Холмы, поросшие красной травой

      Музыка Повелителей Времени – одинокий зов далёких планет, перезвон первых звёзд, последняя песня печальной Вселенной. Она зарождается в бездне и умирает в затмении; она следует за хвостом красной кометы, растворяется в звёздной пыли, достигает сердца галактики. Впервые она зазвучала в песках Галлифрея; славила изобретателей и путешественников, приветствовала создание машин времени, оплакивала погибших на великой войне. Она звучала, пока горела древняя красная планета; затем вознеслась к звёздам и скиталась, бесприютная, меж лун. Музыка Галлифрея звучит там поныне – и будет звучать до тех пор, пока Вселенная не схлопнется и последний проблеск живого не исчезнет во мраке.       Повелители Времени слышат этот вечный зов и играют, как боги.       Светлый звук рождается в тьме, чтобы восславить луну и погибнуть. Острое бледное лицо Мисси задумчиво и печально, пальцы мягко касаются клавиш фортепиано. Она поджимает губы – музыка разбивается, как стекло; поворачивает голову – взлетает, бьётся о стены Хранилища; закрывает глаза – стихает, и лишь тонкий слабый отзвук напоминает о смерти.       – «Лунная соната»? Мне казалось, ты не любишь музыку людей.       – А у меня есть выбор? Твой слуга принёс только эти ноты, хотя я ясно дала понять, что хочу сборник лучших композиций из Библиотеки или, на худой конец, пьесы с Аутопии!       – Нардол мне не слуга, – Доктор вздыхает, склоняясь над фортепиано. – И это я попросил его купить произведения Бетховена. Я люблю его музыку и хотел бы услышать твоё мнение.       – Помощник, слуга, какая разница, – Повелительница Времени глядит раздражённо, кривит губы. – И ясно, что этот твой Бетхован никогда не бывал на луне.       – Ему это и не нужно. В этом и прелесть: люди придумывают удивительные вещи, и для этого им не требуется ничего, кроме собственной фантазии. И, пожалуй, щепотки боли: однажды Людвиг ван Бетховен был влюблён, и ему разбили сердце.       Доктор в смокинге, в руках – электрогитара; ворот рубашки белеет в полумраке, сталью отливает седина.       – Сыграем? – он кивает на фортепиано, улыбаясь мягко и сдержанно. – Что захочешь. Бетховен? Моцарт? Менуэт с Молдокса? Пьесу с Новой Земли? Дуэты, придуманные лучшими композиторами Гелиоса?       – Так и знала, что надо было лучше прятать твою гитару, – Мисси нарочито вздыхает, откидывает волосы со лба. – Как мы можем сыграть пьесы с Новой Земли или Молдокса, если у меня нет нот? Я, конечно, гений, мой сладкий, но даже я не помню наизусть весь космический репертуар.       – Я могу сгонять в Библиотеку или на Новую Землю и привезти ноты, – Доктор пожимает плечами. – Пару секунд, ты даже не заметишь. Правда, у ТАРДИС что-то случилось с двигателями…       – Не удивлена. Ты хоть иногда делаешь техосмотр? И не смей сбегать от меня. Твои пару секунд легко станут месяцем, уж я-то знаю.       Глаза Повелительницы Времени – сталь и серебро, голос полнится ядом. Доктор улыбается, нежно касаясь струн.       – Что ж, раз ты не хочешь меня отпускать, я знаю, что мы сыграем.       Звук – тонкий, будто пение механической птицы, мягкий, как звёздный свет. Он раскрывается, набирает силу: и слышатся в этой музыке надежды первых путешественников во времени и пение безжизненных планет, ярость космических вихрей и вечный зов Неистового Разлома.       Люди, случайно услышавшие музыку Галлифрея, становятся пророками или впадают в безумие; но ни Доктор, ни Мастер людьми не были, а Мастер, к тому же, сошёл с ума еще на излёте времен.       Звуки фортепиано – что плач новорожденных звёзд, гитара резка, как песчаная буря в сердце красной планеты. И разве важно, что человеческие инструменты не подходят для космических мелодий, если Повелители Времени поют о падении Галлифрея?       Музыка длится и длится – гон времени, гений безумца, гибель звёзд и горящая планета, охваченная пожаром войны, – пока, наконец, не стихает во мраке. Доктор садится рядом с Мисси, осторожно и нежно накрывает её руку своею, и ни слова не раздается в Хранилище: лишь биение четырех сердец да безмолвный диалог о вечности, безумии и одиночестве.       – Доктор, – Повелительница Времени поворачивает голову, разбивая тишину. – Позволь мне покинуть Хранилище.       Старик поджимает губы, и блеск угасает в его глазах.       – Нет, Мисси, нет. Ты же знаешь, я не могу.       – Я буду полезной! Проведу техосмотр твоей ТАРДИС, починю двигатели… Как будто кто-то из твоих… друзей сможет это сделать! Что, если ты сядешь на безжизненной планете и с кораблём что-то случится? Кто тебя будет вызволять? Поставь биоблок на управление, и дело с концом! Я буду такой же пленницей в ТАРДИС, как и в Хранилище…       Мисси сжимает руку Доктора, и по бледной щеке её катится слеза.       – Здесь не лучше, чем в тюрьмах Юстиции… Ты хочешь сделать меня подобной себе, но как я могу чему-то научиться, сидя взаперти? Мы можем путешествовать по галактикам – вместе, Доктор, разве не об этом мы всегда мечтали? Покажи мне, как создавать порядок, и я покажу, каким прекрасным бывает хаос. Когда-то ты обещал, что мы посетим все звёзды… Помнишь?       – Я не забыл.       Доктор сжимает и разжимает пальцы, дышит через раз, не в силах разомкнуть руки. Наконец, справившись с волнением, он отстраняется.       – Я подумаю об этом, Мисси, обещаю. Тебе что-нибудь принести?       – О, ну, – Повелительница Времени оживляется, смахивая слезы. – Ты так и не привел мне пони. И я хочу много новых книг, нормальные ноты, летописи Неорима из Библиотеки, историю феминизма… и суши.       – Я принесу тебе суши, – Доктор вздыхает, сжимая гриф гитары. – Подожди пять минут, ладно?       – Минуту, Доктор, – Мисси оправляет фиолетовые юбки, улыбается незло и ехидно. – И я уже начала обратный отсчёт.