«И да, и нет – это единственный ответ, когда дело касается нас самих; мы верим и мы не верим, мы любим и не любим, мы есть и нас нет, – это происходит оттого, что мы на пути к цели, которую всю целиком мы видим и не видим».
Габриэль Оноре Марсель
Забирающийся под широкие рукава стылый ветер служит контрастом расплавленному железу в груди. Сакура останавливается, чтобы перевести дух, но от увиденной картины дыхание перехватывает похлеще, чем от бега. Ветер играет не только с её волосами, но и дразняще подхватывает пряди чёрных волос мужа. С высоты трехэтажного домика с поломанной черепицей и в удивительно ярком лунном свете Итачи-сан напоминает ей икирё. Раскаленное железо в груди застывает и тяжелеет на несколько тонн сразу. От суеверия старой бабки Харуно страх становится липким и первобытным. Сакура отгоняет прочь все присказки и прислушивается к шелестящим листьям деревьев. А они нашептывают слова отца: «Нечего слушать бабулю, она это не со зла». В памяти тлеет улыбка Кизаши. Та самая, которой он прогонял детский страх перед неизвестным. Несмотря на свои слова, Сакура знала, отец тайком ходил в храм и подолгу молился всем ками. Когда не было никого, кто мог бы протянуть руку помощи, ему оставалось лишь молиться и надеяться на лучшее. В юности Сакура тайно высмеивала непонятную ей веру родителей, отрицала и считала походы в храм признаком бедности. Куда же ещё идти простолюдином, если не в храм. Удивительное дело, туда заглядывали и Харуно, и Учиха. Для ками все одинаково равны. А Сакура глупая была. Недалекая. Земля под подошвой осенних ботинок мерзлая. Сакура замедляет свой шаг, хотя кажется, что замедляется её сердце. Взгляд мужа, конечно же, направлен на луну, но, когда та прячется за облаками, будто смутилась от столь пристального внимания, это же внимание Сакура теперь ощущает на себе. Её хенге постепенно рассеивается, волосы – не мглистый, а карминовый рассвет, глаза – не цвета неба, а пёстрой зелени. Задумчивость Итачи-сана то ли мрачная, то ли грустная – так сразу и не поймешь, а может и то и другое. Он молча разворачивается и исчезает в темноте убежища. Из-за чего неохотно верится не только суевериям бабули, но и предсказанию Нацуко-сан. – Опаздываете, госпожа, – Сай приземляется аккурат возле неё. От него веет кровью, чернилами и чем-то жженым. Заметив её интерес, он решает объясниться: – Кровь не моя. Заходите через минут пятнадцать. Мне нужно отчитаться. – Слушай, – немного смущенно останавливает Сакура, когда недопомощник мужа как минимум уже в трёх шагах от неё. – как узнать, разозлила я его или нет? – Итачи? – Сай подходит ближе, давая лунному свету лизнуть его улыбку, затем наклоняется к ней так, чтобы уже его шепот неприятно лизнул её щеку. – Будет особенно отстраненным. Сакура вытирает щеку, морщась от неприятного ощущения, и цедит: – Дистанцию соблюдай. Усмешка Сая проходится по коже термитами. Сакура хмурится. Когда парень тянется пальцами к её подбородку, будто хочет сжать, да посильнее, она без особых усилий заводит его руку за спину. После толкает в темноту убежища, раздраженно приказывая: – Быстрее давай. Сай только смеется. Как пересмешник. – Я знал, что мы поладим, госпожа. – Иди уже! Небольшой спор устаканивает тревожное состояние внутри. Сакура терпеливо выжидает отведенные пятнадцать минут, прежде чем войти. Термиты под кожей, оказываются, вовсе не из-за Сая, они – плоды благоразумия. Их цель: остановить Сакуру, не дать задуманному воплотиться в жизнь. Это не отрезать себе волосы кунаем. Здесь ставка будет чуть выше. В оправдание своему параноидальному безрассудству Сакура соотносит затею с тренировками Тсунаде. Та имела привычку забывать о нанесенных ею же травмах во время совместных спаррингов. На первых порах она, конечно, подзывала ученицу к себе и оказывала помощь достаточную, чтобы та не свалилась в обморок или бросила вместе с тайдзюцу ещё и ирьёниндзюцу. А сдаться было проще простого: не прийти на тренировку, зарыться в книги, помочь матери с отцом на поле. Или отправиться на миссию ранга достаточного, чтобы закупиться продуктами на месяц вперед, но недостаточного, чтобы накопить на переезд всей семьей из подвала в условия получше. Были моменты, когда Сакура отмачивалась в сэнто и тихо стонала от ноющей боли, подумывая о том, чтобы сдаться. Кровоподтёки и багровые синяки не сходили неделями. Приходилось прятаться от родителей, скрывать отметины под длинными рукавами, носить маску, ссылаясь на вспышку вирусной инфекции в госпитале, лишь бы никто не видел опухшие щеки, а порой вовсе не было иного выбора, кроме как прибегнуть к хенге. Но не сдавался Наруто, отправившийся в долгое путешествие с Джирайей, не сдавался и Саске в Деревне Звука, а значит, не сдастся и она. Когда же к изнуряющим тренировкам тайдзюцу подключились иглы, кунаи и сюрикены, всё, что было до, казалось Сакуре раем. Тсунаде была слишком занята, чтобы возиться с открытыми ранами ученицы, а беспокоить Шизуне и подавно запрещала, потому справляться с порезами приходилось самой. Сначала это были бинты и обезболивающие, после – Сакура полагалась исключительно на ирьёниндзюцу. Первое время получалось так себе, месяцы спустя регенерацию ускорить удавалось за пару секунд. Быть избитой или исполосованной острым лезвием холодного оружия – не было чем-то зазорным, а значит не будет и сегодня. В присутствии Итачи-сана Сай воздерживается от шуток. Прощается поклоном и не смеет даже взглянуть на Сакуру. Это удивляет настолько, что брови сами по себе поднимаются. Дружелюбно-грубоватый Сай все же нравится ей больше. Проводив его взглядом, Сакура мысленно готовится к всевозможным событиям, которые могут развернуться, как только она перейдет ко второму этапу своей сегодняшней миссии. Да вот переставляя колбочки на каталке, пересчитывая количество таблеток, разминая мышцы мужа, она понимает, что не знает, как подступиться. Минуты утекают сквозь пальцы. И мысли отчего-то путаются. От отстраненности Итачи-сана не пахнет злостью, зато комнату обволакивает незнакомый сладковатый аромат. Борясь с желанием прикрыть глаза и отдаться во власть хмельного сна, Сакура оглядывается в поисках источника запаха. Её простодушный вопрос «Что… происходит?» так и повисает в воздухе. Пелена тумана перед глазами ограничивает видимость, а потом вовсе затормаживает движения. Сакура будто бы вдалеке слышит стаю крикливых чёрных ворон в то время, как за спиной раздается отчетливый пронзительный женский вскрик. Он переходит в скулящий и умоляющий плач, затем снова – вопль. Истеричный и многоголосый. И так по кругу. – Что…? – попытки Сакуры вырваться из зыбкого марева увенчаются непродолжительным успехом, потому как Шаринган пригвождает к месту, а карканье на ряду с криками оглушает настолько, что барабанные перепонки вот-вот лопнут. Она прижимает ладони к ушам и, кажется, что бесконечное количество раз повторяет умоляющим шепотом: – Хватит. Хватит, пожалуйста. Прошу. Внимая её мольбам, крики прекращаются одним коротким «Аматэрасу». Подобным гильотине, что в раз отсекает голову. Вороны с глазами Учихи растворяются в небытие, а Сакура потрясенно смотрит на свои руки и не понимает, почему чёрное пламя ещё не поглотило её пальцы. И если оно полакомилось не ею, то кем? Спотыкаясь, Сакура ищет в коридорах исчезнувшего Итачи-сана, но к тому времени, как она находит мужа, ей остаётся лишь наблюдать за тем, как черное пламя с жадностью пожирает человеческую ногу. Без следа и сожаления. Без суда и следствия. Трупный горелый запах недолго задерживается, как в лёгких Сакуры, так и в воздухе, поскольку съедается завораживающим своей красотой и ужасающим своей безвозвратностью Аматэрасу. То, какой мягкой тенью играют язычки факела на стенах и на безучастном лице Итачи-сана, бьёт наотмашь. Будто бы Тсунаде нокаутировала одним ударом слабую двенадцатилетнюю девчушку в розовом платье до колен. Вместо того, чтобы отскочить в отвращении к Учихе, Сакура в ужасе леденеет, чувствуя, как каждая мышца её лица натягивается, и как глаза застилают непрошенные слёзы. Хладнокровие и беспощадность мужа – тем же Аматэрасу – выжигают сочувствие, которое она редкими моментами испытывала по отношению к нему. – За… что? – наивным лепетом. Кем бы то ни был, человек заслуживает быть похороненным. Отпетым и помянутым. – В понятном нам смысле человеком данное существо не назовешь. – Существо? – эхом отзывается Сакура. Левая рука её тяжелеет от желания отплатить Итачи-сану тем же за страдания так называемого существа, но у неё хватает выдержки не опуститься до его уровня. Пока что хватает. – В таком случае вы такое же существо. Заслуживающий наказания богини Аматэрасу ёкай. – Так и есть, Харуно-сан. Его согласие и циничная усмешка действуют на неё подобно брошенной в стог сена спичке. Сакура толкает Учиху, едва не ломая его ребра, а второй рукой прокручивает колечко куная, который собиралась использовать для своей первоначальной задумки и хранила в широком рукаве кимоно. Учиха не особо сопротивляется, вновь позволяя ей прижать себя к стене, оружию же угрожающе застыть у горла. Потому что он не считает Сакуру равным ему соперником. Не считает нужным тратить силы на отпор. – Кха… – однако он сглатывает собравшийся во рту сгусток крови. Все же нельзя недооценивать удар в солнечное сплетение. У Сакуры он особенно хорошо получался и с чакрой, и без. Шаринган Учихи меняет свой узор, а из уголка правого глаза следует красная дорожка, которая вскоре прячется под воротник кимоно, минуя шею и ключицу. Наверняка, боль от использования Аматерэсу натягивает каждый нерв до предела. Как он того заслуживает изводит. Выжимает из глазных капилляров кровь. Когда Итачи-сан выпрямляется, чтобы лезвие куная было как можно дальше от шеи, Сакура не сразу понимает, откуда исходит слабое тепло. Оно все явственнее чувствуется на внутренней стороне бедра. Оно давит и будто костью впивается, чтобы забраться внутрь или срастись с её костями. Запоздало к Сакуре приходит понимание, что это коленная чашечка мужа упирается в её бедро. Отодвинуться или отпрянуть – первая мысль Сакуры, но почему она никогда не приходит в голову Итачи-сана? Сакура подозрительно сужает глаза и решает проверить возникшую теорию. Будто бы полка с теориями о нём не забита до отказа иллюстрированными томами. Сакура расслабляет пальцы левой руки и тянется к его щеке, как бы предупреждая. И к её величайшему удивлению, Итачи не ведет подбородком в сторону, лишь прикрывает веки и натужно сглатывает. А вместе с ним и Сакура, позабывшая как о здравом смысле, так и о всех существующих словах сразу. Её мысли подобны кеглям. Хватает одной попытки, чтобы шар для боулинга сбил все десять. Указательным пальцем она размазывает кровь по его нижней губе и слышит, как ровное дыхание мужа становится прерывистым. Правая рука её слабеет. Кунай так и тянет к земле законами физики. А кто она такая, чтобы бороться с тем, как устроена эта планета? Кто она такая, чтобы сопротивляться законам притяжения? Стоит кунаю полетать вниз, своим лезвием прорезая не только воздух, но и ткань мужского кимоно, горячее дыхание мужа обдает левую ладонь. Пальцы Сакуры касаются острой линии челюсти и подрагивают в неверии. Проводя губами по запястью, Итачи не составит труда определить, как участился её пульс. Она слышит, как он набирает в легкие воздух, приоткрывая рот, а после обжигает протяжным выдохом кожу на запястье. В этом жесте пошлой чувственности больше, чем во всех томах «Ича-ича». Столкнувшись взглядом с чернотой его глаз, Сакура чувствует, как ноги все-таки подкашиваются, и вцепляется свободной рукой в воротник мужского кимоно. Итачи-сан не сумеет поймать, но будет стоять на ногах. Силы в его бедрах достаточно, чтобы выдержать её вес. И не только вес. – Ита… – на выдохе ловятся его имя, её губы и сложный вопрос, ответ на который, быть может, не существует вовсе. Металлический привкус крови на кончике языка поначалу слабый, а после вышибает все имеющееся благоразумие, распугивает термитов под кожей, и пробуждает в ней тех самых змей. От того, как они стягиваются в узел, хочется заплакать. Их удается присмирить губами Итачи, его дыханием, тихим рычанием и биением его сердца, которое она чувствует прижатой к его груди ладонью. Ками-сама, пощади… И вот она готова прижаться теснее, стянуть с него тяжелое кимоно, развязать пояс дзюбана, коснуться каждого шрама, вогнать ногти в его обнаженные плечи и прикосновение за прикосновением преодолевать вместе с ним границы, но её сшибает одной трезвой мыслью. Последний из выживших термитов взбухает и перед тем, как лопнуть, выпускает свой яд в кожу. Харуно стремительно разрывает поцелуй, в смятении отмечая расстояние между их губами и то, как измеряет это расстояние слюна розоватого оттенка. Сакура размазывает уже по своей щеке чужую кровь и смотрит исподлобья. Зеленого пламени в её взгляде хватит сжечь как минимум квартал Учих. Если Итачи-сан скормил ей иллюзию, она не простит ни ему, ни себе такого позора. Именно это станет её грехопадением. – Это… иллюзия? – хриплым от возбуждения голосом и мертвой хваткой удерживая его воротник. Если он скажет «да», Ками-сама, она ударит его прямо по красивому лицу. Чтобы кровоподтеки не сходили неделями. Чтобы за заплывшими и опухшими щеками не было видно его глаз. Чтобы не хотелось прильнуть к его губам. Учиха молчит так долго, что это больше смахивает на пытку. Дрожащим и низким голосом она требует ответ: – Да или нет, шаннаро? В его ясном взгляде расчёт. Сакура скрипит зубами, сжимает руку в кулак в готовности ударить и натягивается как струны сямисэна. – Да. Все три струны рвутся. Костяшки её пальцев разбиваются о твердую поверхность стены. Увернулся. Сакура ничего не может поделать с тем, как кривится её лицо в беззвучном плаче. Подбородок и мышцы лица сводят от боли, и в горле кажется, что застревают рыбные кости. Она отворачивается, будто бы он уже не видел её обезображенное болью лицо. Сай был прав. Нет иллюзий реальнее, чем те, что созданы Учихой Итачи. Что до причин гендзюцу, до них ей нет дела. Правда, что она услышит, ничего кроме яростной боли не принесёт. – Мне не стоило вас спасать, – обессиленно бормочет, негнущимися ногами направляясь к выходу, до которого еще идти и идти. Надо было продать совесть еще тогда на осеннем фестивале. Выбрать тот вариант, где Итачи-сан оказывается в дзигоку, а она – становится вдовой. Стеклянным взором она ощупывает тьму петлявых коридоров, хотя кажется, что её затянуло черной дырой прямиком в эти чёртовы учиховские глазницы. А ей только и остается, что бродить по созданному им лабиринту без шанса на спасение. От пришедшего на ум сравнения на смех пробирает. Сакура тихо смеется и проводит пальцами по губам. Послевкусие иллюзии никак не проходит. Она понимает, что больше не может идти дальше, когда до выхода остается метров шесть-семь. Лунный свет завлекает, но она никак не может набраться сил. Хочется забиться в истерике где-нибудь в углу. Или ударной волной пройтись кулаком по стенам. Чтобы Учиха Итачи не успел выбраться. Чтобы его придавило под завалами. Чтобы предсказание Нацуко-сан сбылось. Но месть не принесет удовольствие. Так пишут в книгах. Так думают мудрецы. Так считает даже Саске. А Сакуре на сегодня хватило глупостей. Растекаясь слизью по земле наподобие забавного эксперимента Орочимару, о котором ей как-то рассказывал Саске, Сакура находит утешение в идущем от земли холоде. Он остужает внутреннюю агонию. Постепенно проходит ощущение унижения. Еще поворотов шестьдесят секундной стрелки, чтобы к ней вернулось желание двигаться дальше, – и в буквальном, и в переносном смысле. Будто бы ничего не произошло раздвигать сёдзи особняка Учиха. Расплываться в фальшивой улыбке горящими от желания губами. Расправлять складки кимоно и знать, что пальцы её цеплялись воротника мужа и были так близки к тому, чтобы потянуть за узел мужского оби. Пробовать сладкие чаи матушки и вспоминать то, каким тошнотворно ужасающим вкусом крови отдавал поцелуй в иллюзии. Неизвестно сколько проходит времени. Сакура поднимается и преодолевает-таки необходимые метры. Один шаг – и рубеж будет преодолен. Но в тот самый момент, когда Сакура вытягивает в шаге ногу, призрачной рукой её хватает за плечо запах чего-то горелого. Нет, не человеческой плоти, а пластика, металла и ткани. Разум давит своим: «Закончи шаг. Преодолей рубеж. Ляг на футон. Дай усталости утянуть в забвение сна. Открой глаза поутру и поприветствуй поклоном матушку». Воображение же рисует неконтролируемые черные завитки безвозвратного и то, как они обступают вызвавшего их хозяина. Не найдя подходящей жертвы, они проглатывают единственно оставшегося человека в убежище и довольно урча возвращаются в небытие. Есть техники опаснее Аматэрасу, но Саске, вспоминает Сакура, использует её лишь раз в жизни. Теряя контроль, он сжигает пару десятков заключенных в тюрьме Орочимару и едва не лишается руки. Он рассказывает это Наруто, когда Сакура притворяется спящей в своем спальном мешке. Услышанное тогда ужасает, а увиденное наяву сейчас – в трехкратном размере. В борьбу с разумом и воображением вступает интуиция. Она толкает чуть ли не пинками, а предостережение Нацуко-сан будто кувалдой бьет по черепу: «Когда придёт время, не слушай свой разум, слушай свою интуицию. Она тебе подскажет». Злость, обида и мстительность уверяют, нет причин для беспокойства. Учиха Итачи на то и Учиха Итачи, чтобы техники такого уровня на него не действовали. Только вот сначала пророческий голос Нацуко звучит в голове: «Умереть ему молодым», а потом грубый Фугаку-сана просит: «Сумеешь увидеть третье лицо Итачи, останови его». Сакура разворачивается на пятках и бежит, соскребая остатки физических, моральных и душевных сил. Потому что жизнь не играет красками в глазах мужа. В них усталость, скука и безразличие ко всему кроме младшего брата. Раны прошиты уродливыми стежками и наглухо закрыты запретными печатями. Смертей настоящих – страшно представить сколько. Впрочем, как и сыгранных партий. Учиха Итачи – это ложь, предательство, притворство и заблуждение, а сердце все равно тянется. Глупое оно. А может, лишь оно способно распознать глубину. Лишь оно знает, кто на самом деле такой Учиха Итачи. Одна Сакура не может никак узреть, слушая, что говорит ей он и другие, и веря в то, что он ей показывает. Когда потухли факелы в направляющих в главную комнату коридорах и вдали исчез электрический свет, Сакура понимает, что бежать – недостаточно, да вот она не Желтая Молния Конохи, чтобы быть там, где тебя не ждут, и там, где ты так нужен. Зеленым свечением чакры она подсвечивает себе путь. Перед глазами мутнеет. Не разобрать. Сакура останавливается, часто моргая, чтобы сухость глаз прошла. Так ненароком можно и самой лишиться ноги или руки. Аматэрасу оттяпает конечность за милую душу. Врываясь штормом в главную комнату, Сакура оценивает масштаб потерь. Она оказывается права: изголодавшийся огонь съедает бутыли с водой, каталки, одежду, стеклянные резервуары. Он хищно облизывает воздух, жадно поглощает кислород, потому как уже сожрал все то, что было внутри. А потом чудится, что он, живое воплощение, замечает зеленый свет и стремительно подбирается к нему. Сакура валится назад и не слышит, как кричит, не уверена, что голосовые связки работают как надо. Чакра уже спряталась обратно, погружая в мглу. Как вдруг темноту прорезают два красных свечения. Шаринган прокручивается, меняя один узор на другой. И все разом будто затихает и лишается запахов гари. Сакура слышит лишь собственное биение сердца и отползает назад, когда две красные точки приближаются. Секунда – и они на одном уровне с ней. Странно, в легкие еще поступает кислород. Сердце еще отстукивает. Она вытягивает правую руку, чтобы убедиться в реальности происходящего. Ничего кроме пустого воздуха не удается словить, хотя вот он Шаринган – только руку протяни. К ней постепенно приходит новый запах: шлейф крови забивает легкие. Кровь принадлежит Итачи. Такова цена Шарингана. Наконец кончикам пальцев удается коснуться жестких волос. И чужое дыхание проходится приятными волнами по основанию ладони и запястью. Сакура вслепую подползает ближе и свободной рукой ищет опору. Но когда основание большого пальца слегка прикусывают и влажными то ли от крови, то ли от слюны губами проводят по запястью, – Сакура не просто покрывается красными пятнами, она теряет равновесие. Её заносит куда-то вперед. Потому совсем неудивительно, когда она встречается лбом крепкой скулы мужа, коленка её запутывается где-то в мужском кимоно, а грудь проходится по верхней части чужой одежды. Сакура успевает только локти подставить, одним из них упираясь в предплечье мужа. Его отрывистое дыхание говорит о том, что столкновение не прошло безболезненно. Сакура поспешно приподнимается, не в силах пробормотать или буркнуть хоть что-то, и неуверенно застывает, нависнув над мужчиной. Её волосы непослушно свисают, возможно, щекоча его ключицы. Темнота не иначе как обнажает. Потому как Итачи впервые без всяких сделок и споров признается: – Завтра меня в убежище уже не будет, – и прежде, чем сердце её пропустило удар, он поясняет: – Зецу нашел меня. Итачи проговаривается, хотя Сакуре имя ровным счетом ничего не говорит. Своими словами он не только дает им обоим путь отступления, но и напоминает, что за всеми потрясениями она упустила из виду, что он заживо сжег человека. «Ха… Подумаешь, человека сжег. Подумаешь, одной иллюзией снес плотину благоразумия», иронично замечает про себя Сакура и беззвучно усмехается. Придя сюда, она намеревалась выторговать себе пару ответов. Провести лезвием куная по своей ладони или по какой другой части тела, а потом отказаться залечивать порез. «Матушка непременно заинтересуется моей зашитой раной», сказала бы Сакура. Но сейчас затея – глупая и неуместная. Она бы сработала, не появись проклятый Зецу. Настоящая причина, почему Учиха испепелил все вокруг, заметая следы своего пребывания. Напрасны были переживания Харуно. Напрасно сердце сжималось в безотчетном страхе