В любом случае, для ребёнка всё это подходило гораздо лучше, чем то недоразумение, что было у них сейчас. Она не интересовалась, почему Ной до сих пор остаётся с ней, просто принимала это, как данность. Толку от него было немного, но и вреда никакого. Вдвоём всё же лучше и спокойнее, да и денег своих после кораблекрушения у неё не было. Впрочем, если бы он захотел уйти, удерживать его она бы не стала. Возможно, так и случится, когда "маленький самурай" появится на свет. Кому понравится растить чужого ребёнка, да ещё инородца? Николь пока не придумала ему имя, но была уверена, что родится обязательно мальчик. Временами на неё накатывала обида, что всё происходит не так, как должно быть у приличных людей. Было бы здорово родить сынишку любимому человеку и жить своей маленькой семьёй, радуясь каждому дню. Если бы... От таких мыслей становилось только хуже, поэтому для себя она старалась не связывать причину со следствием. Санада – это Санада, он остался в другой жизни там, где идёт война, где всё рушится и рассыпается в прах. Отсюда он теперь казался смутным тревожащим воспоминанием и, если бы не ключ от квартиры в доме на бульваре Мальзерб, привычно утыкающийся в пальцы, стоило опустить руку в карман – можно было бы подумать, что его и не было никогда. Николь не расставалась с этим ключом, считая его своим талисманом, раз уж он пережил с ней столько всего. И пусть у неё не было особой надежды его применить – пока он лежит в кармане, существует крохотный шанс когда-нибудь вернуться домой. А пока нужно было набраться терпения и сделать всё, чтобы не пропасть в этом враждебном мире самой и родить здорового малыша. Вместе они уж как-нибудь выживут. Если при этом будет присутствовать Ной – это не создаст особых проблем, лишь бы под ногами не путался. Отчитываться перед ним или делиться сокровенным никто не собирается. – Ну, как там наши билетики? – Дзуки подкралась тихонько и вдруг положила голову мне на плечо, надавив на косточку острым подбородком. Обняла за шею, прижалась так, что стало горячо спине. Какие уж тут билеты... Тем более, что сайт авиакомпании завис окончательно и все мои попытки реанимировать его оказались напрасны. – М-м... билеты в процессе, – Дзуки глубокомысленно потыкала пальцем в клавиатуру, но скоро ей надоело и она, отодвинув ноутбук, уселась на стол и примостила босые ноги ко мне на коленку. – Хочу поскорее в Париж, – сказала она. – Знаешь, на самом деле я просто боюсь, что сейчас зазвонит телефон и накроется наш долгожданный отпуск. Уж сколько раз бывало... Телефон и правда тренькнул. И затих. Мы переглянулись. Номер незнакомый, наверное, ошиблись. Сидзука взяла провинившийся девайс двумя пальцами и брезгливо отложила на дальний край стола. Когда её планы под угрозой – лучше на пути не вставать. – Не развлекаться едем, понял? – зачем-то сообщила она мне. – Понял. Если бы только она себя со стороны видела! Это что-то. Маленькая "скво" внезапно становится на полголовы выше и на добрых два размера больше. И лицо у неё такое... решительное. Зря старалась – сайт так и не заработал, а другим самолётом я лететь не хочу. ANA после роли Шинкая мне почти родственники и дело тут вовсе не в бесплатном билете, хотя и это тоже приятно. – Ладно, поехали тогда в Тибу. Уже уходя вспомнил, что забыл проверить почту. Письмо было одно и это меня так удивило, что я тут же открыл его. "Уважаемый... – так, с этим всё понятно, дальше-то что? А, вот: – наша компания планирует снять серию документальных фильмов в самых необычных уголках планеты, каждый из которых будет представлять столь же необычный "путешественник из Японии"... – это куда они меня запихнуть хотят?" Песни сегодня выбирает Дзуки, поэтому мы слушаем Адель. Не могу сказать, что мне совсем уж не нравится, скорее никак, но Грозовая Тучка довольна, жизнерадостно кивает в такт музыке и прищелкивает пальцами – ну и ладненько. – О чём задумался? – спрашивает она, когда очередная песня закончилась. – NHK приглашают на переговоры. Хотят снимать какую-то лабуду на природе и просят принять участие. Судя по всему, уже скоро. – Обязательно тебя хотят? – хмурится Тучка. – Отвертеться никак? – Вот схожу и узнаю... – у неё на коленке дырка и я, придерживая руль одной рукой, другой начинаю тянуть за лохматые джинсовые ниточки по краям. – Балда! – реагирует моя девочка и шлёпает меня с размаху по пальцам. – На дорогу смотри! Вместо ответа сворачиваю на узкую грунтовку, ведущую к берегу моря. Ничего, что приедем попозже, прямо сейчас мне хочется взять её за руку и брести вдоль кромки воды, утопая в мокром песке, смотреть как ветер играет с её волосами, а солнце целует в макушку, болтать и смеяться, а ещё просто необходимо съесть угря, которого восхитительно готовят вон в той забегаловке у пирса, куда мы обязательно дойдём. И, кстати, если я, не дай бог, услышу когда-нибудь, как она назовёт так ещё кого-нибудь – мне придётся его убить... – Можете выставить любой райдер, всё, что пожелаете. И гонорар, само собой... – Дело не в деньгах, я просто именно сейчас немного занят. Если бы можно было отложить съёмки недели на три, а лучше – на месяц, – лицо продюсера, с которым мы битый час вежливо препирались по поводу моего участия в проекте, не выражало ничего, кроме терпения. При этом по срокам он не сдвинулся ни на шаг, продолжая предлагать мне всё новые и новые блага, если я передумаю и поеду сниматься в Южную Америку. – Только подумайте, как там будет интересно, – вещал он, размахивая руками, – вы же любите природу, хорошую компанию и приключения. Там всего этого будет завались! На стене над его головой – кошмарная абстрактная мазня грязно-коричневого цвета с синими вкраплениями. Что хотел изобразить художник, я так и не понял, зато у меня возникло непреодолимое желание увидеть эту штуковину у мучителя на шее. Кажется, он что-то почуял, потому что вдруг оглянулся на картину, а затем перетёк на другую сторону дивана и продолжил донимать меня оттуда. – А где конкретно вы собираетесь снимать? – я уже представил себе моторку, бодро рассекающую воды Амазонки, розовых дельфинов с ехидными мордами, мангровые заросли, кишащие разными тварями и ещё кучу всяких завлекательных картинок. – Сколько человек будет в группе? – Аргентина, провинция Рио-Негро, подножие Анд – это внизу Южной Америки, если смотреть по карте... – Нет. – Что... нет? – на продюсера было жалко смотреть. Ну ещё бы: столько распинаться и на тебе... – Нет, это значит – извините, но я не смогу. Совсем. Никак. – Мы даже могли бы пойти на то, чтобы предоставить вам возможность самому выбирать, что и как снимать. Я знаю, как вы любите осваивать новые компетенции. Не хотите поработать режиссёром? – потом, словно испугавшись собственной смелости, сдал назад. – Знаете, а давайте сделаем так: вернёмся к этому разговору через неделю, глядишь, у вас планы поменяются. А нет – так я от вас отстану, – и начал кланяться, всем своим видом показывая, что меньше всего сейчас хотел бы со мной спорить. На том и порешили. В холле никого не было. Через стеклянную стену видна улица и люди, разбегающиеся от дождя, прячась под зонтиками. Размытыми яркими пятнами они плыли по улице, исчезали за деревьями, вместо них появлялись другие – я подошёл к стеклу, чтобы ощутить прохладу после душной атмосферы переговорной комнаты. – Ну ты даёшь... – тишина. – Эй, где ты там? – Чего орёшь? – с неохотой отозвалось где-то в глубине моих мозгов. – Ничего. Твоих рук дело? – на самом деле лихо сработано: помнится, он предлагал мне отправиться на сьёмки фильма, и вот теперь, оказывается, всё происходит само собой и даже деньги искать не надо. – А чем тебе плохо? И гонорар не помешает, что бы ты там ни говорил, – в голосе Санады звучала плохо скрываемая насмешка. – Просто не люблю, когда меня силком затаскивают во всякие авантюры, а так – никаких проблем. Но сначала я еду в Париж. Не обсуждается. – Баран! С таким трудом состряпал тебе экспедицию: финансы, полномочия, свобода творчества... что тебе ещё дать, чтобы ты перестал выделываться и сел в самолёт? – Дзуки... – Только не надо мне рассказывать про то, как ты жену любишь, а то я сделаю так, что она сама тебя за дверь выставит! – взорвался мой собеседник. – Ну и что это означает? По какому поводу истерика? – Это означает, что тебе придётся туда поехать и чем быстрее – тем лучше. Уверен, если бы у него была возможность хлопнуть дверью – у меня бы сейчас уши заложило. Слабый утренний свет проникает сквозь занавески, постепенно отвоёвывая пространство у ночного сумрака. Холодно... если бы можно было не вылезать из-под одеяла вовсе – она, без сомнения, провела бы так ещё месяца три-четыре, а там и весна. Но надо вымесить и поставить в печь обещанные бисквиты для Милли, а потом и своими делами заняться. Едва коснувшись босыми пальцами пола Николь тут же отдёрнула их обратно и сидела, нахохлившись в кровати ещё минут пять, собираясь с духом. Отчего-то вспомнилось убежище Санады в китайском квартале, и как они завтракали вдвоём. В те бесконечные голодные дни, полные отчаяния и страха, это казалось настоящим пиршеством. Николь тогда, обжигаясь, уписывала за обе щеки яичницу прямо со сковородки, а он смотрел на неё внимательно этими своими особенными глазами, отчего ей становилось сразу и томительно, и тревожно. Нынешнее её жилище совсем не походило на ту серую полуподвальную конуру. Стены и потолок радовали глаз свежей побелкой – Ной расстарался, как только они договорились об аренде. Кровать была старая, но широкая и крепкая из добротного дерева с резными виноградными листьями в изголовье. Милли с мужем и детьми помогли с переездом и даже собрали по соседям кое-какую мебель. Вон, хоть тот пузатый комод, что стоит у стены напротив или большой буфет, занявший почти половину патиссерии. Ещё принесли пяток разномастных стульев и старый деревянный ларь, на котором внизу спит Ной, подтянув к животу тощие коленки. Николь была благодарна подруге за заботу, но больше всего ей хотелось поделиться с кем-нибудь всем, что накопилось в душе за всё это время. Чтобы этот кто-нибудь пожалел её, успокоил, в конце концов, просто назвал по имени, обнял и сказал, что всё будет хорошо. Сама она вовсе не была в этом уверена. Чем ближе подходило время, тем страшнее ей становилось. Как можно рожать без надёжного доктора? Вдруг что-нибудь случится – кто тогда поможет? Милли пообещала привести акушерку, которая приняла обоих её детей, но всё равно при мысли о неотступно надвигающихся родах у Николь подкашивались ноги и начинали дрожать пальцы. Если бы няня в детстве при помощи хинной настойки не отучила её грызть ногти, сейчас она бы точно лишилась их всех. Задвигая в духовку тяжёлый противень с марципановыми булочками мадам Феррье не без удовольствия отметила, что, наконец-то они стали получаться у неё одинаково кругленькими и аккуратными. С первыми робкими попытками даже сравнить нельзя. Поначалу у них с Ноем не всё шло гладко: то тесто не поднимется, то яйца не взобъются. Николь не раз плакала над испорченными продуктами, которые доставались с таким трудом. Выручал проверенный рецепт безе, которому она научилась у мамы. Эти маленькие сахарные "облачка" полюбились местным и от покупателей отбоя не было. Но ей этого было мало. Захотелось, чтобы здесь появился маленький кусочек настоящей Франции, чтобы можно было, наконец, почувствовать себя как дома. Над этим стоило как следует поработать, и Николь поправила причёску и сняла с гвоздя огромное сито. Пусть мука у неё будет воздушная, как ни у кого в этом городе. А может и во всей Америке, кто знает... Бедняга Ной так упахался вчера, что не реагирует ни на звон посуды, ни на запах выпечки. Прежде ей приходилось иметь дело с мужчинами, которые, по крайней мере, знали чего хотят, а этот... Вбил себе в голову, что без него она пропадёт и теперь неумело пытается соответствовать. Впрочем, Николь была абсолютно уверена в том, что стоит оставить его одного и двух дней не пройдёт, как он перестанет нормально питаться и бриться, забудет надеть под пальто рубашку, а потом и вовсе заблудится и начнёт жить в дупле, как какой-нибудь филин. Она даже сочувствовала его покойной жене, недоумевая, как вообще можно было связаться с таким фруктом. Андре, наверное, назвал бы его недотёпой, а Санада и вовсе за человека не принял бы. Николь представила себе, его лицо, предложи она ему совместный бизнес… "Не говорите ерунды и займитесь… чем там женщины занимаются! " – был бы ответ. Она усмехнулась и похлопала ладошкой по животу: "Не переживай, даже если у тебя будет папин нос и характер – вот увидишь, я из тебя всё равно человека сделаю. " Хлопнула входная дверь, и Николь, выглянув из-за перегородки, увидела Милли Маккензи с внушительной корзиной в руках. Из корзины выглядывали макушки багетов, небрежно прикрытые холщовым полотенцем. Сейчас они достанут свежеиспечённый хлеб и разложат его на прилавке, а вместо него Милли заберёт к себе заказанные вчера бисквиты и две дюжины миндального печенья. "Опять она таскает тяжеленную корзину сама, – подумала Николь, – могла бы и сыновей прислать". У Милли настроение хоть куда. Даже мальчишки в кои-то веки проснулись вовремя и, схватив по вчерашнему пирогу с рыбой, рванули в школу. У мужа очередное дежурство, а потому можно спокойно сходить на рынок и по дороге завернуть к милой Анне за сладостями. С тех пор, как она переехала – даже поговорить не с кем. Прежние знакомые теперь кажутся не такими интересными – она ведь почти всех их знает с самого детства, да и люди здесь сплошь простые, откуда что возьмётся… Анна – другое дело. Уже одно то, что она из Парижа делало её непохожей ни на кого из тех, кого Милли видела прежде. Из того немногого, что она знает о ней уже понятно, что женщина эта совсем иного склада, чем местный народ. Тем интереснее было приходить к ней за выпечкой: нет-нет, да и узнаешь что-нибудь новенькое. Сама она, пожалуй, откроется сегодня попозже. Не беда – всё равно к обеду всё расхватают. Жену Пата Маккензи люди любили за лёгкий нрав и задорную улыбку, и не упускали случая заглянуть к пухленькой кудрявой булочнице купить вкусного хлеба и заодно перемолвиться словечком. У Милли ведь не только булки свежие, но и новости на любой вкус найдутся. – Ну как, Анна, освоились? Выглядишь замечательно, даже щёчки порозовели! Как Ной, как малыш? С соседями познакомилась? Среди своих, наверное, лучше, да? – вопросы сыпались как из пулемёта, не давая хозяйке и слова вставить. Николь терпеливо ждала, пока у гостьи слова не закончатся. За окном громыхая пронёсся трамвай. Редкие прохожие спешили по своим делам мимо двери патиссерии с надписью "закрыто". Ностранд-авеню, пересекавшая Бруклин с севера на юг, заполнится людьми ближе к вечеру. Кто-нибудь из них непременно заскочит и к ней на чашечку кофе и унесёт домой пакетик с миндальным печеньем или коробку с эклерами. – Здесь есть синагога? – спросила Милли. – Не знаю... – Николь оторвалась от окна и достала из буфета кофейник. – А зачем тебе? – Да не мне, а тебе, – рассмеялась Милли. – Хватит мечтать, давай, рассказывай, как у тебя дела! Они уселись за маленький столик в углу и принялись за кофе, попутно уничтожая остатки непроданной вчера сдобы. – Послушай, я давно хотела тебе сказать, – решилась, наконец, Николь, – только со стула не падай.... Миссис Маккензи воззрилась на неё с удивлением и даже выпустила из рук недоеденный круассан, который шлёпнулся на лакированную столешницу, рассыпав по чёрному полю множество золотистых крошек. – Я, в некотором роде, не совсем то, что ты обо мне думаешь, – продолжила Николь. – А кто же, дай угадаю... Знаю! Ты китайская принцесса в изгнании! Нет, ты – знаменитая грабительница банков и вынуждена скрываться от полиции, – хихикнула Милли. – Можешь не бояться, за пару твоих круассанов я, так уж и быть, тебя не выдам. – Начнём с того, что меня зовут Николь Феррье и синагога нужна мне не больше, чем тебе. – В смысле... а кто тогда Анна Циммерман? И почему я узнаю обо всём только сейчас? – поджала губы миссис Маккензи. – Я не знаю, кем она была – у меня только её документы. Мои утонули вместе со всем, что у меня было. Думаю, ты имеешь полное право дуться, но так уж вышло... Надо было как-то жить дальше, добраться до Америки без паспорта невозможно, и я согласилась стать Анной. Я бы тебе, может, и не сказала, но уж больно врать надоело. – Только не говори мне, что ты убила настоящую Анну, чтобы забрать её паспорт, – фантазия Милли уже работала на всю катушку. – А Ной знает? – Конечно. Они были знакомы. – То есть, вы с мужем вдвоём укокошили бедняжку? Чудовища... – Перестань! – фыркнула Николь. – И, кстати, Ной мне не муж и никогда им не был. – И вообще он не Ной, а совсем наоборот – Франсуа, а настоящего Ноя вы тоже скормили рыбам! – круглые глаза Милли испытующе уставились на подругу. – Ной настоящий. Просто он не мой муж. Моего мужа звали Андре, и он умер. – Постой-ка, дай соображу: у тебя ребёнок от Ноя и поэтому вы сбежали в Америку? – от волнения Милли не заметила, как внутри неё исчез уже пятый за утро круассан. – Опять не угадала, детектив из тебя так себе, – вздохнула Николь и налила себе ещё кофе. Добавила и во вторую чашку. Слово за слово и через час миссис Маккензи была уже в курсе всех подробностей. Попеременно охая и ахая, она то прижимала руки к груди, то хваталась за щёки, видно никак не могла решить, какая из частей тела ей дороже остальных. Только сейчас Николь поняла, как хорошо, оказывается, взять и рассказать кому-нибудь обо всём, что произошло с ней за последнее время. – ... и теперь я не знаю, что буду со всем этим делать, – закончила она. – Иногда мне чудится, что всё это – какой-то странный сон, но каждый раз оказывается, что ключ по-прежнему лежит в кармане и не думает никуда исчезать. – Это ж надо... совсем как в романе!.. – пробормотала гостья, когда повествование завершилось. – Стало быть, твой возлюбленный – не совсем француз? – Точнее сказать, совсем не француз, – развела руками хозяйка. – Я подумала: рано или поздно обман вылезет наружу и тогда нашей дружбе конец. А сегодня, кажется, как раз подходящий день, чтобы делиться секретами... Повисла неловкая пауза, она с тревогой ожидала, что будет дальше. Неожиданно Милли вскочила и, смеясь, стала обнимать и тормошить подругу, приговаривая: "Я сразу подумала, что ты странная, но даже и предположить не могла, насколько, но знаешь – так даже лучше! Бог мой, сколько приключений – и всё на одну голову! Теперь я от тебя не отстану, вдруг ещё чего-нибудь интересное случится!" Потом, обессилев, шлёпнулась обратно на стул, схватила чашку и сделала большой глоток. – Скучаешь по нему? – осторожно спросила она. – Не знаю... нет. По правде говоря, вряд ли его можно считать достойным человеком. В конце концов, он совершил убийство буквально у меня на глазах! – Это ещё ни о чём не говорит! Сама сказала, что этот, как его... напал первым – похоже, Милли сегодня была "за справедливость". – А что насчёт тебя? Обидел ли он тебя хоть раз, или может быть, врал тебе? – Нет, но он бы сделал это, я уверена. Просто не успел, – внезапно Николь охватила тоска, ей показалось, что теперь она всегда будет одна. Все вокруг бросают её, исчезают, оставляя её один на один с проблемами и прочими ужасами. В глазах блеснули непрошенные слезинки. – А я думаю, он тебя любил. Ты как хочешь, а я буду надеяться, что он обязательно найдёт тебя и вы вместе вернётесь домой. Рано или поздно любая война заканчивается и наступает мир. Ничего с твоим Парижем без тебя не случится, хотя, конечно, я бы предпочла, чтобы ты осталась здесь. Мне с тобой так хорошо – ты даже не представляешь! Стала бы я иначе целый час трястись на трамвае! Николь печально кивнула. Как было бы славно, если бы эти слова стали правдой! В последнее время ей постоянно снилось, как она идёт по бульвару Осман, и вместо знакомых с детства домов с модными магазинами и кафе взгляд натыкается на руины, груды битого кирпича и кровельного железа. Балки торчат сломанными рёбрами из разбитых стен и люди ползают по этим развалинам в поисках чего-нибудь, что ещё можно продать потому, что другой возможности выжить у них нет. Просыпаясь, она каждый раз медлила открывать глаза из страха увидеть всё это наяву. И с облегчением смотрела на белёную стену с окошком, занавешенным ситцевой тканью в мелкую розочку. Вот только... Ей хотелось бы, чтобы Санада был жив, но пусть лучше он держится от неё подальше – всё равно от него одни неприятности, да и не годится он для обычной жизни. – Можно мне взглянуть на этот ключ? – попросила Милли. – Вот… ничего особенного, самый обычный, - сказала Николь, доставая ключ из кармана. Миссис Маккензи осторожно дотронулась пальцем, погладила ласково и прошептала: – Думаю, это кольцо. Определённо, кольцо. Даже с брильянтом… – Мне кажется, ты думаешь слишком много, - засмеялась хозяйка. – Нет, сама подумай – он предложил тебе всё, что только мог и даже больше! Хотелось бы мне посмотреть на этого человека… Вот что: я пожелаю тебе счастья и когда-нибудь всё сбудется, не важно, веришь ты сейчас или нет. Ной лежал на своём сундуке, зажмурившись крепко-крепко и стиснув зубы. Так больно ему было лишь однажды, когда умерла Эстер... Случаются дни, когда, вроде бы, ничего плохого не происходит, но всё вокруг какое-то не такое, как с чужого плеча. Движения не точны, всё валится из рук, а если и доводится до конца – то не приносит ни пользы, ни радости. Сидзука вздохнула и принялась собирать рассыпавшиеся бобы. Пара штук укатилась под любимый кожаный диван Таку и теперь она безуспешно пыталась достать их оттуда. Уже почти было дотянулась, как вдруг стало темно – кто-то бухнулся на карачки совсем рядом. То есть, не «кто-то», а Таку, конечно – девочки не пахнут тефлоновой смазкой, у них другие предпочтения. – Отлично выглядишь, – поздоровался он. – Делай так почаще, мне нравится. – Так и смотрел бы, чего мешаешь? – Сидзука нащупала сбежавшие бобы и уже, поднявшись, отряхивала коленки. – Есть хочу. Завтрак давно переварился, а пообедать я не успел – застрял в гараже с байком. Ну что тут скажешь... только чмокнуть беднягу в нос и отправить его отмываться, пообещав, что через семь минут паста будет готова. Ждать дольше он явно не способен, к тому же паста – это то, что в Таку влезает в любое время суток и в любом количестве, хотя итальянцев у него в роду, кажется, не водилось. Наблюдая, как в отощавшем за день организме шумно исчезают макаронины в сопровождении креветок и моллюсков, оставляя на тарелке сливочно–бежевые соусные разводы, спасительница гадала, когда уже он начнёт вываливать на неё последние новости. В том, что новости есть и не слишком хорошие, она не сомневалась: достаточно было видеть, как он сосредоточился на уничтожении продуктов. Было бы наоборот – Таку не удержался бы от соблазна выболтать всё и сразу. Хорошие новости у него долго про запас не хранятся. Наконец, отложив вилку и старательно глядя перед собой, он выдал: – Едем в Париж сейчас, пожалуй. Сможешь? – Конечно, – пожала плечами Дзуки, скрывая разочарование. Предложение прозвучало, как "сгоняем побыстрому", а она-то надеялась на полноценное путешествие с внезапными открытиями и драгоценными находками. Мечтала, что это будет, как в те далёкие времена, когда всё у них только начиналось и, хотя, Франция была уже изъезжена вдоль и поперёк, место удивительному и прекрасному всегда найдётся – надо только уметь наслаждаться возможностью побыть вдвоём без спешки и посторонних глаз. – Дзуки, пожалуйста... – от этого человека бесполезно что-либо скрывать. – Я сказал им, что никуда не поеду, пока не свожу тебя в отпуск. Мачида – сволочь, предлагает очень заманчивый проект и даже согласен подождать, правда, недолго. Самому мне такое по деньгам не поднять, а для NHK это – раз плюнуть. – Ну, так поезжай. Ты же всегда хотел попробовать что-то в этом духе. А в Париж мы ещё выберемся, в конце концов, попробую найти наследников через интернет. А потом ты вернёшься, и мы сгоняем куда-нибудь. – Я не хочу куда-нибудь! Я хочу в Париж, чёрт возьми, сейчас, с тобой и мне всё равно, кто там что по этому поводу думает. Каждый раз найдётся новый Мачида – так мы никуда не поедем. Поэтому давай, собирайся, пока эти упыри не решили, что я им нужен был "ещё вчера". Улизнём у них из-под носа и пусть попробуют меня оттуда выцарапать! Дзуки с улыбкой смотрела на мужа: "Ишь, разошёлся! Можно подумать, его впервые в жизни пытаются отпуска лишить..." Ей не хотелось расставаться с рукописями сейчас, хотя с самого начала было ясно, что их придётся отдать. Разумеется, она сделает копию, но это ведь будет совсем не то... Исчезнет ощущение прикосновения к той жизни через время и пространство, возникающее с запахом пожелтевшей бумаги и чернил. Как будто связь прервётся, и она больше не сможет чувствовать эту удивительную женщину, как если бы та заговорила на совсем незнакомом языке. Сидзука была уверена, что Николь совсем рядом, и она знает и понимает её, как никто не смог бы понять. Даже незнакомый почерк со временем стало проще разбирать, и буквы уже сами собой складывались в слова, стоило лишь перевернуть страницу. "Как жалко, что она так мало пишет о своих чувствах! Мне пока не удалось выяснить, в какой момент она поняла, что это любовь..." – сказала как-то Сидзука, закончив читать свежепереведённый отрывок. Таку, лениво игравший на кровати с собаками, приподнялся на локте, посмотрел на неё внимательно и пробормотал что, дескать, вполне достаточно, если это понял Санада, а женщина в таком вопросе всегда может положиться на мужчину, расслабиться и не засорять себе мозги. С того дня "маленькая скво" всерьёз задумалась о разнице в содержимом мужских и женских голов. "Он что же, думает, что мне можно любить его кое-как и этого будет довольно, ведь он готов постараться за двоих? – размышляла она. – Хорошенькое дело! Сто пудов, это он у Санады нахватался таких вывертов за время съёмок в Париже. Вот погоди, ископаемое, доберусь я до тебя и узнаем, как ты ухитрился едва не проворонить свой последний шанс." В этот раз всё произошло слишком быстро. Из Марокко попасть в Аргентину сразу не удалось – единственное попутное судно уже ушло, поэтому, согласно плану "Б", и легенде, сработанной для него американской службой внешней разведки, Санада отправился на Восточное побережье и осел в чайна-тауне в небольшой квартирке на Аллен-стрит, что в нижнем Ист-Сайде. Местные хуацяо приняли его настороженно. В забегаловке, куда он регулярно ходил обедать, китайцы, живо обсуждавшие свои дела за едой, замолкали, стоило ему появиться в дверях. Хозяину апартаментов Санада представился писателем, бежавшим в Штаты из-за проблем политического характера. Тот сделал вид, что поверил, но, разумеется, тут же побежал доложиться куда следует. Пару раз они даже выпивали вместе, болтали "за жизнь". Усердно опрокидывая одну порцию маотай за другой, Санада жаловался на отсутствие денег и работы, китаец обещал поспрашивать у своих. Потянулись дни, одинаковые, как спички в коробке. Ноябрь плавно перетёк в декабрь, бывшему резиденту стало уже казаться, что он впал в анабиоз и этот кошмар никогда не закончится, как вдруг, взяв в руки свежий номер "Американо-китайских новостей", он увидел послание, которое уже и не надеялся получить. По прибытии в Нью-Йорк Санада несколько раз давал в газете для эмигрантов объявление о продаже ручного пресса для гончарной мастерской – условный знак о встрече с представителем японской разведки. Когда-то, будучи студентом, он пользовался этим каналом связи, но теперь старая "точка" молчала. И вот наконец, после очередной попытки, на последней странице появилась реклама издательства с телефоном и адресом, по которому агент "Стрекоза" и отправился пристраивать свои "сочинения". Сидевший за столом пожилой мужчина в старомодном опрятном костюме и галстуке, затянутом так туго, что при взгляде на него хотелось сглотнуть, посмотрел на него с плохо скрываемой неприязнью и указал на стул возле двери. С полчаса они молчали, старик возился с точилкой для карандашей, а посетитель созерцал собственные ботинки. Наконец, когда обувь была изучена до мельчайших подробностей, он встал и, подойдя к столу, уставился на клерка в упор. – Слушаю вас, – произнёс старик таким тоном, что стало понятно, что "слушать" он никого не собирается. – Мне нужно в Аргентину. Дело касается наших интересов, но об этом я буду говорить только с полковником Кагано, – начал Санада. – Мне нужно... – передразнил хозяин кабинета. – Ты ведь сын Юкихиро? Санады Юкихиро, я прав? Ты очень похож на своего отца, знаешь ли. И не только лицом. Тот тоже никогда не говорил "я должен", зато только и слышалось: "мне надо" и "я хочу". Потому и пошёл в политику, они там все такие. Как он там, кстати, жив ещё? Санада кивнул. – Я учился с твоим отцом в Академии. Он уже тогда был поганцем. Однажды вся наша группа в тренировочном лагере осталась на два дня без обеда из-за того, что "ему нужно" было срочно сгонять в Осаку по своим делам. – Надеюсь, они того стоили? – усмехнулся Санада, поняв, с кем имеет дело. Начальник Нью-Йоркского отделения полковник Кагано был однокашником отца и одним из молодых мужчин на фото приятелей-выпускников на его рабочем столе. Маленький Юкио однажды расколотил стекло, уронив нечаянно рамку и отец заставил его собрать осколки и сложить их заново на столе, попутно объясняя, что только целое имеет смысл, а если разбить его на части, то люди-осколки по отдельности не стоят ничего. Сейчас никто не смог бы узнать в высохшем старике за письменным столом того юнца в новенькой военной форме, стоявшего рядом с отцом, но характер у него, судя по всему, остался прежним. Санада-старший назвал его тогда занудой и карьеристом. – Понятия не имею, он не считал необходимым объяснять нам свои поступки, но думаю, без женщины дело не обошлось. Так что у тебя там? Деньги нужны? – Деньги есть, – поморщился Санада. – Нужны чистые китайские документы с биографией, которую нетрудно проверить, а проверять будут и тщательно. Ещё нужны контакты в чайна-тауне. Оружие, наркотики... Полковник хмыкнул и посоветовал закатать губу, не дожидаясь, пока её оторвут напрочь. Пришлось рассказать подобно. После обстоятельного допроса старик согласился доложить о плане опального резидента наверх, сразу предупредив, что в штабе вряд ли захотят вновь обращаться к его услугам после парижского провала. Ещё через день всё тот же "сотрудник издательства" протянул Санаде конверт из плотной коричневой бумаги, в котором были документы, билет на пароход и немного аргентинских песо на первое время. Задание утвердили. Необходимо было выяснить, что представляет собой "проект "Летний лагерь" и не связан ли он с охотой американских спецслужб за немецкими научными разработками. У японского командования были определённые причины подозревать союзников в том, что они делятся секретами с янки вместо того, чтобы способствовать укреплению военной мощи Страны восходящего солнца, поэтому решено было закрыть глаза на прошлые неудачи и воспользоваться готовностью Санады взять на себя эту миссию. От себя старик добавил ещё пару наводок в китайском квартале с обещанием замолвить словечко. – Да, кстати, надеюсь, тебе не придёт в голову вернуться в Японию... там для таких как ты места нет и вряд ли будет. Разве что в камере, – съехидничал полковник. – Лучшее, что ты можешь сделать – пропасть без вести в Южной Америке. После того, как выполнишь задание, естественно. Уверен, твой отец сказал бы то же самое. Так и проживёшь дольше и семье позора меньше. – Спасибо за совет, – спокойно ответил Санада. – Буду иметь в виду. Выйдя на улицу, он взглянул на бледное зимнее небо и улыбнулся: неожиданно Ками-сама исполнил его желание с такой поспешностью! "Значит, не мне одному существование этой скотины покоя не даёт..." – подумалось ему. В том, что рано или поздно он наткнётся на Фишера, даже просто оказавшись с ним на одном континенте, Санада не сомневался и в очередной раз подивился иронии судьбы, по прихоти которой он оказался здесь, чтобы "присматривать" за китайскими эмигрантами-хуацяо для американцев, а теперь собственное правительство посылает его в Аргентину под видом дельца из Шанхая "присматривать" за американцами. Благо, для гайдзинов все азиаты на одно лицо и предприимчивый Чжао Цай, в коего он перевоплотится, как только покинет Нью-Йорк, будет для них столь же непонятен, как и Юкио Санада, согласившийся стать двойным агентом в Париже. Надо только решить, каким образом лучше подобраться к намеченной жертве так, чтобы не вызвать подозрений... "Она бы сейчас наверняка гуляла в Центральном парке, бродила по дорожкам шурша облетевшими последними листьями, смотрела на уток, неторопливо дрейфующих с одного берега озера на другой..." Он и сам так делал не раз, пока жил здесь. Давно это было, кажется, в какой-то иной, прошлой жизни. Иногда ему случалось проводить в парке воскресный день целиком, пересекая его из конца в конец, чтобы понаблюдать за белками, а также за людьми, что было не менее интересно, а потом, выйдя в районе 79-й улицы и Сентрал-Парк-Уэст, наскоро перекусить у тележки с хот-догами и перед самым закрытием заскочить в Музей естественной истории. Он знал его вдоль и поперёк и мог бы пройти насквозь с закрытыми глазами, но больше всего ему нравились исполинские скелеты динозавров. Стоя под огромным черепом задрав голову, молодой человек представлял себе драконов из древних легенд и как они жили когда-то везде, в том числе и в Японии, а теперь, вот, с них смахивают пыль щётками. Сегодня Санада прошёл мимо массивного серого здания с колоннами при входе и сразу направился в парк. Город начинал готовиться к Рождеству, повсюду развешивали украшения, на Пятой авеню люди, выныривая из клубов пара, носились туда-сюда с красно-зелёными пакетами и коробками. Жизнь бурлила, будто и не было никакой войны, впрочем, ни для кого здесь её и не было, если не считать новостей по радио, но разве их кто-то воспринимает всерьёз? Мало ли, что происходит на краю света, когда на носу праздники и надо всё успеть и никого не забыть. Здесь никто не просыпается от звука воздушной тревоги, чтобы скорее бежать в подвал. Никому и в голову не придёт заклеивать окна бумажными полосками вместо того, чтобы просто повесить на входную дверь рождественский венок. Санада не чувствовал приближения праздника, ему хотелось побыть одному. Завтра он сядет на пароход до Буэнос-Айреса, и затем отправится на юг, чтобы покончить со своим прошлым, а сейчас можно позволить себе маленькую слабость, обходиться без которой в последнее время стало почти невозможно. Солнце настойчиво светило в глаза, но не давало ни единого намёка на тепло. Ветки деревьев скрючились, как старческие пальцы на промозглом ветру, даже смотреть на них холодно. "Она бы сейчас прятала носик в пушистый меховой воротник, кутаясь потеплее. Быть может, заглянула бы вон в то кафе перед прогулкой... Николь прекрасно вписывалась в каждый кадр, воображение привычно дорисовывало её образ везде, что бы он ни делал, о чём бы ни думал и постепенно она превратилась в привычную часть его жизни. Более значимую, чем реальная женщина, когда-то обитавшая рядом. Бывали дни, когда Санада ругал себя за это, но даже тогда не мог удержаться от искушения, снова и снова расковыривая себе душу, как подсохшую болячку. День за днём повторял он в мельчайших подробностях всё, что знает о ней, из страха забыть. Скорее всего, придёт время, когда будет проиграна и эта битва, и тогда болезненное удовольствие, согревающее тело изнутри и двигающее его вперёд, станет недоступно. Но пока слабый огонёк горит, может быть, думал Санада, потому что эта женщина от кончиков пальцев до кончиков ресниц, с этим своим особым голосом и тонким запахом полупрозрачной кожи, с мягкими пушистыми волосами – единственное, что Бог создал специально для него, а такими подарками не разбрасываются. Лишь однажды, в день, когда снаружи лило, как из ведра и голова трещала уже с утра, всё осточертело и настроение не выправилось даже после изрядной порции спиртного, он попытался решить вопрос кардинально: присланная из приличного заведения девица поскреблась в дверь и, робко улыбаясь, стала стягивать с плеч пальто с лисьим воротником. От дождя кончики ворсинок слиплись и лиса приобрела плачевный вид. Покрасневшими от холода пальцами гостья пыталась расстегнуть пуговки на ботинках, но сделать это ей никак не удавалось. Клиент смотрел сычом и помогать не торопился. За верхней одеждой последовала блузка, девушка замерла в нерешительности: непонятно было, чего ожидать дальше, но жестом ей разрешили продолжать – очевидно, возня с предметами женского туалета была клиенту в тягость. В "агентстве" учли все его пожелания: она оказалась и впрямь немного похожей на мадам Феррье, но от этого стало только хуже. Настолько, что через час ботинки пришлось застёгивать снова. Санада был раздосадован и зол: голова раскалывалась пуще прежнего, он чувствовал себя опустошённым и несчастным, и секс не принёс ожидаемого облегчения. – Мэгги, пляши! Теперь нам с тобой хватит денег, чтобы убраться отсюда. Поедем в Калифорнию, Мэг, тащи чемодан! Сидевшая на кровати подружка сосредоточенно мазала ногти на ногах ярко-алым лаком, смешно растопырив пальцы, между которыми торчали клочки ваты. – Угу... – не отрываясь от своего занятия кивнула она. – Ты!.. Зачем взяла мой лак, а ну положи на место! – тут только Мэгги заметила пачку банкнот у самого своего носа. И ещё кое-что... Синди вернулась домой с разбитой губой. Ссадина медленно наливалась бордовым, завтра её вообще разнесёт и о работе тогда нечего и думать. – Твою ж мать! – ахнула она и протянула подруге стакан с виски, в котором осталось ещё достаточно льда. – Приложи скорее, а то распухнет. – Ерунда! – засмеялась Синди. – Главное, мне удалось припрятать денежки, и у нас с тобой начнётся совсем другая жизнь. Если поторопимся и свалим из города – Зайчик и его ребята нас не найдут. Отправимся в тёплые края, где много богатых лопухов. И все они будут наши, только представь себе, Мэг! Мэгги с сомнением покачала головой. Если бы всё было так просто... Если их поймают – то одной губой дело не обойдётся. У Зайчика не забалуешь, кое-кто, так и вовсе пропал без следа, попытавшись выйти из дела. – Интересно, откуда у китайца такие деньжищи? – спросила она. – Он не китаец. Язык чудной, никогда такого не слыхала. Лопотал что-то по-своему, пьяный был в хламину... но по морде мне не промахнулся... сволочь, – Синди дотронулась до губы и охнула. – За что он тебя так? – поинтересовалась Мэгги. – Понятия не имею. Сказал не оборачиваться и не болтать. Только я хотела спросить, что за хрень, а он вдруг хрясь – чуть глаза не выскочили! Вот же свинья, всю красоту попортил! Ладно, зато не даром. – Дура ты, Синди, надо было накапать ему немножко из твоего флакончика – небось, можно было бы и больше бабок поднять, – им уже случалось таким образом увеличивать свой гонорар. Когда клиент очухается – поезд уже ушёл, а будет права качать – ему растолкуют, что щедрый человек живёт дольше. – Не вариант, – покачала головой Синди, – он, как закончили, сразу вызвал мне такси и отправил обратно. Ещё извинился и сказал, что это была ошибка, но, по-моему, ни черта он не ошибся, просто не понравилось, вот и врезал. Их не поймёшь, мужиков этих... да не очень-то и хотелось, – заключила она, вытаскивая на свет божий чемодан из-под кровати. В день отъезда Санада проснулся ни свет ни заря, чтобы успеть съездить кое-куда перед тем, как отправиться в Морской порт. Ему нужен был небольшой книжный магазинчик в Бруклине, где торговали технической литературой и куда должны были доставить заказанные им книги. Предстояло ознакомиться с тем материалом, который понадобится ему в дальнейшем, чтобы понимать, о чём говорят люди в "Летнем лагере" и отличать важные документы от второстепенных. Проходя по Ностранд-авеню он зацепился взглядом за знакомое слово. Pâtisserie – значилось на вывеске над большим окном, за которым угадывался интерьер крошечного кафе. От этого названия повеяло такой ностальгией, что Санада, хотя и не был большим любителем сладкого – решил зайти. Бог знает, когда ещё придётся увидеть хоть что-то, связанное с Парижем, где ему было так хорошо и куда он никогда не вернётся, потому что её там больше нет. Внутри никого не видно, что и понятно: кому придёт в голову в такую рань баловаться пирожными. За прилавком обнаружился хозяин – высокий худой мужчина в синей рубашек и белом фартуке. Его отросшая, тронутая сединой, шевелюра контрастировала со старательно выбритыми впалыми щеками, что придавало ему измождённый вид. "На вид не скажешь, что у него такая уж сладкая жизнь" – усмехнулся Санада. – Доброе утро! – сказал он по-французски с удовольствием смакуя слова. Английский ему так и не полюбился за всё время учёбы, оставшись чужим языком, а французский, напротив, воспринимался почти родным. – Доброе… – удивлённо протянул мужчина за стойкой и, спохватившись, указал на витрину со свежей выпечкой. – Чего изволите? – Нет, спасибо, некогда. Просто хотел услышать французскую речь. Я, долго жил в Париже, привык... теперь уезжаю и отсюда. – Тогда знаете, что... если найдётся минутка – сделаю вам отличный крок-месье в дорогу! Как бывшему соотечественнику, ну пожалуйста, не отказывайтесь! – улыбнулся хозяин и, слегка прихрамывая, пошёл в кладовую. Санада кивнул и уселся на подоконник. Пока в печи подрумянивались два, солидных размеров, бутерброда с ветчиной, запечатанных сверху расплавленным сыром, они обменялись парой-тройкой дежурных фраз, а затем посетитель отправился дальше, прихватив с собой свёрток из вощёной бумаги. Здесь его больше ничто не удерживало.